а Баадера. У нас тоже обсуждалась тема освобождения арестованных. Мы не знали, правильно ли это, – ведь Баадеру оставалось отсидеть всего года два-три. С одной стороны, мы хотели его вызволить. Мы сами только что пришли из тюрьмы и знали, что это такое. У нас было убеждение, что человек не должен сидеть. С другой стороны, мы говорили: «Для нас это очень крупное дело. Мы этого не хотим».
RAF напрямую говорила с Георгом – они его знали. Большинство акций организовывал он. Георг для них был самым вменяемым и самым надежным. Они хотели иметь его у себя непременно. Но тот им сказал:
«Если вы считаете, что мы еще не готовы, я в этом участвовать не буду». Он хотел лишь что-то сделать из нашей группы. RAF потихоньку собирала оружие: пистолеты, мелкокалиберные винтовки.
Однажды утром, когда мы лежали в ванной, пришла новость: Баадер освобожден. Нам стало ясно: всё стало намного серьезнее. Как мы и предполагали, началось! Полиция задействовала огромный аппарат. В это время мы налаживали первые контакты с уголовниками. Но у нас не было денег. А где они? В банках! Это был дальнейший шаг от размышлений к действию.
Мы всегда грабили какие-нибудь магазинчики. Во взломах были довольно искусны. Мы могли профессионально вскрывать замки и всегда находили хорошие объекты. Все другие дела были для нас слишком горячими. В ограблении автомашин мы также всегда были одними из лучших.
Сначала мы не имели об этом никакого представления. Студенты этого не умели. Они были из благополучных семей, те, кого я знал, не могли ограбить ни одного автомобиля. Потом пришла RAF и сообщила, что у них есть два специалиста по автомобилям. Мы обсуждали это и обменивались знаниями.
Потом мы познакомились с настоящим анархистом, в техническом отношении очень подготовленным. Его лозунг был такой: «Самобытные анархисты должны всегда оставаться самобытными, а вы находитесь гораздо ближе к этому». Он вместе с Руди Дучке собрал первый радиопередатчик и имел к тому времени телевизионный передатчик. С ним мы осуществляли акции, много ездили и включались в телевизионную программу. К сожалению, мы могли посылать только сигнал. Прибор имел короткий диапазон действия – несколько сот метров, до ближайших домов. Мы испытывали его в разных местах. Особенно удачен в этом отношении был один из холмов. Оттуда мы могли достать больше людей. Доходило даже до того, что когда мы сидели на передаче, то замечали, что буйволы идут. Всё шло отлично.
По этому пункту возник спор с RAF. Они хотели иметь такой передатчик, но анархист заявил: «Никогда и ни за что ни один марксист-ленинист не получит от меня этот передатчик! Этого не будет никогда!» У него были связи в Италии с людьми, которые действовали в Генуе. Это было время красных бригад. Они привезли пистолеты и мелкокалиберные винтовки. Затем мы испытали обрезы из ружей, начали делать бомбы из труб.
В январе 1972 года мы присоединились к «Движению 2 июня»
Создание оппозиции власти, «гримаса террора», три банка в один день
Хайн: Была ли в период зарождения «Движения 2 июня» печально знаменитая поездка в Майланд?
Райндерс: Это было раньше. Я об этом не знаю. Они поехали в Майланд до того, как некоторые из них уехали в Иорданию. Фритце, например, вернулся в Мюнхен и создал мюнхенский «Тупарамос».
Херманн: В 1972 году «Движение 2 июня» обратилось к общественности со своей программой…
Фрич: С этой программой тоже целая история. Кто-то когда-то написал это в качестве Положения о дискуссиях. Но мы сами познакомились с этим только в тюрьме. Ранее никто из нас об этом ничего не знал (все смеются). Никто вообще не знает, кто это написал! Во всяком случае, Положение о дискуссиях уже имеется.
Райндерс: То есть кто-то написал это Положение и попытался из него сделать Программу.
Фрич: В этом качестве оно никогда не рассматривалось. Ни одна свинья не знала этого.
Херманн: Этот документ рассматривается как программа «2 июня»?
В моей библиографии я это обозначил как Программу «Движения 2 июня».
Райндерс: Судьи также хотели использовать эту программу в качестве доказательства против нас. Они зачитали ее на суде. Мы обоссались от смеха!
Геус(7) как-то заметил, что здесь что-то не так. Во всяком случае, он очень хотел знать, кто это написал. Мы тоже. Мы у себя, конечно, всех опрашивали, но ответа так и не получили.
Херманн: Как же всё-таки выглядело самоопределение «Движения 2 июня», если не считать аморфные заявления результатам отдельных акций?
Райндерс: Уже перед «официальной» декларацией в качестве «Движения 2 июня» мы заседали три или четыре раза. Было двенадцать человек, представлявших три группы, среди которых было относительно большое совпадение мнений. Такое было нечасто. Была сильная фракция анархистов, а также сталинистская фракция, но их было немного. В январе 1972 года мы присоединились к «Движению 2 июня». Эта дата связала всех нас – студентов, а также рабочую молодежь, – поскольку тогда всё было в разброде. Все знали, что означает дата 2 июня. Для нас дальнейшим и более важным обстоятельством было: с именем этой даты всегда будет указываться на то, что они сначала стреляли.
Фрич: В целом обсуждения тогда проходили открыто и широко. Я не знал тогда всю группу, но подобные дискуссии проводились и у нас. Приходило много людей, которые с этим вовсе не были связаны.
Райндерс: Да, так было. Все – независимо от того, кто они и откуда, – переносили эти дискуссии в свои группы. Это был какой-то общий скреп. В то время я уже был на нелегальном положении, но всегда знал, где и какие обсуждения проводятся. Но людей из местечка Кнофус я не знал. Так называемая банда Цаля-Крёхера-Кнофа имела свой опорный пункт в Нойкельне. Там у Цаля была типография.
Фрич: В 1971 году мы совместно с Кнофом основали «Джиппи»(8). А у Цаля мы создали «FIZZ», осколок от «883»(9). У «883» был конфликт, так как воинствующие боевики (они были на нелегальном положении) как-то сразу ушли, потому что там доминировало реформистское крыло. После них ушли оставшиеся радикалы.
Райндерс: Дирк Шнайдер тоже ушел.
Фрич:…И они создали FIZZ. Это длилось долго, даже не полгода, так как Кнофо и Цаль исчезли.
Херманн: Ронни, а как ты пришел в «Движение 2 июня»? Через Кнофо и Цаля?
Фрич: Нет, они к тому времени уже пропали. Некоторое время я был в «Анархистском рабочем союзе», который также довольно быстро прекратил свое существование. Я всегда думал, что анархисты далеки от догматизма, но там я получил противоположный опыт. Они были какими угодно, но только не недогматичными. Они выгнали кого-то из своих рядов только за то, что он прошел курс капиталистического обучения и ссылался на Маркса. Это было уже немного абсурдно.
Хайн: Как вы пришли к названию «2 июня»? До этого ведь было «Триконтиненталь».
Райндерс: Первый раз это название мы применили при похищении Лоренца. Кто-то подумал: было бы хорошо использовать броское название, – и мы отошли от «Триконтиненталя». Своего рода доказательство нашего интернационализма.
Херманн: Некоторые мои вопросы благодаря вашим описаниям излишни, но я охотно хотел бы знать, каковы были ваши цели, даже если ваша программа «Движения 2 июня» была вами и не составлена?
Фрич: Как уже было сказано, Положение о дискуссиях в некоторой степени было изложено корректно.
Херманн: В одном из интервью в тюрьме вы оба заявили, что никто из вас настолько не слеп, чтобы поверить, что через пять лет революция будет стоять перед дверью. Из чего же тогда должна проистекать борьба?
Фрич: Речь идет о том, чтобы создать оппозицию государству, усилить сопротивление. Тут дело вот в чём. Если кто-то действует, то могут найтись и те, кто способен это воспринять. То, что мы с двумя десятками людей победим государство, полный абсурд! Так не бывает. Нашу форму организации мы представляем в виде ячеек. Это был тот шаг, который уже больше не делают. После похищения Лоренца у нас было намерение поделить группу – так, чтобы действующие члены ячейки создавали другие ячейки. Такой метод можно применять в специфических сферах, например на предприятиях. Там мы хотели создавать центр тяжести нашей борьбы.
Райндерс: На некоторых предприятиях мы уже имели практически опорные пункты. Так, например, в августе 70-го на предприятии «Линхоф» на Зильберштрасе. Там в то время опять начались массовые увольнения. Мы планировали провести эту акцию совместно с RAF. Хотели туда проникнуть, вынести остатки оборудования и материалов, замазать указатели, подписи и разломать кресло хозяина. Всё конфискованное мы планировали продать, чтобы у рабочих были хоть какие-то деньги. Одновременно мы хотели поджечь машину Линхофа и бросить бомбу в его гараж.
Проблема состояла в том, что RAF, которая всегда с пафосом говорила о власти рабочих, о марксизме-ленинизме, который они так хорошо нам разъясняли, – ее на эту акцию невозможно было подвигнуть. Мы к этому времени разделились по задачам: RAF берёт фабрику, так как они лучше к этому подготовлены и у них лучшие материалы, а мы – гараж и машину. Конец «песни» был такой: RAF ничего не сделала, а мы тем не менее решили «сделать» автомашину Линхофа.
Группа состояла из трех человек. Один сидел в машине, двое вошли в открытый гараж, разлили пять литров бензина и поставили в угол бомбу с коротким запалом. Когда выходили из гаража, то задали себе вопрос: а что будет, если бомба не сработает? Чтобы было наверняка, один из нас зажег запал для розжига угля и бросил его в направлении гаража. И тут состоялась «гримаса террора», как позднее писали в газетах. Обоих отбросило к забору, на одном одежда была в лохмотьях. У второго товарища полностью, за исключением части, закрытой солнечными очками, обгорело лицо. Они потом через весь город гнали на автомобиле, а тот в это время держал свою морду на ветру, чтобы охладить ее. У первой же водяной колонки он обмыл раны. На этой акции мы опять убедились: бензин – адская вещь!