Прокурор Зигфрид Бубак
«Денацификация» официально кончилась в ФРГ 1 января 1964 г. За это время к ответственности было привлечено 12 457 военных преступников, причем осуждено лишь 6329 человек. Военные преступления не имеют срока давности – и до января 1980 г. в ФРГ суды рассмотрели 86 498 дел военных преступников. К тюремному заключению приговорено 6446 человек. Но тюремное заключение – понятие растяжимое. Комендант Дахау Михаэль Липперт получил всего лишь 18 месяцев тюрьмы. Генерал СС Зепп Дитрих, знаменитый убийца и садист, прославившийся тем, что лично застрелил Эрнста Рёма, получил тоже лишь 18 месяцев! Группенфюрер СС Карл Оберг и его ближайший помощник Гельмут Кнохен, руководившие фашистским террором во Франции, получили от французского суда смертный приговор, но были выданы германской стороне – и тут же освобождены. Иоганн Кремер, врач-палач из Освенцима, был приговорен польским судом к смертной казни. Власти ФРГ добились его выдачи и освободили. «Палач Дании» Вернер Бест, лично виновный в убийстве минимум 8 тысяч человек, вообще не был осужден и прекрасно жил, занимая высокооплачиваемую должность юристконсульта в концерне Стиннеса (суд над ним откладывался из года в год по причине «слабого здоровья»; со «слабым здоровьем» Бест дожил до 1983 г., когда дело против него было окончательно прекращено – «ввиду преклонного возраста»). Нацистские судьи, выносившие смертные приговоры антифашистам, десятками отправлявшие на виселицы «паникеров» в последние месяцы войны, не понесли никакого наказания – никто, «ни один-единственный», как с горечью писал известный немецкий драматург Рольф Хоххут.
Немецкие левые собрали к началу 70-х гг. доказательства вины 364 тысяч военных преступников. По их подсчетам, 85 % чиновников МИД ФРГ должны были сидеть не в своих кабинетах, а в тюрьме. Из 1200 палачей Бабьего Яра, чья вина была документально установлена, перед судом предстали 12: один был повешен в Нюрнберге оккупационными властями, еще 11 судили в 1967 г. – уже германские власти – и все они отделались символическими наказаниями.
С точки зрения студентов-антифашистов, в ФРГ проходила не «денацификация», а «ренацификация». В 1955 г. парламентская комиссия во главе с Ойгеном Герстенмайером, председателем бундестага и личным другом небезызвестного Отто Скорцени, приняла решение, которое открывало доступ в бундесвер всем бывшим «фюрерам СС» вплоть до оберштурмбанфюрера, причем каждому из них сохранялся прежний чин. Был принят «Закон об изменении ст. 131» конституции ФРГ, в соответствии с которым все бывшие нацистские чиновники и профессиональные военные подлежали восстановлению в своем прежнем положении, а если это невозможно – государство должно выплачивать им пенсии. В 1961 г. к закону было принято «дополнение № 3», которое распространяло действие закона на эсесовцев – членов организации, официально признанной в Нюрнберге преступной. Промышленники, чье соучастие в преступлениях против человечества было доказано, процветали – начиная с концерна Флика и кончая фирмой Дёгусса, занимавшейся при нацизме переплавкой золотых коронок умерщвленных в Треблинке в слитки. Нацистские военные преступники дорастали до министерских постов – как это было, например, с Теодором Оберлендером, командиром спецбатальона «Нахтигаль», который прославился массовым истреблением мирных жителей на Украине, – и даже до поста федерального канцлера, как это было с Георгом Кизингером, одним из разработчиков доктрины антисемитской пропаганды при Гитлере.
Стоит ли удивляться, что часть молодежи вскоре пришла к выводу, что она живет в фашистском государстве, просто этот фашизм – «скрытый», «дремлющий». Что он замаскировался, затаился, но не перестал от этого быть фашизмом. А раз это фашизм – то с ним и надо бороться как с фашизмом. То есть с оружием в руках. Одним из активных пропагандистов этой точки зрения был Хорст Малер. Он так и писал: «Мы должны выманить фашизм наружу». Другим был Михаэль «Бомми» Бауман, в будущем знаменитый боевик, порвавший с РАФ сразу, как только ему показалось, что проарабская позиция РАФ может перерасти в антисемитизм.
Даже выбор жертвы для самой известной акции РАФ – похищения и затем (после убийства в тюрьме лидеров РАФ) казни президента Объединения германских промышленников Ганса-Мартина Шлейера был произведен «с учетом личности» последнего. Шлейер родился в 1915 г. в семье председателя земельного суда. В 1931 г. он вступил в Гитлерюгенд, а вскоре – и в НСДАП. В партии рвение Шлейера было замечено, и он был рекомендован в СС (эсесовский номер 227014). Изучая право в Гейдельберге, Шлейер был руководителем университетской Имперской национал-социалистической студенческой организации. В 37-м он написал донос на ректора университета доктора Меца и отправил престарелого профессора в концлагерь. В 39-м Шлейер стал имперским инспектором Инсбрукского университета в Австрии и занялся его «чисткой». Следующим был Пражский университет. В 1941 г. Шлейер становится руководителем канцелярии президиума Центрального союза промышленности протектората Богемия и Моравия. На этом посту он руководит разграблением национальных богатств Чехословакии, использованием политзаключенных и военнопленных на военных заводах «протектората», строительством «секретных объектов» и последующей «утилизацией» (то есть уничтожением) заключенных и военнопленных. В Чехословакии после войны Шлейера приговаривают к смерти за военные преступления и требуют от ФРГ его выдачи. Но получают отказ: Шлейер «слишком ценный кадр» для экономики ФРГ. «Ценный кадр» становится видной фигурой в ХДС, членом наблюдательных советов в ряде корпораций, членом правления «Даймлер-Бенц» и, наконец – председателем Федерального союза немецких работодателей (БДА) и Федерального объединения германских промышленников (БДИ). Выбрав Шлейера из нескольких десятков равных по рангу «классовых врагов», РАФ исходила еще и из того, что «этого точно убить не жалко».
Многие из будущих партизан начинали в антивоенном движении – в антиядерном движении, а затем в движении против Вьетнамской войны. «Сама» Ульрика Майнхоф была активисткой вполне пацифистской и даже религиозной организации «Движение против ядерной смерти». Но участников антиядерного движения травили как «подкупленных Советами» и совершенно официально ставили на учет в качестве «подрывных элементов». Член РАФ Вольфганг Беер, погибший в 1980 г. в автокатастрофе, говорил так:
«Если с тобой «беседуют» в БВФ (Ведомство по охране конституции – по сути политическая полиция. – А.Т.) потому, что ты выступаешь против ядерных испытаний, если тебя постоянно оскорбляют бывшие фашисты и называют «коммунистом» за то, что ты стоишь в антиядерном пикете, если пастор на твой вопрос «почему это?» отвечает шепотом и озираясь по сторонам: «Я тебе этого не говорил, но коммунисты тоже против ядерной бомбы», – начинаешь думать: почему бы и в самом деле не стать коммунистом, раз уж и так тебя все им считают».
Дальше всё просто: если приверженца протестантского пацифизма считали «отклонением», но еще не «врагом», то коммунист уже рассматривался западногерманским обществом как абсолютный враг. Общество с этим врагом боролось (КПГ была запрещена в западной Германии в 1956 г., а созданная в 1968-м микроскопическая легальная ГКП имела программу, из которой были тщательно вычеркнуты все опасные слова – «революция», «диктатура пролетариата» и т. п.). И уж если кто решался стать «врагом общества» (то есть коммунистом) – ему до вооруженной борьбы оставался один шаг. Так западногерманское общество само создавало себе врагов.
Похожим образом обстояло дело и с теми, кто выступал против войны во Вьетнаме. Участница антивоенных демонстраций Б. Хогефельд вспоминала:
«В лучшем случае прохожие кричали нам: «Если вам здесь не нравится – убирайтесь в ГДР!» Но нередко мы слышали и другое: «Таких, как вы, при Гитлере мигом отправили бы в печь!» И это были вовсе не отдельные голоса: вокруг таких людей почти всегда собиралось множество их сторонников, и реплики противоположного свойства встречались как исключение. Для молодежи, радикально отвергающей жизнь, предписанную и навязанную ей другими, ищущей новых ориентиров, желающей жить в обществе, в центре которого – человек и его нужды, а не деньги, потребление, карьера и конкуренция, – для такой молодежи места в стране не было.
Фашизм жил, и не заметить этого было нельзя: с одной стороны, бывшие нацистские бонзы, занимавшие важное положение во всех областях государственной и общественной жизни, с другой – тоже вполне конкретные проявления: запрет КПГ; опять кровавые разгоны демонстрантов (уже в 50-х годах!); позднее – чрезвычайные законы, затем убийство Бенно Онезорга – вот только основные вехи. Все это существовало, заметим, задолго до того, как раздались первые выстрелы вооруженных революционных групп. Окружающая реальность довольно скоро подтвердила мои догадки о существовании «институционального фашизма», аппарата, создавшего для себя целый арсенал средств подавления и готового пустить его в ход при малейших признаках сопротивления: наиболее остро это выразилось в убийстве заключенных, а с 1974 года машина заработала в полную силу, в том числе и непосредственно против меня. Тот, кто в середине 70-х годов солидаризировался с сидящими в тюрьмах членами РАФ и поддерживал с ними контакты, мгновенно оказывался под наблюдением политической полиции. Я уже не помню, сколько мне довелось пережить обысков, сколько раз, держа нас под дулами автоматов, полиция проверяла наши машины, сколько раз за нами следили – пожалуй, легче пересчитать дни, когда этого не происходило.
Репрессии и запугивания середины 70-х не прошли для нас бесследно. Наши взгляды стали меняться: на первый план в отношениях с государством начало выдвигаться сопротивление».
Таким образом, круг замкнулся. И антифашисты, и пацифисты приходили к одному и тому же выводу: выводу о существовании в ФРГ «скрытого, дремлющего фашизма». Упомянутый Б. Хогефельд Бенно Онезорг был знаковой фигурой для протестующей молодежи ФРГ. 23-летний студент-теолог из Ганновера, он был преднамеренно, выстрелом в спину застрелен полицейским при разгоне студенческой демонстрации протеста против визита в ФРГ иранского шаха. Это случилось 2 июня 1967 г. в Западном Берлине. Западноберлинское «Движение 2 июня», похитившее Петера Лоренца, было названо так именно в память об Онезорге.