Граф Бисмарк замолчал, император сидел несколько минут в задумчивости.
Потом встал и подал руку вставшему также министру.
— Благодарю вас, дорогой граф, — сказал он любезно, — за ту ясность, знание дела и откровенность, с какими вы изложили свои воззрения, воззрения, — прибавил он, — произведшие на меня глубокое впечатление.
Граф Бисмарк поклонился.
— В то же время, — сказал император с некоторым колебанием, — я очень рад, что имел случай передать вам своё мнение о политическом положении и условиях Германии. Я формулирую свои мысли, высказанные в общих чертах, и поручу Бенедетти войти с вами в подробное их обсуждение.
— Я с особенным вниманием взвешу все обстоятельства и буду руководствоваться искренним желанием сделать возможно дружественными отношения между Францией и Германией, — отвечал граф спокойно и вежливым тоном.
Император взглянул на часы.
— Приближается время смотра, — сказал он. — Я отправлюсь к его величеству с просьбой ехать с императрицей, между тем как сам поеду за императором Александром в Елисейский дворец. До свиданья, генерал, — прибавил он с дружеской улыбкой и ещё раз протянул руку графу и проводил его до дверей.
— Он прав, — сказал Наполеон по уходе министра-президента, — прав, и я снова удивляюсь тонкости его ума. Но, — продолжал император глухим голосом, — он по-прежнему замкнут и недоступен всем моим попыткам, я не мог заглянуть в глубину его мыслей! Действительно ли он остановится на половине дороги, на Пражском мире, для того только, чтобы не заплатить мне за окончание своего дела? Невозможно, невозможно. Или, быть может, он думает исполнить вторую половину своей задачи — объединить Германию, не удовлетворив Франции? Ну, император выпрямился с внезапной энергией, в таком случае он встретит иное положение дел, чем в 1866 году.
Император сделал несколько шагов по комнате.
— И однако, — сказал он тихим голосом, — у него есть сила, воля, решительность, и я охотнее был бы с ним одним в союзе, чем во вражде, даже в том случае, когда удалась бы коалиция со слабой и ненадёжной Австрией и Италией. В ходу маленькая интрига, — сказал он после минутного размышления, — хотят вытеснить этого министра — императрица ревностно старается заменить его другой личностью, совершенно ей преданной.
Он улыбнулся с особенным выражением.
— Мне предлагали нити всей этой маленькой intrigue des boudoirs[84] — нелепость, нелепость! Такими паутинками нельзя сломить человека, подобного графу Бисмарку, нельзя свалить его с постамента, скреплённого железом и кровью. Притом какая выгода, если кормило государства окажется в слабых руках? Движение разовьётся с беспредельной ненавистью, начнёт преобладать революционный элемент, и непредвиденные катастрофы потрясут Европу. Нет, нет! — вскричал он. — У этого человека по крайней мере твёрдая рука, сильная воля, необходимая для управления судьбами государства, и сверх того, с ним можно прийти к соглашению. Если бы даже эта интрига осталась безуспешна, — продолжал он задумчиво, — то всё же было бы полезно моё содействие это может только улучшить положение, доказать моё доброе расположение и, быть может прибавить карт к моей игре.
Он опять взглянул на часы.
— Пора, — произнёс он с глубоким вздохом.
Болезненное выражение явилось на его лице.
— Какое мучение, — прошептал он, — этот смотр, эти часы, проведённые верхом на лошади, ценой каких забот и мучений покупается этот блеск на высоте земного могущества!
Он позвонил. В дверях во внутренние комнаты появился Феликс.
— Одеваться! Парадный мундир! — сказал император и отправился в свою уборную.
Граф Бисмарк сошёл в сопровождении генерала Фаве с лестницы и сел в свою карету.
— Мне очень жаль его, — сказал граф, откидываясь на подушки, — в нём много привлекательного, и, в сущности, он ведь сильно одарён от природы. Общественный строй в Европе многим обязан ему, хотя, правду сказать, он вызвал много опасных элементов, с которыми не так легко совладать. Как жаль, что он не может возвыситься до ясного понимания условий, до великих, плодотворных мыслей! Опять начнётся вымаливание того или другого вознаграждения: он желал бы иметь Бельгию, чтоб удалить орлеанский дом от пределов Франции. Я всё это выслушаю и буду молчать. Он желал бы помочь объединению Германии, чтобы подчинить её своей воле и получить вознаграждение — ошибается! Ибо я лучше предоставлю будущему незаконченное дело, чем куплю у Франции за такую цену объединение Германии! Какая неуверенность, если спрашивает у меля совета, как управлять Францией! Он хочет ввести конституцию, — сказал граф, улыбаясь, — и однако ж только сильное самодержавие может совладеть с этой вечно волнующейся французской нацией и сделать её могучей, сильной. Я считал почти несправедливым советовать ему конституционный опыт, но мог ли я дать ему совет, исполнение которого сделает Францию сильной и могущественной, ибо я хорошо вижу, что всё это рано или поздно окончится войной — жестокой, племенной войной?
Он задумчиво смотрел на оживлённую народом набережную, по которой ехал к предместью Сен-Жермен.
— Но я успокоил свою совесть, — говорил он далее, — указав ему исправительное средство: обладая последним, он может встретить все опасности, могущие возникнуть для него и для его династии из конституционного правления. Если он последует моему совету, — продолжал граф Бисмарк, улыбаясь, — то силы Франции будут связаны конституционным взаимодействием, по временам, когда его станет охватывать возрастающее движение, он совершит больший или меньший coup d'état[85]; действуя правильно, он удержится на престоле, и беспокойные французы не будут в состоянии начать внешние действия и предоставят германские дела самим себе!
Карета въехала на двор прусского посольства, граф Бисмарк зашёл на минуту в своё жилище и потом отправился на смотр.
Через час собравшаяся на дворе Тюильри толпа видела, как императорские экипажи подъехали к павильону Орлож. Вышел Наполеон III в парадной генеральской форме, с кармазинной лентой Почётного легиона, и, в сопровождении офицеров личной свиты, отправился в Елисейский дворец за императором Александром. Впереди ехали пикинёры, у дверец — шталмейстер Рембо в полной форме. Почётная сотня конных гвардейцев в роскошных мундирах, напоминавших древнерыцарскую одежду, скакала на чудесных вороных лошадях впереди и сзади коляски императора, бледное, усталое лицо которого составляло странный контраст с величественной роскошью поезда.
Едва императорский кортеж оставил двор, как под навес у крыльца подъехала лёгкая, изящная коляска императрицы. Её величество вышла в простом наряде. Её сопровождали барон де Пьерес, графиня Лурмель и маркиз Латур-Мобур. Радостью дышало лицо императрицы, гордо и прелестно колебалась её голова на гибкой шее; она бросила светлый взгляд на теснившуюся у решётки толпу, которая восторженными криками приветствовала государыню Франции, на том самом месте, где в былое время революционные массы требовали крови столь же прелестной и красивой королевы Марии-Антуанетты и поднимали на копьях головы её мужественных защитников.
Императрица села одна в коляску, четвёрка чудесных лошадей тронулась и через секунду остановилась у входа в павильон Марсан.
В ту же минуту в дверях показался прусский король в мундире, с развевающимся генеральским плюмажем на шлеме; за королём шёл граф Бисмарк, в белом мундире и сверкающей каске, и серьёзная, высокая и тощая фигура генерала фон Мольтке.
При появлении короля императрица встала в коляске и стоя ожидала монарха, который поспешно подошёл, поцеловал ей руку и занял место рядом.
Граф Бисмарк и генерал фон Мольтке сели с дамами императрицы в другие экипажи, барон де Пьерес вскочил на лошадь и занял своё место у дверец коляски государыни, светло-голубые и белые лейб-уланы построились впереди и позади экипажа, и весь поезд, казавшийся столь воздушным, светлым и радостным в сравнении с кортежем императора, выехал со двора, который видел так много блеска и торжественности, так много крови и ужасов.
Король весело разговаривал с императрицей.
— «Quelle bonne mine»[86], — слышалось в народе.
— Vive l'Impératrice![87] — Vive le roi de Prusse![88]
Счастливая, весёлая толпа теснилась к коляске, которая проехала через набережную к Елисейским Полям, залитая солнечным сиянием.
И разве не было причины радоваться, видя императорский блеск, видя искреннюю дружбу с могучим, победоносным властелином Пруссии, дружбу, ручавшуюся за мир, спокойствие, благосостояние Франции и Европы?
Кто заметил бы среди радостного ликования эти мрачные лица, которые там и сям посматривали кровожадно на гордое здание и блестящие кортежи государей, кто мог в эту минуту вспомнить, что на этой самой почве сиял блеском первый Наполеон и что впоследствии отсюда увезли бедного маленького римского короля, что эта земля напитана кровью Варфоломеевской ночи и что рождённые этой кровью духи-мстители уже четыре раза погребали на этом самом месте рухнувшие престолы?
Глава тридцать третья
Грустно шли дни за днями в жилище мадам Ремон в улице Муфтар с того времени, как исчезла молодая женщина, наполнявшая небольшой кружок свежей и прелестной жизнью. Правда, в следующие вечера собирались ещё в маленькой комнатке хозяйки, но там было холодно и пустынно, как осенью на полях, когда первые морозы убьют летние цветочки; разговор едва клеился и большей частью шёл о той, возвращения которой напрасно ожидали со дня на день. Разговор скоро прекращался, мадам Ремон раньше обыкновенного начинала дремать, и тогда Жорж Лефранк сидел около неё, погрузившись в глубокую задумчивость: казалось, он не мог оторваться от того места, где привык видеть мадам Бернар; был как будто прикован воспоминаниями и надеждами к маленькой комнате, в которой ему постоянно виделся образ отсутствующей. Только старик Мapтино, улыбаясь однообразно и спокойно, сидел по-прежнему молча на своём месте и, отправляясь аккуратно в одну и ту же минуту в свою комнату, высказывал каждый вечер желание, чтобы милая мадам Бернар возвратилась как можно скорее. На это Ремон отвечала вялым кивком головы, а Жорж глубоким жалобным вздохом. Через несколько дней Мартино получил известие от адвоката из Мо, который просил его приехать в этот город для совещания по делу, считавшемуся уже проигранным. Старик был недоволен этим путешествием, тем более что предвидел необходимость прожить там долго; однако ж решился ехать, заплатил за месяц за комнату и объявил, что в случае возвращения поселится опять у мадам Ремон. Жорж Лефранк проводил его на железную дорогу, и старуха опять осталась одна с молодым рабочим в третьем этаже старого дома.