Европейская поэзия XVII века — страница 54 из 82

{136}

МОЙ ПЕРВЫЙ ДЕНЬ

Тебе ли посвятить начало песнопений,

О первое звено в цепи моих мгновений?

Ты первым — первый день — явил мне божий свет,

И я твоим лучом впервые был согрет.

Увы! и в том луче мучение лучилось,

Которое с тех пор со мной не разлучилось;

Ты даровал мне жизнь, но это спорный дар:

Смех утром, слезы днем, а вечером — кошмар.

Ты даровал мне жизнь, но я ее растрачу

Скорее, чем пойму, что в этой жизни значу,

Зачем она дана, зачем я отдан ей

И как мне с нею быть, ступив в юдоль скорбей.

Печалуюсь хожу в любую годовщину.

Печалуюсь хожу, но лишь наполовину:

Чем больше годовщин, тем ближе мой конец, —

И следующий дар готовит мне творец.

МОЙ ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ

День черный, день черней, чем ночь, черней, чем тьма,

Слепой, безглазый, беспросветный, непроглядный;

Умолкнет голос мой, ненужный и надсадный,

И полетит молва, заразна, как чума,

О том, что я исчез, блажь слабого ума,

Что я, забыт людьми, лежу в могиле хладной,

Что выпал навсегда мне жребий беспощадный

И все мои дела, как нищая сума,

Ничтожны… Черный день, я знаю, ты в дороге.

Куда же ты спешишь, о дьявол быстроногий?

Помедли хоть чуть-чуть! Присядь передохнуть!

А я живу, как жил, — с расчетом лишь на вечность, —

Люблю свои стихи, люблю свою беспечность

И, день, тебя не жду — хоть завтрашним ты будь.

ПАМЯТИ БРАТА МОЕГО ОТЦА

Несчитано потерь пришлось на этот год!

Не в плакальщики ль мне присяжные наняться?

Да и моей душе не время ли подняться,

За близкими вослед, в печальнейший полет?

Но не был никогда столь тягостен уход,

Но не было потерь, что с этою сравнятся;

Когда и кровь одна, и души породнятся,

Разлука тяжелей и смерть вдвойне гнетет.

Ты, смерть, видна во всем: и в этих жестких складках

В углах немого рта, и в этих, ныне гладких,

Расчесанных навек, кудрявых волосах.

Я вижу мертвеца на этой страшной тризне,

Я вижу мертвеца, что мне дороже жизни,

И смерть свою ищу в стихах и в зеркалах.

ЕЕ СМЕРТЬ

И, будет вам, глаза, — иль вытечете сами!

Плотиной тяжких век переградите путь

Потоку черных слез на щеки и на грудь,

Простившись навсегда с прекрасными очами,

В которых мрак был днем и ясный свет ночами,

В которых боль моя любила утонуть,

В которых мой восторг обрел святую суть,

В которых доброта зажгла живое пламя.

О! неужели та, что мой унылый взгляд

Умела отвратить от бедствий и утрат,

Сама решила стать моею вечной мукой?

Нет! я прочел в ее мертвеющих очах:

«Не плачь, мой бедный друг, теряя жалкий прах.

Душа моя с тобой — Христос тому порукой!»

ВИЛЛЕМ ГОДСХАЛК ВАН ФОККЕНБРОХ{137}

«ПРЕДПОЛОЖИТЬ, ЧТО МНОЙ БЛАГОЙ УДЕЛ ЗАСЛУЖЕН...»

Предположить, что мной благой удел заслужен,

Что ночь души моей — зарей освещена,

Что в карточной игре с темна и до темна

Выигрываю я дукатов сотни дюжин;

Понять, что кошелек деньгами перегружен,

Что кредиторам я долги вернул сполна,

Что много в погребе французского вина

И можно звать друзей, когда хочу, на ужин;

Спешить, как некогда, побыть наедине

С божественной Климен, не изменявшей мне, —

О чем по временам я думаю со вздохом, —

Иль, благосклонности добившись у Катрин,

Забыться в радости хотя на миг один —

Вот все, чего вовек не будет с Фоккенброхом.

«ВЫ, ИСПОЛИНСКИЕ ГРОМАДЫ ПИРАМИД...»

Вы, исполинские громады пирамид,

Гробницы гордые, немые саркофаги,

Свидетельствуете верней любой присяги:

Сама природа здесь колени преклонит.

Палаццо римские, чей величавый вид

Был неизменен в дни, когда сменялись флаги,

Когда народ в пылу бессмысленной отваги

Ждал, что его другой, враждебный, истребит.

Истерлись навсегда минувшей славы знаки,

К былым дворцам идут справлять нужду собаки,

Грязней свинарников чертоги сделал рок, —

Что ж, если мрамор столь безжалостно потрепан,

Зачем дивиться мне тому, что мой шлафрок,

Носимый третий год, на рукавах заштопан?

SPES MEA FUMUS EST[389]

У очага сижу и, стало быть, курю,

Понуря голову, печально в пол смотрю,

Хочу решить вопрос, — хоть это невозможно, —

Зачем так плохо мне, так грустно и тревожно.

Надежда (несмотря на то что отродясь

Не мог дождаться я, чтоб хоть одна сбылась)

Мне говорит, что все легко и достижимо,

И делает меня важней владыки Рима.

Но трубка догорит в короткий срок дотла,

И жизнь течет опять, как до сих пор текла,

Воспоминания расплывчаты и хрупки.

Как видно, бытиё сродни куренью трубки,

И в чем различие — мне, право, невдомек:

Одно — лишь ветерок, другое — лишь дымок.

К КЛОРИМЕН

Когда — вы помните — являлась мне охота

Твердить вам, что без вас моя душа мертва;

Когда не ведал я иного божества

Помимо вас одной да разве что Эрота;

Когда владела мной всего одна забота —

Вложить свою любовь в изящные слова;

Когда тончайшие сплетали кружева

Перо прозаика и стилос рифмоплета, —

Тогда, толику слез излив из ясных глаз,

Довольно многого я смел просить у вас,

Любовь казалась вам достаточной причиной.

О Клоримен, я вам покаюсь всей душой,

Не смея умолчать, как подлинный мужчина:

Я дурой вас считал, притом весьма большой.

«НА КАМЕННОЙ ГОРЕ, НЕЗЫБЛЕМОЙ ТВЕРДЫНЕ...»

На каменной горе, незыблемой твердыне,

Воздвигнутой вдали земных забот и зол,

С которой кажется мышонком — крупный вол,

Клюкою странника — огромный дуб в долине;

То Господу гора противостанет ныне,

Чтоб не дерзал вершить свой вышний произвол,

То, покарать решив ни в чем невинный дол,

Вдруг уподобится начавшей таять льдине, —

То пламя разметет на восемьдесят миль, —

Порою только дым да огненная пыль

Летят из кратера со злобой безграничной, —

Да, на горе, чей пик почти незрим для глаз

(Того же хочешь ты, как человек приличный),

Я и живу теперь, и это — мой Парнас.

РАЗМЫШЛЕНИЯ В МОЕЙ КОМНАТЕ

Здесь, в отрешенной тишине,

Скрываюсь я от жизни шумной

С раздумьями наедине;

И мир, нелепый и безумный,

Отсюда ясно виден мне.

Здесь я страстям подвел итог,

Они, как сновиденья, хрупки, —

Здесь я постигнуть ныне смог,

Посасывая кончик трубки,

Что счастье — это лишь дымок.

Сие и сердцу и уму

Открылось по любым приметам;

Взгляну — и сразу все пойму

И удовольствуюсь ответом,

Что все на свете — ни к чему.

Мне позволяет мой досуг

Глядеть на мир лукавым оком:

Известен плут как общий друг,

Невежда числится пророком, —

Сплошная видимость вокруг.

Я вижу: на столе, меж книг,

Забыты мною флейта, скрипка:

Ведь звук еще едва возник,

А уж в пространстве тает зыбко

И гаснет в следующий миг.

Гляжу без горечи и зла

На мир, когда-то столь любезный, —

И безразлична и светла

Мне память жизни бесполезной, —

А жизнь тем временем прошла.

Дряхлеет плоть в потоке лет,

Нет рвенья, нет былой отваги, —

Большой потери тоже нет:

Едва просохнет капля влаги —

К концу подходит наш расцвет.

Гляжу на символы герба,

Такого гордого когда-то,

Но кровь дворян во мне слаба:

Мне чужд удел аристократа,

Зато понятен смех раба.

Король британский со стены

Глядит на все без интереса,

И в этом смысле мы равны:

Поскольку жизнь — всего лишь пьеса,

А люди в ней играть должны.

Один — по действию — богат,

Другой — несчастен и ничтожен,

Но одинаков результат:

Тому, кто в гроб уже уложен,

Ничем различья не грозят.

Где предки, коих я не знал,

Почтенные мужи и дамы?

Не странен ли такой финал:

Пусть копия глядит из рамы —

Давно в гробу оригинал.

Смерть ждет и женщин и мужчин,

С ее приходом в вечность канет

Равно и раб и господин.

Кто прахом был — тот прахом станет,

Ее закон для всех един.

Здесь, в комнате, забрезжил свет

Для моего земного взгляда,

Здесь понял я, что цели нет,

Что ничего желать не надо,

Что все — лишь суета сует.

РАЗМЫШЛЕНИЯ

Изменчив ли круговорот

Всего, что мир образовало?

То радость, то беда грядет, —

Каким бы ни было начало,

Все под конец наоборот.

За счастьем следует беда,

Вслед за удачей — неудачи,

Царит то дружба, то вражда, —

Все станет под конец иначе,

Чем было в прежние года.

Бесчестием сменится честь,

А честь найти в паденье можно;

Любовью обернется месть, —

Что отойдет — то станет ложно.

Ничто не будет тем, что есть.

Чередованье зла, добра,

Приход прилива и отлива —

Все это жизнь, а не игра.

Ничто — и это справедливо —

Не будет завтра, как вчера.

Нам удержать не суждено

Ни будущего, ни былого;

Ни в чем опоры не дано:

У здания слаба основа,

Все рухнет, что возведено.

При сем возможно дать совет

Не слишком убиваться в горе:

Такой беды не видел свет,

Что не изгладилась бы вскоре, —

Ни в чем устойчивости нет.

Возносит нас по временам

Полет Фортуны, но тем паче

Сродни мгновенья счастья — снам;

К финалу все — совсем иначе,

Чем поначалу мнится нам.

И нищие и короли

Лишь смену счастья и позора

От века в мире обрели, —

И лишь Господь для нас — опора

Среди превратностей земли.

РАЗМЫШЛЕНИЯ О НЕПОСТОЯНСТВЕ СЧАСТЬЯ

Насколько радость мира неверна!

Вот сладость — но уже горчит она,

И счастья нет, и вновь душа больна,

И труд бесплоден.

Удачи ты негаданно достиг,

Ты весело шагаешь напрямик,

Увы! От легкой доли через миг

Ты стал свободен.

Сегодня Иром стал вчерашний Крез,[390]

Пал в бездну вознесенный до небес,

Надежды светоч навсегда исчез

Во тьме кромешной.

Кто уберечь сумеет свой успех?

Равно паденья тягостны для всех.

Лишь колесо Фортуны без помех

Летит поспешно.

О счастье на земле, бесплодный вздор!

Тебе сопутствует Господень взор,

Он зрит, что прах ты и никчемный сор,

И он рассудит:

Восстать из персти не успеешь ты,

Когда тебя Вершитель Доброты

Сотрет во прах и оботрет персты.

И так да будет.

ХВАЛЕБНАЯ ОДА В ЧЕСТЬ ЗАРТЬЕ ЯНС, ВЯЗАЛЬЩИЦЫ ЧУЛОК В БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОМ СИРОТСКОМ ПРИЮТЕ АМСТЕРДАМА; НАПИСАНА НА ЕЕ КНИЖЕЧКЕ СТИХОВ «ПРОБУЖДЕНИЕ ОТ ЛЮБВИ»

О ты, что, натрудивши руки,

Воздвиглась ныне на Парнас,

Ты, что радеешь каждый час

О поэтической науке,

О Зара Янс, воспеть позволь.

Искусно ты владеешь сколь

Секретами стиховязания —

Опричь вязания чулок;

Неповторим твой дивный слог,

Не выдержит никто с тобою состязания.

Добротна каждая строка,

И я признаюсь поневоле,

Что проживет она подоле

Наипрочнейшего чулка, —

Покинь же дом сиротский, дай нам

Искусства приобщиться тайнам,

Перо послушное держи,

Пусть не проворство спиц вязальных

Тебя в краях прославит дальных,

А звонкие стихи летят чрез рубежи.

Один молодчик с Геликона

Вчера влетел ко мне, крича,

Что у Кастальского ключа

Приказ прочитан Аполлона

(Поскольку должный час настал,

Чтоб был прославлен капитал,

Тот, что твоим талантом нажит), —

Бог соизволил повелеть

Для всех, творить дерзнувших впредь,

Что пишущий стихи — пусть их отныне вяжет.

ЭПИТАФИЯ ФОККЕНБРОХУ

Здесь Фоккенброх почиет на века,

Прокурен и продымлен до предела.

Людская жизнь сопоставима смело

С дымком, легко летящим в облака;

Да, как дымок, его душа взлетела,

Но на земле лежать осталось тело,

Как отгоревший пепел табака.

ХЕЙМАН ДЮЛЛАРТ