М.: Очень существенной ошибкой было то, что вообще не раскрывался политический смысл действий отрядов РАФ, что они сами не работали над этим. Особенно отчётливо это было видно при похищении Шлейера. Тогда РАФ похитила президента Союза работодателей и Федерального союза германской промышленности, человека, который состоял в НСДАП и имел золотой знак «старого бойца» [j], который был офицером СС и с 1941 года в качестве руководителя Главной канцелярии в центральном объединении промышленности Богемии и Моравии был ответственен за разграбление чешской промышленности [XXXI]. Шлейер как никто другой олицетворял собой неразрывную связь нацистской Германии и ФРГ и был человеком, который особенно активно вёл враждебную кампанию против профсоюзного участия в управлении предприятиями. Но над этим РАФ не работала. Она вела борьбу на очень высоком политическом уровне и хотела многого добиться, но здесь у неё был большой пробел, поскольку она не политически подходила к своему делу и к тем процессам, которые она вызывала.
Т.: Что было бы «политическим» подходом?
М.: РАФ должна была более чётко объяснить, почему она похитила именно Шлейера, что она это сделала не только из-за занимаемых им должностей, но и из-за его прошлого и из-за его современной политики. И прежде всего она должна была разъяснить, почему именно в 1977 году и почему именно он был выбран. Возможно, это сделало бы ситуацию более ясной: кто против кого выступал. Что речь также шла о непрерывности фашизма в период, когда Германия снова приготовилась к рывку и хотела стать европейским гегемоном. Вспомни только, как ФРГ тогда выступала против Португалии [34]. И поскольку была упущена возможность выдвинуть на первый план обсуждение таких политических тем, то сейчас многим очень тяжело правильно понять, почему события этого периода протекали именно так. Сегодня на всём этом лишь висит ярлык: РАФ похищала тех, кто занимал высокую должность, чтобы освободить заключённых. И точка. Как будто безразлично, кого похищали: директора федеральной железной дороги, какого-нибудь банкира или именно Шлейера. Политическую силу, которую РАФ получила благодаря выбору Шлейера и благодаря историческому моменту, «Коммандо имени Зигфрида Хауснера» не использовала.
Т.: Ты можешь предположить, почему «коммандо», совершившая похищение, сделала эту ошибку?
М.: Я думаю, они недооценили все политические возможности этого противостояния. Возможно, они не рассчитывали на такой длинный период неопределённости, переговоров и махинаций со стороны государства. Вероятно, они предполагали, что после похищения очень быстро добьются успеха. А когда этого не произошло, они, очевидно, были настолько заняты организацией материального обеспечения и решением вопроса, как всё будет продолжаться, что пренебрегли этими политическими вопросами. Они, вероятно, были слишком сконцентрированы на том, чтобы всё хорошо организовать на случай, если дело пойдёт так, как они предполагали. А на тот случай, если оно пойдёт по-другому, судя по всему, плана не было.
Т.: Считаешь ли ты и убийство Ганса-Мартина Шлейера ошибкой?
М.: Нет. Ты уже спрашивал об этом в телевизионном интервью Северогерманскому радио. Если ты не готов убить такого как Шлейер, то незачем его похищать.
Примечания Оливера Тольмайна
[1] Ингрид Шуберт. Она принимала участие в освобождении Баадера [XXXII]. 12 ноября погибла в тюрьме «Штадельхайм». Утверждается, что она совершила самоубийство.
[2] Зигфрид Хауснер, некогда активный участник «Социалистического коллектива пациентов», вошёл в состав «Коммандо им. Хольгера Майнса», которая 24 апреля 1975 года захватило западногерманское посольство в Стокгольме и взяло некоторых сотрудников посольства в заложники, чтобы освободить всех политических заключённых, содержащихся на тот момент в тюрьмах: их было двадцать шесть. При взрыве взрывчатки в посольстве – до сих пор является спорным, что привело к взрыву: ошибка «коммандо» или целенаправленные действия шведской полиции – двадцатитрёхлетний Хауснер был тяжело ранен. Хотя он был нетранспортабелен, его доставили в Германию, где 5 мая 1975 года он умер в лазарете тюрьмы «Штаммхайм».
[3] Голодовка началась 29 марта 1977 года. Её требование: «обращение, которое отвечает минимальным гарантиям Женевской конвенции 1949 года, в особенности статьям 3, 4, 13, 17 и 130» (Заявление о голодовке).
[4] В 1959 году Зигфрида Бубака пригласил в прокуратуру тогдашний генеральный прокурор Гюде, а в 1963 году его назначили старшим прокурором Верховного федерального суда. В то время его начальником и покровителем был генеральный прокурор Людвиг Мартин, против назначения которого на пост генерального прокурора в 1963 году решительно выступал тогдашний генеральный секретарь Центрального совета евреев в Германии Х.Г. ван Дам: Мартин, член Национал-социалистического союза юристов, в 1939 году был направлен в Лейпциг в качестве так называемого научного помощника Верховного суда империи, после этого проходил военную службу в вермахте. Его предшественник, Вольфганг Френкель, через короткий срок вынужден был покинуть свой пост, когда стали известны подробности о его работе во время II Мировой войны в качестве обвинителя в имперской прокуратуре.
[5] Изменённая в 1974 году 120 статья закона о судоустройстве предусматривает, что при преступлениях, которые контролирует генеральный прокурор, Верховный суд земли и специально созданные при нём палаты по рассмотрению дел против безопасности государства, которые являются первыми компетентными инстанциями, гарантируют особую политическую благонадёжность ответственных судей.
[6] В заявлении «Коммандо им. Ульрики Майнхоф» говорилось: «Бубак нёс прямую ответственность за убийства Хольгера Майнса, Зигфрида Хауснера и Ульрики Майнхоф… Мы не допустим, чтобы в западногерманских тюрьмах убивали наших бойцов, потому что прокуратура не может справиться с сопротивлением заключённых никаким другим способом, кроме их ликвидации». (Полный текст заявления: Bakker Schut P., Stammheim. Der Prozeß gegen die Rote Armee Fraktion. Die notwendige Korrektur der herrschenden Meinung. Bonn, 1997. S. 640f.)
[7] В нём говорилось: «В ситуации, когда прокуратура и органы государственной безопасности решили учинить расправу над заключёнными, нет смысла делать длинные заявления. В отношении Понто и выстрелов, которые настигли его в Оберурзеле, мы заявляем, что нам не совсем понятно, почему такие типы, которые разжигают войны в “третьем мире” и уничтожают целые народы, теряют самообладание перед лицом насилия, когда оно входит в их собственный дом». Текст был подписан: «Сюзанна Альбрехт, “коммандо» РАФ». Сюзанна Альбрехт, отец которой был в дружеских отношениях с Понто, позднее вышла из РАФ и уехала в ГДР. В 1990 году её арестовали, в качестве главной свидетельницы прокуратуры она дала подробные показания. Она была осуждена и затем освобождена.
[8] Министерство юстиции земли Баден-Вюртемберг официально признало, что дважды, во время и после захвата западногерманского посольства в Стокгольме в 1975 году и после ареста адвоката Зигфрида Хаага в конце 1976 – начале 1977 года, сотрудники БНД и Федерального ведомства по охране конституции прослушивали разговоры заключённых в «Штаммхайме».
[9] 6 сентября 1977 года следственный судья Верховного федерального суда Кун отдал распоряжение, которое недвусмысленно исключало защитников из «запрета на контакты», поскольку он считал незаконным пресечение контактов между адвокатами и подзащитными. Похожее распоряжение выписал и Высший земельный суд Франкфурта. Относительно случая с адвокатом, которого, несмотря на соответствующее решение, не пропустили в тюрьму, Кун признал, что он не может осуществить своё судейское распоряжение, он не может с группой судебных чиновников принять меры против тюремного учреждения. В короткий срок проблему решили путём быстрого принятия закона о «запрете на контакты». Закон о «запрете на контакты» действует до сих пор. Только четыре (!) депутата германского бундестага проголосовали против него – никто из них сегодня не является депутатом бундестага.
[10] Альфред Клаус работал в боннском отделе безопасности БКА. Раньше он возглавлял расследование в отношении запрещённой КПГ, а с 1971 года был руководителем специальной комиссии, которая сконцентрировала свою работу исключительно на РАФ. Клаус контролировал посещения, проверял письма и принимал меры против информационной системы.
[11] Штефан Ауст в своей основывающейся в основном на полицейских источниках и документах прокуратуры книге рассказывает о том, что в тот день, 13 сентября, надзиратели зафиксировали крики заключённых из трёх камер, после чего ужесточили меры по звукоизоляции. Были изготовлены фанерные листы с пенопластовым покрытием, которые потом установили перед дверями камер. Кроме того, 13 сентября Андреаса Баадера перевели из камеры 719 в камеру 715, Ирмгард Мёллер – в камеру 725. Эти перемещения делались для того, чтобы никто из заключённых больше не находился поблизости с каким-либо другим заключённым.
[12] В документах федерального правительства, относящихся к событиям и решениям во время похищения Шлейера, зафиксирована соответствующая просьба Баадера о встрече со статс-секретарём Шулером из ведомства федерального канцлера, правда, датируется она 15 октября, то есть временем после угона «Ландсхута». Согласно отчёту федерального правительства, разговор с Баадером состоялся 17 октября, то есть незадолго до смерти заключённых.
[13] Насколько тщательно наблюдали за обстановкой в ФРГ и насколько скептически настроена была широкая общественность в Европе относительно перспектив возрождения в ФРГ демократического правового государства, становится особенно заметно в дискуссиях 1978–1979 годов вокруг Трибунала Рассела, который осудил ФРГ за «запрет на профессии» в отношении коммунисток и коммунистов, за цензурные положения в уголовном кодексе и за цензуру в общественной жизни, за создание препятствий работе адвокатов в уголовном процессе и за практику Федерального ведомства по охране конституции.