Вьетнам близко, или Партизанская война на берегах Рейна.
[XXXIV] Откровенный намек на убийство в тюрьме Ульрики Майнхоф.
[XXXV] См. комментарий [XXVII].
[XXXVI] Группа охраны границ 9 (Grenzschutzgruppe 9, GSG-9) – антитеррористическое спецподразделение Федеральной полиции ФРГ, созданное после позорного провала западногерманских спецслужб при операции по освобождению заложников, захваченных палестинской организацией «Черный сентябрь» на мюнхенской Олимпиаде 1972 года. В акции в аэропорту Могадишо было задействовано 30 бойцов ГСГ-9.
От бунтарей, курящих гашиш, к «Движению 2 июня»Ральф Райндерс, Рональд Фрич
Интервью по вопросу об условиях возникновения «Движения 2 июня» было взято 22 ноября 1992 года на выставке в Нойкёльне в Берлине. Чтобы получить представление об этой беседе, особенно в пассажах Ральфа Райндерса, кое-где сохранены обрывки берлинского диалекта.
Молодежное движение 60-х годов: «Роллинг стоунз», длинные волосы, Вьетнам
Клаус Херманн: Чтобы прояснить условия возникновения «Движения 2 июня» на вашем примере, было бы здорово, если бы вы могли кратко рассказать о вашем личном становлении.
Рональд Фрич: Я родился в Ганновере в 1951 году, там и вырос. Школа, торговый техникум; потом я, вообще-то, хотел в гимназию Народного хозяйства, но там, к сожалению, не было стипендии или что-то в этом роде. А так как мой старик не имел бабок, зато имел хорошие связи, я оказался практикантом госслужбы при городской администрации Ганновера. Два года учебы – и я стал бы служащим или кандидатом на должность инспектора. Но через полтора года я бросил учебу – только потому, что должен был бы послужить в Бундесвере. Как убежденный пацифист, я подумал: нет, спасибо! Из Ганновера я так и так собирался уезжать, ибо этот город – город служащих. А Берлин тянул меня к себе – это было сумасшедшее время. Вопрос стоял только о Гамбурге или Берлине, но из-за угрозы военной службы я осел в последнем. В конце 1970 года я приехал в Берлин и там довольно быстро попал в среду анархистов.
Херманн: До этого ты имел с ними личные контакты?
Фрич: Нет. До этого я уже несколько раз был в Берлине. В Ганновере тоже была небольшая субкультура, довольно ограниченная и слишком претенциозная. Она была довольно анекдотична и имела типичную идеологию чокнутых, то есть никакого алкоголя, и всё это отдавало мещанством. Нас прежде всего неприкрыто агитировали через «Бильдцайтунг». Они всё время настраивали нас против «Коммуны № 1» (коммуна, созданная хиппи в 1960-е в Западном Берлне. – прим. ред.) – свободный секс, каждый сношает каждого, и чего там только не было. И чем больше было назойливой пропаганды, тем больше нас агитировали, поскольку это было как раз то, от чего мы отстранялись.
Херманн: Твоя профессия, кажется, водитель грузовика?
Фрич: В Берлине я работал сначала водителем в разных фирмах. С осени 71-го по лето 74-го – водителем на железной дороге. Отличная работа, и для того времени она офигенно хорошо оплачивалась. По сравнению со своими коллегами в частных фирмах, я получал вдвое больше.
Херманн: Ральф, а как было у тебя?
Ральф Райндерс: Я родился в Берлине в 1948 году, в деревне Райникендорф, на границе Фрохау, вырос там, с восьмого класса пошел в старшую школу. Ходил в ту школу, где сегодня находится район Мэркиш. Эта школа была тогда образцовой. Она сначала была запланирована для детей из Восточной Германии. Но ГДР запретила, чтобы дети оттуда посещали школу на Западе. Таким образом, у нас была новая, с иголочки, школа, каких тогда нигде не было.
По окончании школы я обучался на печатника на ротапринте и закончил обучение. Закончить это обучение было моей первой мечтой в жизни (смеется). В то время в Берлине началось движение гаммлеров (немецкий вариант движения хиппи – прим. ред.). Люди прекращали работу. Это тоже была проблема: когда я выпустился из школы, то не знал, начинать мне обучение или нет. Мои друзья бросали работу, сидели с гитарой у церкви и имели неприятности с буйволами. Парни отращивали длинные волосы. Для меня это было довольно трудно: вечером ты ходишь длинноволосым, а на работе с помощью жира зачесываешь волосы назад в коврижку.
Сегодня это уже забывается: многие тогда потеряли работу, потому что носили длинные волосы.
Херманн: Из пивнушки ты тоже вылетал и не получал пиво…
Райндерс: Ты не получал пиво, и тебя били. Иногда на улице тебя поджидали какие-нибудь придурки с намерением обрезать тебе волосы. Такие проблемы были какой-то период. Потом все мои друзья поголовно запали на музыку, которая пришла из Англии. Было даже небольшое соперничество между поклонниками «битлов» и теми, кто причислял себя к фанатам «Роллинг стоунз».
В 1965 году «Стоунз» первый раз приехали в Берлин на лесную сцену. Для многих из нас это был маленький прорыв. Мы тогда, собственно, хотели только послушать музыку. Посмотрели прайслист – вход двадцать марок. Тогда это было по-свински дорого. У нас бабок не было, и мы решили пройти на халяву. Собрались в Тегеле: поклонники «битлов», «стоунзов», «Кинка». Было где-то человек 200–250. И мы ломанулись; среди нас были будущие активисты «2 июня».
Когда мы с электрички подошли к лесной сцене, то наткнулись на первый полицейский кордон. Он был довольно жидкий – мы его отодвинули в сторону. Недалеко от лесной сцены был второй кордон – из полицейских всадников. Это было немного сложнее, но мы прорвались. И уже непосредственно перед сценой был совсем маленький заслон. Но нас, в конце концов, было больше двухсот человек – протиснулись и стояли впереди всех. А некоторые люди, кто заплатил, пришли после нас и вообще не смогли войти.
В тот вечер там было такое настроение. Тогда я увидел людей, совершенно далеких от политики, от которых исходила дикая ненависть к буйволам. Когда концерт закончился, люди вставали и просили исполнения на бис. Я подумал: если бы я заплатил, то был бы измочален, а тут такое свинство! И тут организаторы концерта взяли и выключили свет. В одно мгновение на сцене начался хаос. Что-то начало ужасно трещать, и этот треск был настолько возбуждающим, что все начали разбирать скамейки. Вдруг свет включился и на сцену выбежали буйволы. Они поливали нас из водометов – началась первая потасовка, главным образом с нами. Все мы знали друг друга, и это был момент общности, общего чувства.
После этого нам надо было убираться. Пока всё протекало сравнительно мирно и ущерб был скорее незначительным. Но затем буйволы стали нападать на группу девушек, человек 40–50, которые спрятались на сцене. Для всех это был сигнал: снова назад! И вот тут вся сцена пошла вразнос.
Четыре-пять часов бушевала битва, которая затем перешла на улицу. Тут я впервые увидел, как у людей срывало тормоза и как они били буйволов. Этого я еще не знал! Мы убежали со сцены и запрыгнули в электрички, а потасовка всё продолжалась. Там были ребята из Восточной Германии, и их было даже официально разрешено ломать.
На следующий день мы снова встретились в Тегеле. Не все двести человек, но многие. И ты сразу узнал всех. Среди них были и те, кто позднее примкнул к «Движению 2 июня».
Параллельно с этим происходят студенческие волнения – например, демонстрации против войны во Вьетнаме, к которым я впоследствии примкнул. Кстати, одна из первых демонстраций была проведена в Нойекёльне. Там нас прохожие сильно прижали к стене; зонтов было больше, чем демонстрантов. Ты слышал об этой берлинской сволочи, которая была возмущена красными знаменами и коммунистами?
Тогда было еще СОЗБ (Социалистическое объединение Западного Берлина).
Фрич: В Ганновере тогда этого вообще не было. Большая демонстрация была только во время похорон Бенно Онезорга, который происходил из Ганновера и был там похоронен. Первые красные знамена появились по случаю акций красных пунктов в 1968–1969 годах. Я знаю о возмущении людей и полиции, когда эти флаги неожиданно появились. Это, кажется, произошло в ходе роспуска ХДС, когда образовались Красная гвардия и эти марксистско-ленинские группы.
Я был тогда в одной из групп SDS3, из которой меня быстро выгнали из-за обструкции. Дело в том, что, когда я присутствовал на занятиях, то при каждом незнакомом слове – а это практически было каждое второе слово – спрашивал, что оно означает. Мне объясняли. Но через несколько занятий меня и моего друга выставили за дверь.
Но это даже не было моим злым умыслом. Я всего лишь хотел понять, о чём идет речь. Тогда мы, по крайней мере, усвоили урок: надо быть немного нахальным и не проглатывать всё подряд, что ты не понимаешь. Это я знал ещё со школьных лет и не раз использовал. Они всё что-то рассказывали об «антиавторитете», но то, что они говорили, это не подразумевало.
Взросление оппозиции: рокеры, студенты, молодые пролетарии
В Берлине всё было немного по-другому. В 1964–1965 годах студенческие протесты и постепенно набирающий обороты путч рабочей молодежи были еще отдалены друг от друга.
Херманн: Я вспоминаю 1965 год. Мы в одном маленьком кружке читали первые критические тексты, а затем из Вильмерсдорфа электричкой поехали в Нойкёльн к нашим пролетарским друзьям. С ними у меня появились проблемы. Они были настроены совсем на другое. У них была хорошая физическая подготовка. Это мне импонировало. Мы же, наоборот, разработали некоторые вещи, где они нас опять удивили. Вообще, это было весьма плодотворное пространство солидарности.
Райндерс: Это было решающим фактором, который нас объединил: с одной стороны студенты, с другой – молодые рабочие. Они выражали свой протест, ревели и топали ногами, но совсем не представляли, о чём идет речь.
В тот период экономика страны впервые пошла немного вниз.
Тогда это еще не очень чувствовалось, однако молодежь это заметила быстрее. К тому же началось давление со стороны государства: буйволы были повсюду. Студенты один раз получили по башке – когда они вышли на демонстрацию против США, которые считались тогда оплотом демократии. Вот тогда-то все и поняли: этот оплот демократии врежет тебе по черепу и погубит другие народы! Когда мы вышли на улицы, то выглядели немного по-другому.