При слове «условий», произнесённом с едва заметным ударением, в глазах графа Бисмарка явилось особенное выражение: смесь гордости, холодного превосходства, почти презрения и насмешки. Через секунду оно исчезло и заменилось опять безразличной учтивостью.
— Ваше величество думает, что могут быть предположения, — сказал он, делая ударение на последнем слове, — при которых дальнейший ход немецкого объединительного движения возможен в ближайшем будущем?
— Вы знаете, любезный граф, как знаю и я, — отвечал император с заметным тягостным волнением, — что французское чувство несколько возмущено образованием на границах наших военной Германии и что мне не совсем легко сдерживать это национальное чувство.
— Тем большей признательности заслуживает твёрдость, с какой сохранило ваше величество дружеские отношения, которые ныне блестящим образом доказываются пред глазами Европы, — сказал граф Бисмарк с поклоном.
— Эта возбуждённость французского чувства исчезнет, как я выше заметил, немедленно, и Франция станет без зависти и опасения смотреть на объединение Германии, как только Франция получит известные национальные пополнения, которые и на будущее время послужат ручательством за полное равновесие.
Граф Бисмарк вопросительно посмотрел на императора, лицо которого выражало тягостное внутреннее волнение.
— Некоторые области имеют дополнительное значение для экономической системы Франции, известную уравновешивающую важность в стратегическом отношении, едва имеющие значение для Германии и которые по духу народа и, главное, по языку необходимы для национального округления Франции, — говорил далее император. — Если указанные области будут предоставлены своему естественному влечению, то, надеюсь, устранятся все опасения относительно полного и сосредоточенного объединения Германии. В этом самом я вижу основание, на котором можно ускорить естественный ход вещей и довести его до конца, без сильных катастроф с их опасными последствиями.
Он замолчал, как будто от утомления, веки опустились ещё ниже и почти совсем закрыли взгляд, устремлённый на прусского министра.
Граф Бисмарк молчал. На его лице отражалась могучая борьба. Казалось, что с его губ готово было сорваться резкое, грозное слово, но выражение это быстро исчезло, и граф отвечал тоном безразличного добродушия:
— Ваше величество намекает на комбинацию, которая имеет обширные, великие последствия, и потому требует серьёзного обсуждения. Я сам едва был бы в состоянии составить определённое мнение о таком ходе политики; при том же мнения, которые я должен проводить в качестве государственного человека, зависят от многих факторов, не находящихся в моей власти. Ваше величество сочло бы меня легковерным, если бы я высказал определённое мнение, не обдумав его предварительно, мнение, к которому относиться объективно будет для меня вдвое труднее под личным непосредственном влиянием вашего присутствия. Без сомнения, вы, государь, имеете определённые мысли о высказанной выше комбинации, и потому я осмелюсь просить ваше величество поручить Бенедетти изложить эти мысли в конкретной форме. Вы можете быть уверены, что при исследовании и обсуждении их я всегда буду руководствоваться желанием вашего величества сохранить и укрепить на будущее время дружеские отношения Франции и Германии.
Император выпрямился; казалось, он хотел ответить, но задумался, из его груди вылетел вздох; он помолчал некоторое время.
— Очень рад, — сказал он потом, — что мы, кажется, найдём исходный пункт, от которого, надеюсь, придём к правильному и полезному решению будущности. Я подумаю ещё и изложу свои мысли. Теперь же, — прибавил он, подняв голову и устремив на графа глаза, — я желал бы выслушать от вас как от знатока мнение и совет об одном, так сказать, семейном деле.
Граф Бисмарк удивился.
— Мне советуют многие, большей частью, друзья, ввести во Франции конституционное правление, — продолжал император. — Такое правление, говорят мне, имеет громадную важность для будущей прочности династии, оно примирит все те партии, которые не стремятся прямо к республике и анархии, и окружит трон учреждениями, которые в самих себе будут заключать силу долговечности, когда — что должно случиться рано или поздно — не будет моей руки, чтобы держать бразды личного правления. Я много размышлял о всех формах государства и правления, но в отношении конституционного строя я теоретик, вы же, дорогой граф, управляли конституционной машиной, и так удачно, что, несмотря на твёрдое сопротивление, не только достигли своей цели сохранить и получить средства действовать, но и пользуетесь теперь популярностью, невзирая на свою твёрдость и решительность. Кроме того, прожив долго среди нас, вы узнали Францию и французов — полагаете ли вы, что во Франции возможно конституционное правление, что оно будет долговечно и даст престолу прочное основание?
Граф Бисмарк слушал, едва скрывая удивление; проведя несколько мгновений в размышлении, он поднял глаза на императора с особенным выражением, как будто с сострадательным участием.
— Государь, — сказал он Наполеону, который в ожидании склонил голову набок, — этим вопросом ваше величество оказывает мне высокое личное доверие, за которое я приношу глубочайшую благодарность, однако я должен откровенно сказать, что ответ на ваш вопрос приводит меня в некоторое затруднение и что мой практический опыт недостаточен здесь.
— Однако ж вы на практике доказали, что понимаете дело, — сказал император, улыбаясь, — вы богаты опытом…
— Государь, — возразил Бисмарк, — мне будет несколько трудно применить свою опытность к Франции, потому что условия не одинаковы. В числе прусских партий, государь, с которыми приходится бороться и вступать в компромиссы, нет ни одной, которая оспаривала бы существование государственного строя: права правительства, династии, — сказал он тихо.
Император опустил голову, как бы в подтверждение, однако не поднял её потом.
— Поэтому, — говорил далее граф Бисмарк, — конституционная борьба у нас гораздо слабее, чем может быть здесь, впрочем, — прибавил он, прерывая течение своих мыслей, — я не могу не воздать справедливость тем, кто предложил вашему величеству такой совет.
Император быстро выпрямился. Его лицо выражало напряжённое ожидание.
— Французская нация, государь, — сказал граф Бисмарк, — впечатлительнее и живее прочих народов, политическое брожение бывает в ней сильнее и легче, чем где-либо, ведёт к великим революционным катастрофам. Я позволю себе сравнить Францию с паровым котлом, который наконец не в состоянии вынести давления пара и разрывается. Для такого котла, государь, взаимное противодействие сил конституционного правления служит предохранительным клапаном, с трибуны извергается излишек пара, давление низводится на надлежащую степень, и устраняется опасность для всей машины.
Наполеон улыбался и несколько раз кивал головой.
— Понимаю, понимаю, — сказал он, — и думаю, что вы правы!
— В случае же, — продолжал граф Бисмарк, — если когда-нибудь, впоследствии этой машиной будет управлять молодая, менее опытная и сильная рука, чем рука вашего величества, тогда, конечно, будет лучше, чтобы партии боролись на конституционной арене, нежели соединились все с целью ослабить, потрясти и, наконец, устранить правительство. Припомните, ваше величество, камни, которые бросал Язон в людей, выросших из посеянных зубов дракона…
Император опять кивнул одобрительно головой, но уже не улыбался; задумчиво смотрели его широко раскрытые глаза на лицо прусского министра-президента.
— Чтобы кидать эти камни в вооружённые, восстающие против правительства партии, конституция даёт правительству средство, и это средство часто может раздробить или отклонить опасные движения, — сказал граф Бисмарк.
— Вы правы, совершенно правы, — сказал император с глубоким вздохом, — ваши основания практичны и применимы.
Глаза графа Бисмарка устремились с прежним состраданием на согнутую, усталую фигуру императора.
— Однако, государь, — говорил он дальше, как бы под влиянием овладевшего им чувства, — я не думаю, чтобы во Франции можно соединить конституционализм с долговечностью правительства, не прибегнув к необходимому исправительному средству, важность которого доказывается историей всех государственных переворотов.
Император взглянул вопросительно.
— Это средство, государь, — говорил далее граф Бисмарк, — заключается в сильном войске, по возможности свободном от политического влияния и приверженном к личности правителя.
— А! — произнёс император.
— Распустив свой maison militaire[83], — продолжал граф Бисмарк, — Людовик XVI лишился средства овладеть движением; окружив себя войском, проникнутым идеями современного движения, он стал бессильной игрушкой несущегося потока — и погиб. Ваше величество согласится со мной, что, если бы Карл X вовремя употребил военную силу, бывшую в его распоряжении, он, может быть, не лишился бы короны. Что касается Людовика-Филиппа, — сказал граф, пожимая плечами, — то он не имел ни военной силы, ни воли и уменья употребить её.
— Так, так! — вскричал император.
— Поэтому, — сказал граф Бисмарк, — если ваше величество считает необходимым, по вышесказанным причинам, вести конституцию во Франции, то, по моему мнению, вы должны придать особенное значение упомянутому исправительному средству. Французская армия, по моему мнению, которое я высказываю согласно воле вашего величества, проникнута наполеоновским духом, но, кажется, сильно подчиняется политическим идеям в стране и потому не может служить твёрдой и надёжной опорой для правительства в бурное время. Но у вашего величества есть гвардия, привязать её к личности государя, сосредоточить в Париже и вокруг него — вот задача, исполнить которую предстоит вместе с введением конституции, чтобы в случае, когда конституционное движение примет значительные размеры, когда той или другой партии удастся в политической борьбе возбудить массы, ваше величество имели под рукой средство сказать разнузданной силе: ни шагу дальше!