{12}
ПТИЦА
Всю ночь со свистом буря продувала
Твой нищий дом, где вместо одеяла
Крылом ты прикрывался. Дождь и град
(Который и для наших крупноват
Голов) всю ночь по прутьям барабанил
И только чудом не убил, не ранил.
Но снова счастлив ты, и в упоенье
Слагаешь гимн благому Провиденью,
Чьей мощной дланью ветер усмирен,
А ты — живым и здравым сохранен.
И все, кому урок пришелся внове,
Сливаются с тобой в хор славословий.
Холмы и долы начинают петь,
Речь обретают листья, воздух, волны,
И даже камни вторят им безмолвно —
Не зная, как журчать и шелестеть.
Так, вместе с Утром, рассветают сами
Молитвы и хвалы под небесами.
Ведь каждый — малым небом окружен,
Душа — всегда подобие планеты,
Чей свет, хотя и свыше отражен,
Творит свои закаты и рассветы.
Но, кроме этих светлых, добрых птах,
Заутреню звенящих над полями,
Есть птицы ночи, сеющие страх,
С тяжелыми и мрачными крылами.
Когда заводят филин и сова
Зловещие ночные разговоры,
Золой и пеплом кроется трава,
И черной тиной — светлые озеры.
Ни радости, ни света, ни весны —
Пока Заря не брызнет с вышины!
ВЕНОК
О ты, чья жизнь блистает и цветет,
Над кем горит счастливая звезда,
Кого краса подруги хрупкой ждет, —
Ты мой рассказ запомни навсегда.
Когда в мой двадцать первый год
Свободу я обрел, —
Я был тогда игрок и мот,
И мрак в мой дом вошел.
Я жадно кинулся в разгул,
Я слушал страсти зов,
Я в наслаждениях тонул
Средь ярых игроков.
Но знал ли я, судьбу дразня,
Сомнения глуша,
Что может пламя сжечь меня
Иль так болеть душа?
И ложь, и гордой славы взлет,
И горький мой обман —
Таков был всех восторгов плод,
Мой золотой туман.
В своей груди весну я нес,
Ее цветы собрав;
Венчал себя гирляндой роз
Мой безрассудный нрав.
Уже я славой мог блеснуть,
Но встретил мертвеца,
Который знал мой грешный путь
С начала до конца.
Как глуп и безрассуден ты, —
Сказал мертвец в сердцах:
Те сорванные днем цветы
Истлеют ночью в прах.
О, мир цветов — он гибнет точно в срок.
И если хочешь ты иметь живой венок,
Не торопи цветов безвременный конец —
Тогда ты обретешь божественный венец.
УХОД
Благословенна память дней
Блаженной младости моей,
Когда я знать еще не мог,
Зачем живу свой новый срок;
Когда душа, белым-бела,
Была еще превыше зла;
Когда мой дух не позабыл,
Кого так трепетно любил,
Спеша хотя б на краткий миг
Узреть творца державный лик;
Когда душе светло жилось,
На злате облака спалось,
И в каждой малости земной
Являлась вечность предо мной;
Когда язык, рассудку нов,
Не испытал соблазна слов, —
И чувств моих немую речь
Я не умел на грех обречь,
Из плена плоти услыхав
Бессмертья зов, как голос трав.
О, мне б минувшее вернуть,
Опять вступить на древний путь!
Туда, к равнине, где впервой
Я бросил лагерь кочевой,
Туда, где видится вдали
Тот город Пальм моей земли!
Увы, пьяна вином невзгод,
Душа туда не добредет…
Другие пусть вперед спешат:
Мое «вперед» ведет назад.
Но все равно: пускай не я —
Мой прах вернется в те края.
МИР
Я видел Вечность в этот час ночной:
Сияющим Кольцом, где неземной
Блаженствовал покой,
Она плыла, и, сферами гонимы,
Дни, годы плыли мимо,
Как Тень, в которой мчался сквозь туман
Вселенский ураган;
И в Жалобе Влюбленного звучали
Мелодии печали,
Когда в мечтах из Лютни он исторг
Унылый свой восторг;
С ним бант, перчатки — глупые капканы
Для тех, кто непрестанно
Сжигал Себя в веселии шальном,
Чтоб слезы лить потом.
Правитель, помрачневший от забот,
Сквозь них, как сквозь густой туман, идет,
Не двигаясь вперед;
(И как Затменье) грозных мыслей рой
В его душе больной,
И даже без Толпы зевак они
Ему вопят: «Казни!»
Но Крот копал и, прячась от беды,
Под землю вел ходы,
Где жертву он сжимал что было сил,
Но дел своих не скрыл;
Его кормили церкви, алтари,
Клубились мух рои;
И кровь, которой землю он залил,
Он не смущаясь пил.
Трусливый скряга, сторожа свой хлам,
Ведет, вздыхая, счет унылым дням,
Себе не веря сам;
Воров пугаясь, над своей мошной
Дрожит он день-деньской.
Так тьма безумцев чахла взаперти,
Зажав металл в горсти;
Честнейший Эпикур велел искать
В усладах благодать,
И ни один из набожных ханжей
Не мог сказать умней;
Ничтожный трус, прослывший храбрецом,
Дрожал здесь пред Рабом,
И правда, что победою звалась,
Сидела притулясь.
Но те, кто пел и плакал без конца,
Достичь сумели светлого Кольца,
Чтоб обрести Отца.
О вы, глупцы, кому ночная тень
Затмила ясный день,
Кто ненавидит свет, как жалкий крот,
За то, что свет ведет
Из тьмы, из царства мертвого в чертог,
Где обитает Бог,
Где сможешь Солнце попирать ногой,
Его затмив собой.
Но, осудив так всех, презревших свет,
Услышал я в ответ:
Лишь та, кого Жених небесный ждет,
Достигнет тех Высот.
ВОДОПАД
Как сквозь укромно льющееся время
Прозрачно-хладное свергает бремя
Владыка вод!
Шумит, ревет,
Взывает к свите пенистой, кипучей,
От ужаса застывшей перед кручей,
Хоть все равно
Дано одно —
Могиле в пасть
С высот упасть,
Чтоб тот же час из глуби каменистой
Ступить на путь возвышенный и чистый.
О водопад, придя к тебе,
О нашей я гадал судьбе:
Раз каждой капле суждено
Достичь небес, упав на дно,
То душам, оставляя свет,
Страшиться тьмы причины нет;
А раз все капли до одной
Возвращены в предел земной,
Должна ли опасаться плоть,
Что жизнь ей не вернет Господь?
О очистительный поток,
Целитель от мирских тревог,
Мой провожатый в те края,
Где бьет источник Бытия!
Как сплетены восторг и страх
В твоих таинственных струях,
Как много здравых горних дум
Являет твой волшебный шум!
Но человека сонный дух
Дотоле к откровеньям глух,
Доколе их не явит Тот,
Кто устремил тебя в полет.
И се — я вижу по кругам,
Внизу плывущим к берегам
И замирающим навек:
Так, так преходит человек.
О мой невидимый надел!
Для славной воли я созрел,
И к небу льнет душа моя,
Как долу падает струя.
ОНИ УШЛИ ТУДА, ГДЕ ВЕЧНЫЙ СВЕТ
Они ушли туда, где вечный свет,
И я один тоскую тут;
Лишь в памяти остался ясный след,
Последний мой приют.
Сияет он во тьме груди моей,
Как звезды над горой горят,
Или как верхних вечером ветвей
Касается закат.
Они ступают в славе неземной
И отрицают жизнь мою,
В которой я, бессильный и седой,
Мерцаю и гнию.
Высокого смирения завет,
Святой надежды колеи
Они мне приоткрыли как секрет
Утраченной любви.
О смерть, о справедливости алмаз,
Ты блещешь только в полной мгле;
Но тайн твоих не проницает глаз,
Прикованный к земле.
Гнездо нашедший тот же миг поймет,
Что нет пичуги там давно;
Но где она и в чьем лесу поет —
Узнать не суждено.
И все же — как порой в лучистых снах
Мы с ангелами говорим, —
Так странной мыслью вдруг пронзаем прах
И долю славы зрим.
Да будь звезда во гроб заключена —
Она и под землей горит;
Но чуть ей дай свободу, как она
Возносится в зенит.
Создатель вечной жизни, ты Отец
Всех обитателей земли —
Неволе нашей положи конец
И волю вновь пошли!
О, сделай так, чтоб даль была видна,
Сними туман с очей раба —
Иль вознеси туда, где не нужна
Подзорная труба.
ЭНДРЬЮ МАРВЕЛЛ{13}
САД
Сколь жалко человек устроен:
Чуть почестей он удостоен,
Как тут же, не щадя руки,
Деревья рубит на венки;
Потом под сенью их увечной
Вершится праздник быстротечный,
А между тем деревьев цель —
Творить отрады колыбель.
У них учился я покою
И простоте, хотя — не скрою —
Когда-то я искал покой
Средь суеты толпы людской;
Но нет, в глуши лесной пустыни
Сокрыты все его святыни,
Где не тревожит мира шум
Ничьих мечтаний или дум.
И только зелень, безусловно,
Одна воистину любовна;
Резцом влюбленным опален,
Лес шепчет сотни мне имен:
То юноши, в любви незрячи,
Здесь ждали милых и удачи.
О, мне бы сей жестокий пыл —
Я б имена дерев чертил.
Любовь прошла — мы ищем снова
Приют у леса векового;
Скрываясь от страстей богов,
Здесь люди обретали кров:
Вот вместо Дафны Аполлону
Лес предлагает лавра крону;
Вот Пану шелестит камыш —
Сиринги нет, свой бег утишь.
Нет жизни сладостней садовой!
Тут, что ни шаг, подарок новый:
То яблоневый камнепад,
То винотворец-виноград,
То нектарин, зовущий руку.
Здесь счастья познавать науку!
Иду я, наконец, к цветам
И в грезы погружаюсь там.
Не ведает мой разум горя
В пучинах лиственного моря.
О, разум! Лицедей, что вмиг
Представит мне вселенной лик,
Потом изобразит, играя,
Пещеры ада, кущи рая,
Но всем изыскам предпочтет
Зеленых волн зеленый свод.
Вблизи замшелого фонтана
Иль возле старого платана
Оставит плоть мою душа,
Под полог лиственный спеша;
Встряхнет сребристыми крылами,
Споет, уже не здесь, не с нами,
И будет радужно-пестро
Лучиться каждое перо.
Не стыдно ли так размечтаться?
Но нам, увы, нельзя остаться
Ни с чем, ни с кем наедине —
Сюда пришли, что делать мне!
Да, нам до смертного до часу
От любопытных глаз нет спасу;
Безлюдный и пустынный край
Для нас недостижим, как рай.
Грустя, стою я пред часами —
Изысканной красы цветами.
Одолевая зодиак,
Цветам пошлет светило знак,
А те — пчеле укажут время.
О, пчелы, суетное племя!
И разве для цветов сей труд —
Счет упоительных минут?!
КОСАРЬ — СВЕТЛЯКАМ
О вы, живые фонари,
Во мгле прислуга соловью,
Который учит до зари
Божественную песнь свою.
Кометы сельской стороны,
Явленьем не сулите вы
Ни смерти принца, ни войны, —
Но лишь падение травы.
О светляки, во тьме ночей
Вы стойко светитесь одни,
Чтобы с дороги косарей
Не сбили ложные огни.
Ах, вы сияете не в срок:
Се Джулиана здесь со мной,
И разум от меня далек,
И ни к чему идти домой.
РАЗГОВОР МЕЖДУ ДУШОЙ И ТЕЛОМ
Душа:
О, кто бы мне помог освободиться
Из этой душной, сумрачной Темницы?
Мучительны, железно-тяжелы
Костей наручники и кандалы.
Здесь, плотских Глаз томима слепотою,
Ушей грохочущею глухотою,
Душа, подвешенная на цепях
Артерий, Вен и Жил, живет впотьмах, —
Пытаема в застенке этом жутком
Коварным Сердцем, немощным Рассудком.
Тело:
О, кто бы подсобил мне сбросить гнет
Души-Тиранки, что во мне живет?
В рост устремясь, она меня пронзает,
Как будто на кол заживо сажает, —
Так что мне Высь немалых стоит мук;
Ее огонь сжигает, как недуг.
Она ко мне как будто злобу копит:
Вдохнула жизнь — и смерть скорей торопит.
Недостижим ни отдых, ни покой
Для Тела, одержимого Душой.
Душа:
Каким меня Заклятьем приковали
Терпеть чужие Беды и Печали?
Бесплотную, боль плоти ощущать,
Все жалобы телесные вмещать?
Зачем мне участь суждена такая:
Страдать, Тюремщика оберегая?
Сносить не только хворь, и бред, и жар,
Но исцеленье — это ль не кошмар?
Почти до Порта самого добраться —
И на мели Здоровья оказаться!
Тело:
Зато страшнее хворости любой
Болезни, порожденные Тобой;
Меня то Спазм Надежды раздирает,
То Лихорадка Страха сотрясает;
Чума Любви мне внутренности жжет,
И Язва скрытой Ненависти жрет;
Пьянит Безумье Радости вначале,
А через час — Безумие Печали;
Познанье скорби пролагает путь,
И Память не дает мне отдохнуть.
Не ты ль, Душа, так обтесала Тело,
Чтобы оно для всех Грехов созрело?
Так Зодчий поступает со стволом,
Который Древом был в Лесу густом.
ОПРЕДЕЛЕНИЕ ЛЮБВИ
Чудно Любви моей начало
И сети, что она сплела:
Ее Отчаянье зачало
И Невозможность родила.
Отчаянье в своих щедротах
В такую взмыло высоту,
Что у Надежды желторотой
Застыли крылья на лету.
И все же Цели той, единой,
Я, верится, достичь бы мог,
Не преграждай железным клином
К ней каждый раз пути мне — Рок.
С опаскою встречать привык он
Двух Душ неистовую Страсть:
Соединись они — и мигом
Низложена Тирана власть.
Вот почему его статутом
Мы навек разъединены
И, сердца вскруженные смутой,
Обнять друг друга не вольны.
Разве что рухнут Неба выси
В стихий последнем мятеже,
Все сплющив, и, как точки, сблизят
Два полюса — на чертеже.
Свои в Любви есть линий ходы:
Косым скреститься привелось,
Прямые же, таясь, поодаль
Легли, чтоб в Вечность кануть врозь.
И мы — так. И Любви рожденье,
Чей Року ненавистен рост,
Есть Душ Взаимонахожденье
И Противостоянье Звезд.
СТЫДЛИВОЙ ВОЗЛЮБЛЕННОЙ
Сударыня, будь вечны наши жизни,
Кто бы подверг стыдливость укоризне?
Не торопясь, вперед на много лет
Продумали бы мы любви сюжет.
Вы б жили где-нибудь в долине Ганга
Со свитой подобающего ранга.
А я бы, в бесконечном далеке,
Мечтал о Вас на Хамберском песке,[48]
Начав задолго до Потопа вздохи.
И вы могли бы целые эпохи
То поощрять, то отвергать меня —
Как Вам угодно будет — хоть до дня
Всеобщего крещенья иудеев!
Любовь свою, как дерево, посеяв,
Я терпеливо был бы ждать готов
Ростка, ствола, цветенья и плодов.
Столетие ушло б на воспеванье
Очей; еще одно — на созерцанье
Чела; сто лет — на общий силуэт;
На груди — каждую! — по двести лет;
И вечность, коль простите святотатца,
Чтобы душою Вашей любоваться.
Сударыня, вот краткий пересказ
Любви, достойной и меня и Вас.
Но за моей спиной, я слышу, мчится
Крылатая мгновений колесница;
А впереди нас — мрак небытия,
Пустынные, печальные края.
Поверьте, красота не возродится,
И стих мой стихнет в каменной гробнице;
И девственность, столь дорогая Вам,
Достанется бесчувственным червям.
Там сделается Ваша плоть землею, —
Как и желанье, что владеет мною.
В могиле не опасен суд молвы,
Но там не обнимаются, увы!
Поэтому, пока на коже нежной
Горит румянец юности мятежной
И жажда счастья, тлея, как пожар,
Из пор сочится, как горячий пар,
Да насладимся радостями всеми,
Как хищники, проглотим наше время
Одним глотком! Уж лучше так, чем ждать,
Как будет гнить оно и протухать.
Всю силу, юность, пыл неудержимый
Скатаем в прочный шар нерасторжимый
И продеремся, в ярости борьбы,
Через железные врата судьбы.
И пусть мы солнце в небе не стреножим, —
Зато пустить его галопом сможем!
Питер Лели. Женский портрет.
БЕРМУДЫ
Далёко, около Бермуд,
Где волны вольные ревут,
Боролся с ветром утлый бот,
И песнь плыла по лону вод:
«Благодарим смиренно мы
Того, кто вывел нас из тьмы,
Кто указал нам путь сюда,
Где твердь и пресная вода,
Кто уничтожил чуд морских,
Державших на хребтах своих
Весь океан… Нам этот край
Милей, чем дом, милей, чем рай.
На нашем острове весна,
Как небо вечное, ясна,
И необъятно царство трав,
И у прелатов меньше прав,
И дичь сама идет в силки,
И апельсины так ярки,
Что каждый плод в листве густой
Подобен лампе золотой.
Тут зреет лакомый гранат,
Чьи зерна лалами горят,
Вбирают финики росу,
И дыни стелются внизу.
И даже дивный ананас
Господь здесь вырастил у нас,
И даже кедр с горы Ливан
Принес он к нам, за океан,
Чтоб пенных волн ревущий ад
Затих, почуяв аромат
Земли зеленой, где зерно
Свободной веры взращено,
Где скалы превратились в храм,
Чтоб мы могли молиться там.
Так пусть же наши голоса
Хвалу возносят в небеса,
А эхо их по воле вод
До самой Мексики плывет!»
Так пела кучка англичан,
И беспечально хор звучал,
И песнь суденышко несла
Почти без помощи весла.
НА СМЕРТЬ ОЛИВЕРА КРОМВЕЛЯ
Его я видел мертвым, вечный сон
Сковал черты низвергнувшего трон,
Разгладились морщинки возле глаз,
Где нежность он берег не напоказ.
Куда-то подевались мощь и стать,
Он даже не пытался с ложа встать,
Он сморщен был и тронут синевой,
Ну словом, мертвый — это не живой!
О, суета! О, души и умы!
И мир, в котором только гости мы!
Скончался он, но, долг исполнив свой,
Остался выше смерти головой.
В чертах его лица легко прочесть,
Что нет конца и что надежда есть.
ЭПИТАФИЯ
Довольно, остальное — славе.
Благоговея, мы не в праве
Усопшей имя произнесть,
Затем что в нем звучала б лесть.
Как восхвалить, не оскорбляя,
Ту, что молва щадила злая,
Когда ни лучший ум, ни друг
Не перечли б ее заслуг?
Сказать, что девою невинной
Она жила в сей век бесчинный
И сквозь зазнавшуюся грязь
Шла, не гордясь и не стыдясь?
Сказать, что каждую минуту
Душой стремилась к абсолюту
И за свершенные дела
Пред небом отвечать могла?
Стыдливость утра, дня дерзанье,
Свет вечера, ночи молчанье…
О, что за слабые слова!
Скажу одно: Она мертва.
ПЕСНЯ КОСАРЯ
Луга весною хороши!
Я свежим воздухом дышу,
До поздних сумерек в тиши
Траву зеленую кошу,
Но Джулиана, ангел мой,
Обходится со мною так, как я — с травой.
Трава смеется: «Плачешь ты!» —
И в рост пускается скорей.
Уже не стебли, а цветы
Трепещут под косой моей,
Но Джулиана, ангел мой,
Обходится со мною так, как я — с травой.
Неблагодарные луга,
Смеетесь вы над косарем!
Иль дружба вам не дорога?
Ваш друг растоптан каблуком,
Ведь Джулиана, ангел мой,
Обходится со мною так, как я — с травой.
Нет, сострадания не жди.
Ответа нет моим мечтам.
Польют холодные дожди
По мне, по травам, по цветам,
Ведь Джулиана, ангел мой,
Обходится со мною так, как я — с травой.
Трава, я выкошу тебя!
Скошу зеленые луга!
Потом погибну я, любя,
Могилой будут мне стога,
Раз Джулиана, ангел мой,
Обходится со мною так, как я — с травой.