Мы подвели его к машине; это было около 23:00 того же вечера, когда Альбертц зачитал обращение. Город вымер – на улице ни одного буйвола. Было убрано всё, что можно было убрать. Затем мы поехали в городской парк Вильменрсдорф, именно в то место, где в 1945 году его, как солдата Вермахта, арестовали русские, но мы об этом не знали. Мы дали ему три монетки на телефон. Три – на тот случай, если одна монетка проскочит. Попрощались с ним за руку. До этого он выражал сожаление, что «познакомился с нами при таких обстоятельствах. Может, удастся встретиться при других».
В этот момент мы посадили его на скамейку в парке. Он тогда подумал, что сейчас увидит сразу всех тех людей, которые в его жизни играли какую-то роль. Он даже надеялся, что увидит нас еще раз, когда времена изменятся. Даже пригласил на вечеринку в своем саду.
Мы посоветовали ему, чтобы он входил в свой дом не с парадного входа, потому что там вокруг стоит много репортеров. Он так и сделал. Он хотел лишь возвратиться назад, к своей жене. Он ни с кем не хотел говорить.
– Но потом в прессе вокруг него было много шума.
Райндерс/Фрич: Да. Во второй половине дня пятого марта состоялась международная пресс-конференция. Он не отоспался.
Лоренц: Это, безусловно, был акт насилия. Но если взять во внимание все обстоятельства такого рода, то в отношении меня они вели себя корректно. Это означает, что у меня была всегда возможность умыться, у меня всегда была еда, и они ко мне особенно не придирались и не притесняли меня.
Репортер: Господин Лоренц, у вас было ощущение, что похитители чувствовали себя абсолютно безопасно перед мероприятиями полиции или они не были уверены?
Лоренц: Нет, похитители производили впечатление, что, с их точки зрения, они себя обезопасили так хорошо, насколько это было возможно. И я должен сказать, что сейчас, когда я смотрю на весь ход этой акции, то берется в расчет то, что полиция осознанно отказалась на протяжении длительного времени от каких-либо мероприятий, что говорит в пользу того, что акция была спланирована и проведена превосходно. Конечно, у них были опасения, что со стороны полиции могут возникнуть какие-либо препятствия.
Репортер: Господин Лоренц, анархисты высказывались в отношении предвыборной борьбы?
Лоренц: Только то, что похищение может как-то повлиять на результат выборов.
Репортер: Господин Лоренц, двое ваших товарищей по партии потребовали для террористов смертной казни. Как быть с этим, по вашему мнению?
Лоренц: Я был и всегда буду против введения смертной казни.
Репортер: Господин Лоренц, у вас не было впечатления, что в данной акции речь идет о народной тюрьме?
Лоренц: Нет. У меня сложилось ощущение, что всё это было устроено специально для данной акции.
Репортер: Не можете ли вы описать, как осуществлялся прием пищи и что вы ели?
Лоренц: Обычная еда: хлеб, кофе, чай. Прием пищи был так же, как всегда – рукой в рот.
Репортер: В какой тональности было обращение с вами? Какое впечатление у вас было от преступников с учетом вашей интеллигентности?
Лоренц: Я считаю их интеллигентными людьми, и я не хотел бы говорить дальше какие-либо подробности. То, что я не подвергался шантажу, и с учетом всех обстоятельств (принуждение и насилие, которым я был подвергнут) всё было достаточно корректно.
Позднее на протяжении нескольких недель полиция пыталась заполучить Лоренца на допрос, а тот всё время этого избегал, так как было очевидно, что он не готов к сотрудничеству. Его раздражало, когда во время его прогулок они за ним наблюдали. В психологическом заключении по Лоренцу стояло: «Симпатия создается под внешним давлением, наличием совместной цели, и от этого частых близких контактов. Эти факторы налицо: общая постановка одной цели, так как обе стороны заинтересованы в освобождении. Доказательством для таких высказываний может служить следующее: совместный просмотр телевизионных программ, зашили ему поврежденные брюки, обеспечивали его различными бытовыми принадлежностями, вместе с ним играли в шахматы, беседы и разговоры типа: “Ребята, скажите, пожалуйста», “Подождите минут пять». Эти выражения либо использовались, либо Лоренцу казалось, что они использовались. В обоих случаях это говорит о «дружественном» общении.
Такое отношение в соответствии с кодексом чести (это выражение самого Лоренца) коммунистических и анархистских преступников вполне возможно, так как они повернуты не против отдельных «капиталистов», а против «системы», в которой они тем не менее признают честность. (Такое утверждение, однако, справедливо далеко не ко всем группам. Есть и такие, которые не остановятся перед убийством, если по политическим мотивам это считается правильным). Когда уменьшается чувство страха, то спокойная оценка своего положения способствует возникновению определенной симпатии и оказывает влияние на доброжелательную оценку людей и их целей. Нельзя также предполагать, что эта оценка вредит их объективным высказываниям или вообще приводит к ложным заключениям с целью защитить преступников. Возможность идентификации этих людей с преступниками должна учитываться, но такая возможность маловероятна. Необходимо также хотя бы в какой-то степени учитывать возможные провалы памяти из-за шока, к тому же воздействие медикаментов в угрожаемый период может препятствовать появлению глубоких душевных травм и судорог».
После освобождения Лоренца развернулось мощное преследование. Буйволы провели обыски в восьмидесяти домах, в нескольких молодежных центрах. В некоторых СМИ обыски прошли формальным образом. Есть фотографии, на которых видно, как буйволы с какой-то злостью избивают людей в доме Вайсбеккер. Раньше обыски проходили вполне мирно – всё это походило на месть. Было ясно, что Лоренца не было в доме на Вайсбеккерштрасе. Основная часть преследований, как мы предположили, будет в первые три дня, а после этого всё будет проходить в закрытом режиме. Так оно и было.
Сначала мы залегли на дно. Подвал мы покинули, ничего там не меняя. Поставили только перед входом шкаф. Мы хотели позднее привести его в первоначальное состояние. У нас были специальные квартиры, которые мы до этого никогда не использовали. Квартиры, в которые мы ушли, были вполне легальными квартирами людей, которых мы знали, но которые нечасто мелькали на сцене жизни. В первые три дня никто из нас вообще не выходил на улицу. Поименно буйволы искали Ингу Витт, Ральфа Райндерса, Фрица Тойфеля, Норберта «Кнофо» Крёхера, Тиля Майера, Андреаса Фогеля, Вернера Заубера и Анжелу Лютер. Всего восемь человек, для половины из которых не было оснований. За Анжелой Лютер они охотились, потому что она была крупной. Водитель уверял, что он ее узнает. Удар по голове водителя был слабее, чем мы рассчитывали. Здесь в Берлине буйволы всё время гонялись за крупными женщинами.
В первые дни дела у нас шли сравнительно неплохо, так как мы заметили, что буйволы на нас вообще не выходили. После того, как Лоренц был свободен, мы написали письмо Альбертцу, в котором просили его содействия в передаче вещей Лоренцу, которые мы нашли в его портфеле. Среди этих вещей были письма от некоей фрау Буш, у которой была дочь с ограниченными возможностями и которая неоднократно просила Лоренца о помощи. Там было: «Дорогой господин Лоренц, я уже двадцать пять лет являюсь членом ХДС. У меня девочка монголоидного типа, она родилась 24.12.1960. С тех пор я прошла в нашем обществе через такие тернии! Люди без моральных ценностей могут быть так отвратительны. Обидно, что Сенат и церковь тоже бросили нас как картофельную шелуху. Мы чувствуем себя людьми второго сорта…». Женщина бегала по всем инстанциям, а Лоренц, очевидно, собирал ее письма, но женщине до сих пор так никто и не помог. Поэтому мы написали Альбертцу письмо с просьбой помочь женщине. Деньги, которые были при похищении у Лоренца – где-то 700 марок, – мы послали этой семье с пояснительной запиской. В это время мы много писали.
– Женщина получила эти деньги?
Райндерс/Фрич: Нет, она позднее сожалела об этом.
– А Альбертц вступился за эту женщину?
Райндерс/Фрич: Мы не знаем.
– А позднее он вступился за вас?
Райндерс/Фрич: Да, за освобождение Геральда Клёппера и
Габриэллы Крёхер-Тидеманн.
– После этого было еще обращение от вас?
Райндерс/Фрич: «Похищение. Наша оценка». Дней через двадцать мы эту листовку распространили. Через три дня после освобождения Лоренца мы все собрались и составили текст этой листовки: «Кто мы такие? Через эту газету после всех драматических событий мы хотим обратиться ко всему населению Берлина, напрямую и масштабно, насколько это возможно. Делаем это мы главным образом по трем причинам: 1. Мы хотим рассказать, что мы за люди. 2. Мы хотим хотя бы частично разоблачить ложь прессы и политиков. 3. Мы хотим объяснить, почему мы похитили Лоренца. Мы не группка людей, которые действуют по принципу «чем хуже, тем лучше». Мы не ищем выгоду для себя. Мы осознаём, что мы не изменим государство принципиально, не сможем его ни уничтожить, ни развалить. Мы не асоциальные элементы, некоторые из нас знают, что такое работать на фабрике. Некоторые еще не закончили старшую ступень школы, не говоря уже о студентах.
Наши враги распространяют ложь, которую уже нельзя терпеть: «Мы все сидим в одной лодке», «Никто уже не осмеливается выйти на улицу», «Сейчас мы все равны». Вдруг равны те, кто живет в плохой и дорогой съемной квартире в Кройцберге, Веддинге и те, кто живет на вилле в Целендорфе. Теперь вдруг равны, кто зарабатывает в месяц не больше 1000 марок, и те, кто эту сумму тратит за один день. Равенство, которое записано у нас в законе, вдруг здесь, в то время, когда только десять процентов детей рабочих учатся в университетах (и не потому, что они глупые), хотя богачи с их деньгами продолжают шляться по заграницам и жировать. Равны и ХДС, который поддерживает предпринимателей, и маленький человек, который загнан в угол.