– Битва при Туре и Пуатье в 732 году. Мажордом франков Карл Мартелл остановил дальнейшее продвижение арабов-мусульман в Европу.
– Битва при Лехфельде в 955 году. Немецкий кайзер Отто Великий победно закончил опустошительные нападения венгерских рыцарей на Центральную Европу.
– Битва при Лигнитце в 1241 г. Немецко-польское рыцарское войско было разбито монголами. Это стало кульминацией опустошительных вторжений монголов на территорию Восточной Европы.
– Осада Вены турками и монголами в 1683 г., которая закончилась битвой при Каленберге («Лысая гора») и их поражением от немецко-польского войска. С отступлением турок началось постепенное обратное завоевание Балкан и гибель Османской империи.
С усилением государства франков вследствие Великого переселения народов центр Европы сместился на север. Очевидным выражением этого развития явилось в 800 году коронование Римского императора короля франков Карла Великого римским императором папой Львом Третьим. После раздела империи франков титул перешел к восточно-франкской империи, которая существовала до 1806 года как «Священная Римская империя германской нации». Она была разбита Наполеоном, который потребовал нового раздела территории империи вместе с уступкой областей на левом берегу Рейна и основанием Рейнского союза, и формально завершилась низложением императорской короны кайзером Францем II. Коронация Наполеона наследным императором французов была сознательным напоминанием о коронации Карла Великого 1000 лет тому назад. Попытка Наполеона добиться политического господства в Европе не удалась – так же, как и попытки Гитлера и Сталина спустя полтора столетия.
Попытка создания европейской мировой империи после распада Римской империи оказалась невозможной. Вместо этого Европа пошла по пути государственного и культурного многообразия. При этом различия между народами и государствами постоянно выравнивались и перекрывались интенсивным культурным обменом и силой притяжения вначале христианства, а затем идейно-историческими движениями от эпохи Возрождения до Реформации и Просвещения, до научно-технической революции, к рыночной экономике и демократии, но, к сожалению, также к фашизму и коммунизму.
Соединенные Штаты Америки, Канада, Австралия и Новая Зеландия, большей частью также и Южная Америка являются демографическими ответвлениями Европы. На окраине современного мира большое влияние оказали пришедшие из Европы и США индустриализация и научно-техническая революция, а также колониализм и империализм. От техники до моды и архитектуры сегодня все, что внешне имеет признаки современного развития, ведет свое происхождение из Европы и Северной Америки.
Пришедшая из Европы научно-техническая революция сделала возможным демографический взрыв во всем мире. Но она также привела и к снижению рождаемости в развитых странах. Во многих европейских государствах со снижением рождаемости, несмотря на приток мигрантов, начался процесс сокращения и старения населения, который не может компенсироваться притоком иммигрантов6. Чисто демографически этим снижается вес Европы в мире: еще в 1900 г. почти 35 % населения земли жило в Европе, в настоящее время менее 11 %, а в 2010 году будет всего 7 % (см. таблицу 8.1). «Победителем» в плане демографии является Африка: в 1900-м там жило 8 % всего населения, в настоящее время 15 %, а в 2100-м будет 35 %.
В начале XX века преобладание Европы в мире было намного больше, чем это проявлялось в численности населения: вся Африка и многие части Азии являлись колониями европейских государств. Индустриализации за пределами Европы и Северной Америки практически не было или она находилась на ранней стадии развития.
Накануне Первой мировой войны пять из шести имевшихся тогда мировых держав теснились на Европейском континенте: Великобритания, Франция, три кайзеровских Германии, Австро-Венгрия и Россия. Заложенная в этом напряженность подошла к взрыву в 1914 году. В 1945 году она закончилась разделом Европы и новыми противоречиями между двумя мировыми державами: США и Советским Союзом. Этот биполярный мир закончился в 1989-м падением Берлинской стены. За этим последовали распад Восточного блока и крах Советского Союза.
Принятием восточноевропейских государств Европейский союз приблизился к границам России. Одновременно с подъемом Китая, Индии и быстрой индустриализацией Восточной Азии намечается новый мировой порядок. В нем даже США вряд ли смогут сохранить привычную за XX век роль, а будущее влияние Европы будет относительно снижаться – независимо от того, какое в ней будет в будущем государственно-правовое устройство.
Источник: United Nations Population Division (Отдел ООН по вопросам народонаселения).
То, что связывает европейцев, как показано выше, можно вывести из общей истории. Но нет никакого существенного субстрата европейской идентичности, который за пределами религии, демократии, рыночной экономики и совместной истории мог бы послужить связующим материалом для исторически неотложного государственного единения Европы. Ульрих Грайнер сформулировал это так: «Евро нужно либо спасать, либо отказаться от него: ничего не изменится в том, что Европа никогда не была единой, и она ею никогда не станет. Это континент Микеланджело и Берлускони, Канта и Робеспьера, Моцарта и Маркиза де Сада… Европейской идеи, которая должна служить тому, чтобы маскировать царящий экономизм, не существует, и мне она не нужна»7.
Европа и ее народы
Немного об истории
Европа никогда не была государственным единством, культурным единством она была только условно. Едиными узами она была долгое время связана преобладающим в Древнем мире влиянием греко-римской культуры. Цивилизаторские достижения и основные культурные технологии переходили в Европе с юга на север, а позже с запада на восток. Однако связанное с этим уравнивание культурных технологий только условно привело к уравниванию жизненных стилей и темпераментов народов. Эта культурная граница чувствуется и сейчас в различиях между северными и южными странами еврозоны.
Другой объединяющей связью было христианство. С Великим переселением народов и распадом западно-римской империи постепенно началось отчуждение между римским и греческим культурным кругом, которое в итоге привело к расколу между римско-католической и греческой православной церковью. Восточно-римская империя еще долго жила в единстве государства и церкви. Растянувшийся на столетия распад восточно-римской империи завершился наконец в 1453 году завоеванием Константинополя турками. Основной центр греческой православной церкви переместился на север. В 1547 году Иван Грозный, коронованный царем всея Руси, пожелал стать владыкой Третьего Рима. Граница между римско-католической и православной церковью знаменует вторую, еще сегодня ощутимую культурную границу в Европе.
В результате Реформации в XVI веке произошло дальнейшее разделение в римско-католической части Европы. Новая религиозная граница разрезала – прежде всего в Германии – нации и народы и быстро образовала новую культурную границу: в протестантских частях Европы с начала XVI века произошли более значительные успехи в просвещении; темпы внедрения новшеств и усердие в ремеслах были большими, быстрее распространялись философия и искусства. Это сопровождалось опережением во времени при образовании демократических форм правления.
В то время как демографические центры в Европе со времени Великого переселения народов постепенно смещались на север и восток в направлении германских и славянских народов, удивительно долгое время оставались незатронутыми государственные образования в Европе границами народностей и языков. В качестве языка церкви, науки и управления вплоть до Нового времени оставался латинский язык. В остальном Европа характеризовалась наличием множества романских, германских и славянских диалектов. Только с XV века – с появлением книгопечатания и распространения более широкого народного просвещения – они постепенно уступали место сегодняшним национальным языкам.
Конечно, случались и битвы народов: уже в V веке постоянно проживающие на территории сегодняшней Дании и Шлезвиг-Гольштейна англы и саксы вторглись в покинутую римлянами Британию, поработили местное население или вытеснили его в Уэльс и Шотландию. В VIII веке начались разбойничьи и завоевательные набеги плавающих по морю скандинавских викингов, которые частично вели к колонизации, например, норманнами Северной Франции. Норманны завоевали в 1066-м Англию, но сохранили свои французские владения, что привело к Столетней войне между Францией и Англией.
В восточной Центральной Европе длившаяся с 900 года восточная колонизация сдвинула границу заселения между немцами и славянскими племенами постепенно дальше на восток. Лингвистическая карта Европы перед Второй мировой войной представляет собой пестрый лоскутный ковер.
Границы стран и государств с раннего Средневековья вплоть до ХIХ века двигались довольно беспечно, в зависимости от результатов династических развитий или военных разборок. Это изменилось в позднем ХVIII веке и еще больше в ХIХ веке. Повсюду пробуждалось национальное сознание народов. Вновь возникали народные культуры и народные языки.
Среди образованных племен сокращалось использование французского языка, сменившего в ХVII веке латинский в качестве lingua franca (лингва франка – язык, используемый как средство межэтнического общения), который в наши дни стал в основном встречаться только в меню.
Росло стремление народов жить в национальных государствах. Это началось в 1821 году восстанием греков против турецкого господства. Сербы, румыны и болгары также стремились к отделению от Османской империи и к созданию собственных национальных государств, которых они добились в течение ХIХ века. В 1866 году произошло государственное объединение Италии, а в 1871 году – создание Германской империи.
Насколько огромным было стремление народов к национальной независимости (и оно не было ограничено только Балканами), показывает пример Норвегии. В течение 500 лет, с 1397-го, страна жила либо в союзе с Данией, либо со Швецией. В 1905 году она решилась на самостоятельность, и союз со Швецией был расторгнут. Конец Первой мировой войны принес роспуск двух многонациональных государств – Австро-Венгрии и Османской империи. Крушение коммунизма 70 лет спустя привело к тому же результату для двух последних европейских многонациональных государств – Югославии и Советского Союза.
Особенно ярким примером является чешский народ. С 895 года Богемия и Моравия относились к восточнофранкской империи, позже к Священной Римской империи немецкой нации. С 1526 года габсбургские императоры также были королями Богемии и Моравии. То есть почти 1000 лет страна жила в почти непрерывном единстве вначале с Германской, а затем с Австрийской империей. Тем не менее чехи с середины ХIХ века стремились к государственной независимости, которую они наконец получили в 1918 году. Чехословакия, как искусственное порождение договоров, подписанных в пригородах Парижа, также не оправдала себя, как и Югославия. Чехи и словаки, хоть и очень близко родственные между собой народы, не захотели жить в одном государстве. Чехи не хотели платить за словаков, а словаки не хотели терпеть опеку чехов. В 1993 году произошло разделение государства по обоюдному согласию. Тогда даже была разделена валюта.
И очевидно, что этот процесс еще не закончился.
– В Бельгии говорящие на французском языке валлонцы и говорящие на нидерландском фламандцы уже с трудом уживаются между собой. Бельгия является государством только в территориальном смысле.
– Испания борется со стремлением к автономии и независимости басков и каталонцев.
– После того как Ирландия в 1921-м вышла из Соединенного Королевства, стали расти стремления к независимости и в Шотландии. Вплоть до 1707 года Шотландия была самостоятельным королевством, но которой по Акту об унии управлял король Англии. В 1707 году – против воли большинства шотландцев – произошло полное объединение с Англией.
Взаимоотношения народов
Завершившуюся с распадом Восточного блока организацию Европы в национальные государства можно приветствовать, а можно и пожалеть о содеянном. Из краткого исторического описания истории народов Европы становится ясным, что разделение Европы на национальные государства является не задержавшимся действием ХIХ века, а созданной в 2000 годах структурой и действительностью сегодняшней Европы. Время многонациональных государств в Европе прошло. Они воспринимались малыми народами как их тюрьма, поэтому эти государства и распадались.
Для Дирка Шюмера постепенный распад Бельгии ставит вопрос о «бельгиизации Европы». Он спрашивает: «Разве государство, франкоговорящая часть которого позволяет содержать себя говорящему на нидерландском языке населению, но при этом демонстративно игнорирует его культуру и историю, не проиграло свое существование?.. Как Европа может понимать себя как система многоязычия и культурной открытости, если возле ее столицы идеологически прославляется воинствующая франкофония?» И приходит к заключению: «Нации не являются чем-то вечным, напротив, языки и традиции оказываются невероятно живучими»8.
Многие идеологи мирового сообщества и друзья объединенной Европы хотели бы отбросить национальные государства как исторически устаревшие. В единой европейской валюте их интересует прежде всего вклад, который они для этой цели надеются получить для себя. Правда, космополитический патриотизм достоин уважения как борьба за права человека, как этическая позиция9. Но моральную идентичность, которую он хочет учредить, нельзя противопоставлять идентичности народов, которую он не может также заменить. Юрген Хабермас, например, приносит в жертву историческое глубинное понятие европейского национального государства своему личному утопическому проекту, когда пишет, обращаясь с критикой Германа Люббе10: «Из закрепившейся в ХIХ веке перспективы напрашивается известный ответ «no demos»: не существует европейского народа, но политический союз, задуманный на этой идее, построен на песке. Этой интерпретации я хотел бы противопоставить лучшее: затяжная политическая фрагментация в мире и в Европе противоречит системному сращиванию мультикультурного мирового сообщества и блокирует успехи в конституционной цивилизации государственных и общественных властных отношений»11.
Хабермас упускает один решающий пункт: народы являются народами не по объективным причинам, которые могут оцениваться и корректироваться извне, а потому, что они воспринимают себя таковыми по причинам языка, культуры, этноса и общей истории. И они воспринимают себя таковыми и тогда, когда представители интеллигенции клеймят это восприятие как отсталое и традиционно чуждое цивилизации.
Центральную роль для идентичности и сплоченности народов играет язык. Единый язык необходим для международной коммуникации среди элит. Вплоть до ХVII века, а в науке еще дольше, лингва франка Европы был латинский. Для дипломатов и высшего общества Европы после Тридцатилетней войны языком общения стал французский. Но с конца ХVIII века многое изменилось. В науке господствующим языком на протяжении всего ХIХ века был немецкий язык. К 1920 году 50 % всех научных публикаций в мире выходило на немецком языке.
После Второй мировой войны лингва франка не только в мире, но и в континентальной Европе стал английский. Он является рабочим языком в большинстве крупных концернов, во всех международных организациях, в Европейской комиссии и Европейском центральном банке. Как косвенное следствие этого повсюду в Европе, в том числе во Франции и Англии, знание языка своего ближайшего соседа все больше отступает на задний план. В связи с этим снижаются также возможности и интерес участвовать в культуре соседей. Народы все больше концентрируются вокруг двух полюсов:
– Жизнь в специфической культуре собственного языкового пространства: это охватывает политику, литературу, философию, театр и большинство средств массовой информации, собственно все, что естественно в повседневном окружении.
– Участие через английский язык в международной, сформированной под англосаксонским влиянием цивилизации. Это охватывает все бо́льшие сферы труда и науки.
Совместное существование народов Европы определяется:
– все более растущим преобладанием английского при всех практических требованиях, которые ставит жизнь для всех международных видов деятельности,
– постоянно растущим незнанием о жизненном мире и национальной культуре соседей, которые говорят на другом языке.
Все это поддерживается образовательной политикой, в которой классическое общее образование, то есть знание
– живых и мертвых языков помимо английского,
– религии, философии,
– классической литературы,
– старой истории (до ХХ века)
все больше сокращается.
Вместе с этим у молодого поколения все больше теряются знания, образующие фермент общности в культуре.
Французский историк Пьер Нора говорит по этому поводу: «Гуманистическая культура – латынь, греческий, история, философия, языки – заканчивается. Когда-то она объединяла европейские элиты, но она на грани исчезновения… Есть много локальных и национальных достижений, но нет европейской общности, так как отсутствует настоящая, разделяемая большинством европейцев общая система ценностей»12.Конечно, на ее место приходит новое, например, международные спортивные события или певческие конкурсы, международные объединения пользователей смартфонов или членов Фейсбука и т. д. Но это не одно и то же, и это не поддерживает специфическую европейскую идентичность.
Особенно хорошо динамику такого развития можно изучать на примере немецко-французских отношений. Отсутствие культурной и личной заинтересованности в большом соседе Германии во Франции проявлялось всегда. Связанное с этим незнание в последние десятилетия не только не сократилось, оно увеличилось. А так как из уроков преподавания истории и из средств массовой информации запоминались в основном ужасы нацистского времени и жестокость немецкой военной машины, то и клише представления Германии у французов не изменились, а скорее, закрепились13.
Народы очень отличаются друг от друга, и они имеют право отличаться14. Почему французы должны работать столько же, сколько и немцы? Почему они не могут иметь другие социальные обычаи и другие правила решения конфликтов? Почему это плохо, если при этом должна быть инфляция? Во всяком случае, французы для этого должны перестать интерпретировать обменный курс валют и результаты рейтингов американских агентств как победу или поражение в международной экономической олимпиаде. И им не следует превращать свою национальную одержимость в связи с рейтингом в решающий критерий в вопросах валютной и экономической политики. Это было основным недоразумением в начале введения евро: французы хотели его, чтобы наконец положить конец силе немецкой валюты, воспринимаемой как неприятная и унизительная. Немцы хотели его, потому что полагали, что таким образом можно будет привести Францию в так желаемый политический союз с Германией.
Кризис платежного баланса и долговой кризис в зоне евро привели к тому, что антигерманские клише и предубеждения все сильнее стали выходить на передний план не только во Франции, но и в Италии, но особенно проявились в Греции15. То обстоятельство, что Германия привязывает гарантии и помощь для преодоления долгового кризиса к определенным условиям, очевидно, пробуждает чувство зависимости и бессилия, которое преобразуется непосредственно во все большую антипатию к Германии и к немцам. Косвенным следствием единой валюты является не задуманное укрепление дружественных уз между народами Европы, а как раз наоборот. Николас Буссе называет «возможно, самым огорчительным побочным явлением кризиса евро возрождение предубеждения. Европейские народы безудержно навешивают друг на друга искаженные ярлыки, которых уже давно не было слышно в приличном сообществе»16.
Особая трудность возникает для немецко-французских отношений. С начала пятидесятых годов европейская интеграция включила в себя самую сильную экономическую державу Германию и косвенно пошла на пользу политическому влиянию Франции. Как бывшая держава-победительница, с ядерным оружием и постоянным членством в Совете безопасности, Франция на международном уровне могла бы играть ту роль, которую повязанная многими запретами, не совсем суверенная Западная Германия не могла исполнять.
По представлению французской политики, прирост мощи, который произошел в Германии в 1990 году вместе с воссоединением, должен был компенсироваться отказом Германии от д-марки и переходом на единую валюту. Однако эти расчеты в принципе производились неправильно. Вместо этого растущие трудности, которые есть также и у Франции с единой валютой, еще больше обострили экономический и финансовый перевес Германии.
Михаэла Вигель анализирует: «Франция не хочет считаться обычной средней державой, которая в международном сравнении отстает. Особенно это касается сравнения с Германией, экономическое превосходство которой Франция охотно признавала, пока играла роль опекуна. Но теперь она не хочет быть равноправной в немецко-французском дуэте и противится выступать лидером экономически отстающей южной лиги»17. Это побудило Николя Саркози с начала 2012-го подчеркнуто и почти вызывающе представить немецкую экономическую модель как образец – вплоть до совместных предвыборных выступлений с Ангелой Меркель. Однако опросы не показали особого успеха этой стратегии, и различия в личных темпераментах, а также стоящие за ними культуры этим скорее были подчеркнуты, чем сглажены18.
Германо-французские отношения в Центральной Европе со времени Тридцатилетней войны всякий раз сдерживали все конфликты. Долговременное примирение и организационно закрепленное сотрудничество этих двух государств в течение 60 лет по праву является стержнем европейского проекта. Правда, было серьезной ошибкой вводить в ЕС единую валюту без политического союза. Но и сейчас тоже было бы ошибкой без внешне неотложных причин снова разделить валютный союз как раз по границе между Германией и Францией.
Я, правда, разделяю большую часть из высказанной Гансом-Олафом Хенкелем критики конструкции и реальной практики европейской валюты19. Однако не могу поддержать его предложение разделить валютную зону на южную еврозону во главе с Францией и северную во главе с Германией. С чисто деловой точки зрения можно найти этому веские причины, но не следует приводить в действие связанное с этим унижение Франции. Правильной стратегией Германии по отношению к Франции будет скорейшее возвращение к согласованным правилам и структурам валютного союза, а также соблюдение принципа No-Bail-Out. Франция либо успешно приспособится к этому, либо она сама решит пойти другим путем в плане валютной политики.
Чем это кончится, с моей точки зрения, неясно. Уолтер Рассел Мид прогнозировал для Франции «стратегию подрывной кооперации… а именно внешне для удовлетворения Германии беспокоиться о том, чтобы новые правила выглядели достаточно солидно, но одновременно оставить достаточно широкое политическое поле для того, чтобы строить европейскую экономику по желаниям французов… Ни французы не хотят жить по немецкому образцу, ни немцы не хотят следовать за желаниями французов в валютном союзе»20.
И это правда, как правда и то, что немецко-французские различия одновременно отражают общее различие между северными и южными государствами валютного союза. Менталитет юга, который производит такое приятное впечатление, когда ты летом проводишь там отпуск, не всегда уживается с линейной эффективностью мышления севера. Рискованным остается в валютном союзе предположение, которое, однако, является предпосылкой его функционирования, что юг в будущем будет функционировать так же, как север21.
Но на длительную перспективу решающей является все же не экономика, а демография! Тони Корн с американской точки зрения предостерегает: «Вместо того, чтобы пытаться из греков сделать немцев, сегодняшним немцам лучше бы производить на свет больше немецких детей. Недавно Саркози призвал французов быть «более немцами»22 на работе. Сейчас как раз самое время, чтобы Ангела Меркель со своей стороны призвала немцев стать «более французами» в том, что касается воспроизведения потомства.