с отпадала, что сразу создавало нам существенные финансовые проблемы.
– Какова была цель похищения Лоренца?
Райндерс/Фрич: Освободить заключенных и поднять общий настрой, который тогда находился в упадке. Голодовка Хольгера и его смерть – это был тяжелый удар. Да, была сильная мобилизация, но психологически многие были сильно подавлены. Мы хотели показать, что кажущемуся всесилию государства можно что-то противопоставить.
Позднее, когда мы были уже в тюрьме, то часто обсуждали: не было ли похищение Лоренца ошибкой? Дело в том, что создавалось впечатление, будто освобождение арестованных стало чуть ли не главным пунктом нашей программы действий, поскольку в политическом плане ничего больше не происходило.
Нам был нужен успех. Мы бы не пошли на это дело, если бы не верили, что у нас есть реальный шанс на обмен. Если при занятии немецкого посольства в Стокгольме в апреле 1975 года боевиками RAF (команда Хольгера Майнса) имела в списке 26 арестованных, то мы исходили из того, что государство никогда не пойдет на то, чтобы освободить такое количество заключенных. Мы предполагали, что возможно освобождение не более 5–6 человек. После этого нас даже упрекали: дескать, мы были слишком компромиссны, не требовали невозможного.
Были долгие споры о том, кого внести в список. Основная мысль была такая: от каждой фракции хотя бы одного. При этом мы подумали об Ульрике Майнхоф, Андреасе Баадере, Яне Карле Распе и Гудрун Энслин. Вначале нам показалось, что всех четверых они не выпустят. Но тут опять возникала новая проблема: заключенные в Штамхайме сообщили нам, что они сами решат, кого внести в список.
– Вы их спрашивали в Штамхайме?
Райндерс/Фрич: Да, но мы должны были оставаться незаметными. Однако наши всё поняли. Пришел ответ: «Мы знаем о дюжине акций по освобождению, но берлинское болото определенно не вписывается в эту схему». Через две-три недели они еще раз всё обсудили между собой и попросили нас сообщить им о наших намерениях. Потом новая проблема, от которой мы схватились за голову. От женщин RAF, а также от нашей Ины Зипман, которая тогда сидела в женской берлинской тюрьме на Лертерштрассе, пришел ультиматум: всех или никого! Результатом наших споров и размышлений было решение: прекратить обсуждения с заключенными RAF и никого их в список не вносить. Такое решение было мотивировано также тем, что, как нам стало известно, RAF сама готовила акцию по освобождению.
Вильфрид Бёзе от Революционных ячеек (RZ) был тогда в Берлине и в свою очередь пытался провернуть совместную операцию «Движения 2 июня», RAF и RZ. Мы не знали, что речь идет о Стокгольме. Всё это произошло незадолго до операции по Лоренцу. Их акция была в значительной степени подготовлена, и они хотели, чтобы в ней участвовали двое-трое наших людей. Мы отказались. Во-первых, из-за способа решения задачи, во-вторых, из-за формы акции. Они хотели две операции одновременно: одну в воздухе, одну на земле. А это означало похищение самолета и захват посольства. Мы сказали: «Мы это не делаем принципиально».
– Почему вы не хотели участвовать?
Райндерс/Фрич: Похищение самолетов тогда практиковали прежде всего палестинские группы. Мы тогда спорили об этой тактике и пришли к единому мнению, что такими акциями они хотят привлечь всеобщее внимание к своему особенному положению, а мы не можем себе позволить быть осужденными за подобные акции. Мы исходили из собственного разумения. Отказывались выдать имя будущего заложника третьему субъекту, не участнику акции, а они держали нас за контрреволюционеров. Кроме того, при захвате посольства добавляется то обстоятельство, что враг знает, кто мы, может нас окружить и не позволит уйти.
Но вернемся к нашей акции. Сначала мы думали освободить тех заключенных, которые сидели в Берлине. Мы не знали, какая инстанция в госаппарате принимает решение по обмену заложников. Позднее выяснилось, что в Бонне есть главный «кризисный штаб», в котором были две линии. Это линия Штраус/Коль, которая была готова к обмену, и линия Шмидт/Вернер, которые заявили: «Мы этого не делаем» – жесткая линия. На это правящий бургомистр Западного Берлина Клаус Шютц сказал: «Если федеральное правительство не захочет договариваться, то я предлагаю местное решение в Берлине, поскольку хочу поддерживать с вами рабочие отношения». Таким заявлением он добился успеха в «кризисном штабе».
– Что за различные фракции, из которых были заключенные?
Райндерс/Фрич: Прежде, чем называться «Движение 2 июня», мы проводили акции под различными вывесками. Например, до этого мы назывались «Тупамарос Западного Берлина». Товарищи в Мюнхене называли себя «Тупамарос Мюнхена», а в Рурской области – «Красная армия Рура». Рольф Хайслер происходил из «Тупамарос Мюнхен» и в тюрьме политически сблизился с RAF. Но существенной причиной, почему мы внесли его в список, было то, что он был самым изолированным заключенным в ФРГ. Баварцы его полностью изолировали. У него было восемь лет за нападение на банки. Рольф Поле тоже был от «Тупомарос Мюнхен». Он сидел за изготовление оружия и всякие мелочи – например, за владение фальшивой академической степенью. У него было шесть лет. Хорст Малер был одним из основателей RAF. Он был приговорен к двенадцати годам тюрьмы за нападения на банки и членство в RAF. Он ориентировался на компартию Китая.
Габи Крёхер Тидеманн происходила их тех, кто основал «Красную армию Рура». За перестрелку с полицией она была приговорена к 8 годам тюрьмы.
Верена Беккер и Ина Зипман были наши. Ина была приговорена к тринадцати годам за нападения на банки, Верена – к семи годам за нападение с применением бомб.
Мы думали о том, сколько человек должно быть в списке. Освободить больше пяти-шести мы считали нереальным. Должны были не шесть, так как были заключенные с пожизненными сроками. Решение давалось тяжело.
– Вы не спрашивали других членов Движения, хотят ли они выйти?
Райндерс/Фрич: Мы спрашивали Петера-Пауля Цаля. Он получил четыре года. Сказал, что не хочет, так как не заслуживает этого. Позднее, при пересмотре его дела, он получил пятнадцать лет. Ему действительно не повезло.
Мы говорили также о Зигурде Дёбусе(4). Но единственный из нас, кто его знал, ужасно его ругал: он якобы был сталинистом, уверял, что тот после освобождения без оглядки будет заниматься другими делами, которые могут представлять для нас риск. Впоследствии оказалось, что всё это было не так и что в таких делах нельзя полагаться на мнение только одного человека.
– Заключенные, которые были вами освобождены, перед этим сообщали вам, что согласны с вами?
Райндерс/Фрич: Мы не со всеми могли связаться.
– На сколько человек вы решились?
Райндерс/Фрич: Ну, приблизительно от шести до пятнадцати. – Расскажите о планировании.
Райндерс/Фрич: То, что мы возьмем Лоренца, было ясно с самого начала. По опросам выходило, что Лоренц, как главный кандидат от ХДС, выборы выиграет. Делался вывод, что правящей СДПГ непросто будет устранить вероятного победителя. Мы спорили также о Луммере. Это было очень нервно. Есть люди, которых ты просто не можешь упустить. Кроме того, нам нужен был успех. Лоренц оценивался многими в ХДС как слишком либеральный. Луммер же, наоборот, заплатил своим друзьям в Национальной партии Германии, чтобы они написали ему лозунги на плакаты ХДС. Луммеру повезло в том смысле, что он не был проходным кандидатом. Похищенный Лоренц был крупным по габаритам, поэтому мы не смогли бы упаковать его в картонную коробку, в то время как Луммер был небольшим. Если бы мы похитили Луммера, то наверняка повезли бы его в картоне.
– Когда же всё по-настоящему началось?
Райндерс/Фрич: Конкретно на Рождество 1974 года. Все, кто должен был участвовать в операции, собрались на рождественский митинг. Сначала мы зажарили рыбу и гуся. Затем уселись и еще раз прочитали книгу «Мы Тупамарос», в первую очередь историю о похищении. Это была история о том, как в отношении одного типа не применялись средства одурманивания, поскольку он был алкоголиком. В него влили под завязку, а он так и не перестал болтать, то есть дошел до кондиции. После того, как Лоренц оказался у нас, мы поняли, чтó автор имел в виду. На следующий день мы проиграли весь план с помощью игрушечных машинок. Это была уже сформированная группа. К тому времени мы в общих чертах слепили всю схему операции и частично определили участников.
А затем подготовленная группа чуть не раскололась. Причина была в двух людях, которые были очень своевольны и подгадили нам. Один не сделал того, что ему было жестко приказано сделать по плану. Другой пришел с пушкой в молодежный центр и устроил там шухер.
– А что произошло дальше?
Райндерс/Фрич: Ну, обоих мы подвергли критике. Однако у нас была объективная проблема: в нашем распоряжении было еще восемь недель, и было достаточно людей, с которыми можно было переговорить. Но эти двое были уже посвящены и получили задания. В январе мы освободили все квартиры, поскольку считали, что преследование будет жестким. Многие вещи спрятали – например, всё оружие, которое нам было не нужно; мы его закопали. Впоследствии трудно было его найти – ведь деревья со временем растут.
Позднее, в тюрьме нас спрашивали, где мы что закопали. Объясняли: где-то в лесу. Один такой склад, который устроил наш швейцарский коллега Зойберт(6), мы как-то сами разыскивали. Он был так запрятан, что мы уже хотели отказаться от поисков. Но сказали себе: это же швейцарец, надо искать! И действительно, мы уже думали, что сейчас пойдут грунтовые воды, – и тут наконец склад показался! Зойберт был очень аккуратный.
После рождественских праздников мы зафиксировали все пути Лоренца. В местности, где он жил, было непросто. Каждый день процесс был один и тот же. Водитель приезжал и недолго ждал перед дверью. Потом выходил Лоренц и садился рядом с водителем. Это всегда шло как часы. Но в день похищения он, как нарочно, задержался на час. Мы всё время видели его на удалении. Оценили, что его рост сто восемьдесят – сто восемьдесят два, вес – около восьмидесяти килограммов. Это нам надо было знать, чтобы запихать его в ящик. И когда мы наконец его взяли, это была действительно проблема. Он был огромный и такой тяжелый, как свинья, что ящик не подошел; хотя он шел нам навстречу, но нам было грех на него обижаться, так как он был покладистый.