— Пройдём туда, — сказал он, — там будет виднее, а здесь впоследствии начнётся давка.
И, взяв под руку генерала, он повёл его дальше по равнине.
Монархи, объехав войско, приближались к императорскому павильону, император Александр подскакал курцгалопом к перилам павильона и сделал военный поклон, за ним подъехал король Вильгельм, между тем как Наполеон, отстав на длину лошади, держался несколько в стороне.
Императрица встала, её глаза с выражением счастья и гордости смотрели на обширную равнину, блестящие войска и бесчисленную толпу, потом перенеслись на могущественных монархов из древней фамилии европейских государей, которые с рыцарской любезностью воздавали ей честь. С восхитительной улыбкой она поклонилась императору и королю и потом обратилась с кратким замечанием к прусской кронпринцессе, которая искренне кивнула головой своему супругу, следовавшему за царственным отцом.
Император Наполеон поскакал к императору Александру. Последний и прусский король ещё раз обратились с приветствием к императрице и отправились к войскам — свита сгруппировалась около монархов, слева и справа от павильона, и торжественный марш начался.
Великолепное зрелище представляли предводимые государями избранные войска, весёлые, громкие звуки полковой музыки, ржущие кони, гремящие пушки — всё это доводило зрителей до высшей степени упоенья, и каждый полк был встречаем радостными криками, особенно же те полки, у которых развевались простреленные и опалённые знамёна, свидетельствовавшие о многих битвах с врагом.
Радостно смотрела императрица на проходившие мимо войска, которые, приближаясь к императору, приветствовали его громкими криками; Наполеон с утомлённым равнодушием сидел на коне, император Александр задумчивым взором провожал проходившие войска, тогда как король Вильгельм с глубочайшим вниманием присматривался к каждому манёвру. Часто вздрагивали его губы, когда батальон, проходя мимо, описывал почти эллиптическую линию, но с таким же вниманием он встречал следующий отряд, отдавая честь знамёнам.
По окончании торжественного марша все кавалерийские полки собрались против императорского павильона, на лугу, очищенном пехотой и артиллерией, и построились в одну линию. Весь этот громадный фронт пустился во весь карьер, на разгорячённых конях, к императорскому павильону. Земля дрожала от скакавших кавалеристов, и стук оружия, топот коней заглушались многоголосым криком толпы, которая любовалась эволюциями. В нескольких шагах от государей остановилась вся эта скакавшая масса; внезапно сдержанные кони осели назад, но линия не разорвалась и салютовала императору и его гостям.
Государи сошли с лошадей и приблизились к императорскому павильону; русский император и прусский король поцеловали руку императрице, император раскланялся с кронпринцессой и другими дамами; подали прохладительные напитки; экипажи подъехали.
Толпа зашевелилась, отчасти возвращаясь в Париж, отчасти теснясь к павильону, чтобы взглянуть на отъезд их величеств — едва было возможно очистить дорогу к каскадам для государей и их свиты.
Вскоре построились телохранители, к павильону подъехал императорский экипаж.
Наполеон раскланялся с королём Вильгельмом и царственными дамами и сел в экипаж вместе с императором Александром, тогда как Вильгельм остался с императрицей в павильоне, ожидая, пока подъедет экипаж Евгении.
Утро было сияющее. Войска выстроились на широкой поляне, над тёмными квадратами пехотных полков, стоявших посредине, развевались знамёна. По обеим сторонам пехоты стояли два полка гусар с разноцветными штандартами, в некотором отдалении пестрела толпа зрителей. По гладкой дороге, вьющейся от раскинутого города, неслись экипажи с разряженными дамами, скакали всадники, амазонки, наёмные фиакры. Парад кончился.
Почётный караул перестроился и на рысях стал сопровождать обоих императоров от трибун туда, где равнина сужалась перед каскадами. Здесь толпа была гуще, дорога шла на подъём, и на несколько секунд экипаж с государями замедлил ход.
Неожиданно молодой человек с бледным лицом, которого несколько ранее заприметил Рауль Риго, вышел из людской массы и устремился к карете императоров. Он вскинул руку с двуствольным пистолетом. Окружающие словно приросли к месту, на миг застыли и конные гвардейцы, находившиеся шагах в двадцати от юноши. Секунду спустя Наполеон, в глазах которого блеснула молния, а лицо озарила могучая воля, вскочил в экипаже, закрыв собой русского императора, и встал напротив бледного, дрожащего молодого человека, сжимающего в руке оружее.
Дальнейшее было делом нескольких секунд.
Прозвучали два выстрела. Но ещё прежде шталмейстер Рембо решительно направил коня между неизвестным и экипажем. Лошадь, которой пули угодили в голову, дёрнулась, карету императоров окропила алая роса.
Преодолев первое оцепенение, толпа пробудилась к жизни. Стоящие вблизи кинулись на неизвестного и вырвали у него пистолет; слышались крики ярости. Юноша с холодной улыбкой взирал на размахивающих руками и потрясающих кулаками парижан, не делая попыток защищаться или бежать, и воплощал собой картину спокойной покорности судьбе.
Подскочила охрана и быстро организовала вокруг покушавшегося кольцо.
Царь Александр с глубочайшей серьёзностью наблюдал за происходящим взглядом своих больших, умных глаз.
— Завидую везению вашего величества, — произнёс он с тихим, печальным смешком. — Только по счастью всё обошлось благополучно!
— Боже мой! — воскликнул Наполеон. — Какой прискорбный инцидент!
Он сделал знак шталмейстеру Рембо, который уже передал свою раненую лошадь одному из конных гвардейцев, и стоял в кольце, окружавшем покушавшегося. Шталмейстер подошёл к экипажу.
— Этот человек, кто он? — спросил император Франции.
— Его фамилия Березовский, сир, — последовал ответ. — Он поляк!
Красивое лицо царя посерьёзнело, губы его дрогнули, как от боли, а невыразимо печальный взгляд на краткий миг устремился к небесной обители.
— Значит, он целился в меня, — тихо промолвил Александр. — Очень жаль, что я невольно подверг опасности жизнь вашего величества.
Наполеон снова занял своё место.
— Мы вместе были под огнём, сир, ведь мы же союзники, — сказал он с радушной улыбкой.
Царь Александр молча кивнул.
— Вы не ранены, сударь? — осведомился он, обращаясь к шталмейстеру Рембо. — Вы отважно преградили путь пулям, и я от всей души благодарю за спасение моей жизни. Никогда я не забуду проявленных вами мужества и отваги!
Наполеон обернулся и увидел на дороге от павильона приближающиеся значки на пиках улан из конвоя императрицы.
— Вперёд! Вперёд! — крикнул французский император. — Пока императрица и король не приехали сюда.
Покушавшегося запихнули в один из находившихся поблизости фиакров, и под охраной гвардейцев повезли по боковой аллее, проходящей через рощу. По приказу императоров эскорт, возглавляемый егерями, двинулся вперёд.
— Vive l'Empereur! Vive l'Empereur Alexandre! — кричала толпа.
Царь кланялся направо и налево. Вскоре кортеж скрылся за зелёными кронами деревьев.
Толпа потекла к Парижу и несколько минут спустя занятые беседой императрица и прусский король обнаружили совершенно пустынным то место, где совсем незадолго перед тем произошло событие, которое при ином исходе могло серьёзно изменить ход европейской истории.
Жорж Лефранк спокойно стоял у своего дерева, почти около самой императорской коляски.
Он смотрел на всех этих людей, на весь блеск экипажей и мундиров, но всё это не касалось его души; его внутреннее зрение видело постоянно одну картину, полную света, теплоты и надежды, картину, которая непрерывно рисовалась ему в зелени деревьев, на голубом небе, которую он старался обрести среди движущейся и волнующейся толпы, хотя был твёрдо убеждён, что не найдёт её здесь.
Жорж не трогался с места, подобно остальным, а спокойно стоял у дерева, смотря почти без всякого волнения на необыкновенную сцену, происходившую пред его глазами.
— Во всей этой тревоге, — проговорил он тихо, — во всём волнении ни одно человеческое сердце не испытывает такого глубокого потрясения в своей внутренней жизни, не ведает такого горя, какое испытываю я при мысли о погибшем счастье. Погибшем? — прервал он себя, повинуясь силе воли. — Почему же «погибшем»? Она сказала, что возвратится, и сказанное должно быть свято, потому что я верю ей — она так невинна и чиста, как ни одно сердце в мире, она говорила мне о милосердном Боге таким языком, какого я ещё не слыхал, и слова её запали мне глубоко, глубоко в душу — неужели всё это было ложью? Она возбудила во мне все лучшие чувства. Я был грубым, высокомерным, теперь я стал совсем иным человеком. Теперь всё моё существо поглотилось этой любовью, теперь, когда я сделался достойным её, она потеряна для меня на веки! У меня остаётся одна отрада — питать свои воспоминания. Я физически и нравственно уничтожен, одного я желаю — умереть, но у меня нет сил сделаться самоубийцей. Притом воспоминание о ней, её образ удерживает меня; неотступно, день и ночь стоит она предо мной, тысячу раз я зову, не могу забыть её, хочу слышать её. Вот уже много времени я веду жизнь в этих мучениях, и чувство любви охватывает меня всё сильнее, я жажду жизни, но не одинокой, грустной и печальной, какую я вёл до знакомства с нею, а жизни вдвоём. Она оставила меня, заронив мне в сердце жгучее пламенное чувство и не дав надежды на осуществление мечты моей. Теперь дни мои сочтены…
Он был взволнован, сильно взволнован. Столько мольбы, столько страданий и любви выражалось в его лице! Он любил её: взор, мысли, голос, всё его существо доказывали это.
— Она обещала возвратиться, — говорил он дальше про себя, — и я должен верить ей.
Толпа расходилась, направляясь к Парижу.
Его глаза обратилась к небу, мрачный огонь взглядов смягчился, слеза повисла на ресницах, и тихо, из глубины сердца, он прошептал:
— Я стану верить ей — чем будет моя жизнь без этой веры?