— Граф Траутмансдорф говорит, что, согласно общим интересам, Австрии и Баварии необходимо тщательно поддерживать и, по возможности, гарантировать границы, положенные Пражским миром развитию прусского влияния. Император и его правительство далеки от всякой мысли поправлять минувшее, но необходимо прийти в соглашение с Францией, имеющей почти одинаковые интересы с Австрией, относительно средств сохранить уже существующий порядок и обеспечить его от могущих быть нарушений. Пражский мир есть жизненное условие для самостоятельности южногерманских государств и в то же время имеет громадный интерес для спокойствия Европы, которое не должно быть нарушено новыми переворотами в Германии. Если поэтому Австрия, предполагая иметь одинаковый взгляд с Францией на многие пункты европейской политики, должна преимущественно основываться на Пражском мире, то в этом, однако ж, заключается возможность для Франции вмешаться в немецкие дела, и император желал бы при обсуждении этого пункта видеть около себя южногерманских государей. Поэтому ваше величество окажете большую услугу не только истинным интересам Германии, но и спокойствию Европы и будете существенно содействовать мирному значению зальцбургского свидания, значению, которое оно должно иметь, по мнению австрийского правительства.
Король внимательно слушал и кивнул головой в знак того, что вполне понял речь князя.
— Какое же ваше мнение, дорогой князь? — спросил он спокойным тоном.
Князь Гогенлоэ взял бумагу с заметками и сказал:
— Предстоящий здесь вопрос так важен и серьёзен, что я не осмелился представить вашему величеству своё личное одностороннее мнение, но позволил себе собрать всех министров и проверить своё мнение мнением всех коллег.
На губах короля появилась тонкая, едва заметная улыбка. Князь продолжал:
— Ваше величество вполне справедливо заметили, что все требования этикета удовлетворены и что никакое правило вежливости не требует ехать в Зальцбург. Эта поездка при настоящих условиях и том внимании, с каким европейские кабинеты следят за происходящим в Зальцбурге, может иметь важное политическое значение, именно то, что ваше величество и Бавария готовы, в принципе, согласиться с тем, что будет положено Австрией и Францией относительно немецких дел. Вашему величеству известно, — продолжал князь после некоторого молчания, — что я принял управление делами с целью сохранить баварской короне большую силу и самостоятельность после тяжкого удара, поразившего её в 1866 году, и залечить раны, которые ещё до сих пор точат кровь. Для исполнения этой задачи необходимо сохранить добрые отношения к северогерманскому союзу и доверие берлинского двора, а также избегать новых неприятностей и недоразумений, которые послужат поводом отнять у Баварии остальную независимость. Ваше величество убеждён, — продолжал князь, делая ударение на словах, — что я стану противодействовать такому отнятию со всей энергией и всеми находящимися в моём распоряжении средствами. Но я считаю благоразумным не вызывать конфликтов, в которых мы будем одни противостоять Пруссии, снабжённой всеми средствами для действия и употребляющей энергично эти средства, или же нам придётся звать на помощь иностранные государства, потому что в отношении Австрии мы по опыту 1866 года знаем, какая судьба ожидает её союзников. Поэтому я и мои коллеги того мнения, что ваше величество не должны своей поездкой в Зальцбург и участием в тамошних неясных, но подозрительных для Пруссии переговорах раздражать берлинское правительство. Но если б вашему величеству угодно было посетить лично императора Франца-Иосифа, то я почтительнейше стал бы просить оставить меня здесь, чтобы вы, ссылаясь на отсутствие министра, могли отказаться от политических прений; вместе с тем это отсутствие отнимет, в глазах европейских кабинетов, всякое политическое значение у вашей поездки, которая таким образом станет простой любезностью вашего величества.
Князь замолчал и поклонился в знак того, что он высказал своё мнение. Король Людвиг прошёл несколько раз комнату большими шагами.
Князь также встал и следил глазами за быстрыми движениями молодого короля. Наконец последний остановился перед министром, оперся рукой на стол и, подняв глаза на министра, сказал:
— Благодарю вас за подробное изложение как вашего мнения, так и мнения прочих министров. Вам известно, как мне нужен опытный совет для исполнения моих обязанностей в это трудное время; однако ж в настоящем случае я с удовольствием выражаю, что моё собственное чувство и мои собственные размышления привели меня к тем же результатам, к каким пришли мои опытные советники. Я твёрдо решился не ездить туда, несмотря на то, как бы ни рассуждал там французский император о немецких делах. Я не поеду из простой любезности, не поеду без вас, мой дорогой министр, ибо где я, там Бавария, и я не хочу, чтобы имя Баварии примешивалось к каким-либо переговорам с Францией. Я хорошо понял намёки, которые делал мне Наполеон во время своего проезда: он хочет создать южный союз под австрийским главенством. Должен ли я обнажить меч против прусской гегемонии для того только, чтоб стать под власть Австрии, которая не может защитить союзника? Чем будет южный союз, как не вечным дроблением Германии, за единство и могущество которой непрерывно бились? И кто будет покровителем этого союза? Не слабая, занятая внутренними делами Австрия, а Франция, которая в награду за своё покровительство отрежет себе часть немецкой земли. Возник бы новый Рейнский союз, но что было возможно в начале нынешнего столетия, в эпоху разрозненности, то не может и не должно совершиться теперь, когда в немецком народе пробудилось национальное сознание и непрерывно стремится к объединённому государству.
Король замолчал, глубоко вздохнув.
Тёплый свет горел в глазах князя Гогенлоэ.
— Я счастлив, — сказал он, — что слышу эти благородные слова из уст моего государя; дай бог, чтобы вся Германия услышала вас и вся нация убедилась, как думает о немецкой чести и немецком достоинстве потомок многих славных государей.
Король дружески улыбнулся и несколько секунд смотрел на живописный ландшафт, открывавшийся с балкона.
— Дорогой князь, — сказал он потом, — я горжусь короной, наследованной от предков; я ревниво охраняю свои королевские права, потому что их дали мне Бог и история, потому что они доставляют мне возможность сделать мой народ счастливым. Я стану защищать эти права против всех покушений другой державы ограничить их, но я непоколебимо убеждён в высоком призвании, которое указано немецкому народу в развитии всемирной истории. Для Германии и для её величия я готов жертвовать всем.
Он опять замолчал на несколько мгновений и потом продолжал, как будто мысли невольно изливались из глубины его сердца:
— Моё чувство сильно оскорблялось всегда антагонизмом между Пруссией и Австрией, доведшим наконец до конфликта 1866 года, однако ж слово «гегемония», заимствованное у древнегреческих республик, стоит в дисгармонии с условиями Германии. Национальный союз монархических государств немецкого народа исключает понятие гегемонии. Как в готическом соборе малое и великое соединяются в прекрасно-гармоничное целое, в котором всё имеет свой смысл и значение, так точно и немецкая народная жизнь должна принять форму гармонически соединённых членов, из которых каждый не подчиняется другому, но развивается в своеобразной самостоятельности, подобно символической розе в готической орнаментике. Немецкий народ, — продолжал он с большей живостью и теплотой, — терпит только одну форму единства, форму исторического государственного единства, здание немецкого союза замыкается только одним куполом — императорским венцом.
Князь с возраставшим удивлением смотрел на молодого короля, который, вопреки своему обычаю, был взволнован и высказывал свои мысли в горячих и живых словах.
— История моего дома, — продолжал король, — дала мне право на чудную диадему, и настоящее величие моей страны соответствует её историческому минувшему; но как я стремился бы препоясаться императорским мечом, если Провидение призвало меня к тому, так точно я первый признаю императорскую власть того из немецких государей, кому Господь судил восстановить единую державу немецкой нации. Когда Гогенцоллерны смогут сделаться императорами объединённого немецкого народа, отказаться от исключительного увеличения Пруссии и от односторонней гегемонии, тогда я с радостью стану на первую ступень их императорского трона, и Бавария охотно предложит немецкому императору своё войско для покорения врагов империи, откуда бы они ни пришли к немецким границам.
— И вы надеетесь, ваше величество, — сказал князь взволнованным голосом, — что высказанная вами великая мысль, которая волнует каждое немецкое сердце, может когда-нибудь осуществиться, несмотря на зависть и стеснение со стороны европейских держав, которые боятся объединения Германии, ибо знают, что она тогда, бесспорно, займёт первое место в ряду великих держав?
Глаза короля широко раскрылись; в них блеснул яркий пламень гордого мужества и высокого воодушевления.
— Стеснение со стороны иностранных держав! — вскричал он с глубоким презрением. — Какая же сила на земле может сопротивляться воле единой Германии? Пусть приближаются к немецкой границе! Когда объединится нация, тогда германский король раздавит всякого, кто отважится сопротивляться его воле, и тайный голос говорит мне, что я увижу то время, когда это совершится, когда я буду призван засвидетельствовать святое убеждение, которое живёт во мне и которое я сейчас высказал вам.
Князь сделал шаг вперёд и, почтительно поклонившись королю, сказал:
— Пусть добрый гений Германии осуществит глубокое убеждение вашего величества, да будет суждено вам положить своей царственной рукой краеугольный камень для здания новой немецкой империи; история сохранит для позднейших времён славу вашего величества, которую благодарная нация должна бы выразить в наименовании вас Людвигом Немецким.
Король кротко улыбнулся и протянул руку князю.