— И это наименование я приму охотно и с благодарностью, — сказал король, — ибо во мне будет сознание, что я отчасти заслужил его. Не всякому дано быть великим, весьма редко представляется случай совершать подвиги, хотя есть к тому и мужество и силы; но быть преданным всем своим существом отечеству возможно всякому и всегда, и главное призвание каждого немецкого государя состоит в том, чтобы иметь немецкие мысли, волю и желания. Я не прошу вас, дорогой князь, остаться здесь, — сказал он после краткого молчания, тоном лёгкого разговора, — вам нужно ехать в Мюнхен и отвечать на приглашение. Предлогом воспользуйтесь любым: пожалуй, моё отвращение к большим собраниям, но отвечайте так, чтобы там нисколько не сомневались и не предавались иллюзиям.
— Я возвращаюсь с большей радостью и гордым сердцем, — отвечал князь. — В этот час ваше величество совершили великое дело для Баварии и для германской будущности. Вы показали свету и особенно французскому императору, что ныне ни один немецкий государь не протянет руки постороннему вмешательству в национальные дела.
Он вышел из комнаты с глубоким поклоном. Король вышел на минуту на балкон и окинул взором равнину до самых гор на горизонте.
— Я недавно сомневался, — сказал он с улыбкой, — что не найду на земле пункта, в котором прекрасное соединялось бы с истинным: счастливый случай указал мне на такой пункт. Прекрасна и высока любовь и верность отечеству, и истинная мудрость заключается в том, чтобы в своих решениях и поступках следовать внушениям этой любви и верности. Дай бог открыть мне и в других областях знания и действия такие соединительные пункты, в которых прекрасное и истинное сливаются в вечную гармонию.
Он возвратился в свою рабочую комнату.
— Я думал удалить от себя на нынешний день волнение материального мира и его политической борьбы, — сказал он, садясь за письменный стол. — Я воспользуюсь свободой, чтобы погрузиться в область великих умов и проследить путь, которым они доходят до познания истины.
Он взял лежавшую рядом с Шиллером книгу и углубился в чтение «Истории мнений философов всех времён о конечной причине вещей» аббата Батто.
Глава тридцать восьмая
Произошла первая встреча обоих императоров в Зальцбурге, и все газеты наполнились описанием приёмного церемониала и обеда в первый день, за которым император Франц-Иосиф лично пожаловал князю Меттерниху орден Золотого руна и тем выразил своё признание за услуги, оказанные князем доброму согласию между обоими дворами.
Принимая это пожалование за явный знак согласия, император Наполеон благодарил за это австрийского императора как за лично ему оказанную любезность и тем придал свиданию большее политическое значение. При этом подробно извещали о встрече обеих императриц, об их туалетах, о трости императрицы Евгении, о собачке австрийской императрицы и о множестве мелких подробностей.
Одним словом, зрелище, совершавшееся пред глазами всей Европы, было в полном разгаре. В древнем горном городке, окружённом величественными Альпами, развивалась пёстрая деятельность обоих дворов, скрывая блестящим облаком истинную жизнь государей и обращая взоры профанов на ничтожную и не имеющую никакого значения внешность.
Герцог Граммон поселился с многочисленной прислугой в гостинице «Европа». Множество любопытных теснилось у дверей, чтобы взглянуть на пышный выезд французского посланника.
В поздний час, когда прекращались все торжества, такая же многочисленная и любопытная публика собиралась перед открытыми окнами князя Меттерниха и слушала чудные «Фантазии», разыгрываемые на фортепьяпо сыном великого австрийского канцлера.
Сами императоры редко показывались в народе, кроме тех случаев, когда ехали за город согласно программе. И среди всей этой блестящей деятельности императорский канцлер барон фон Бейст обращал на себя общее внимание, когда этот государственный муж, от деятельности которого ожидали великих благ для Австрии, шёл пешком в простом, небрежном наряде.
Ранним утром, после своего прибытия в Зальцбург, император Наполеон, уже одетый, сидел в салоне своего помещения. Он напился чаю и с некоторой вялостью и утомлением откинулся на спинку богатого кресла, которое придвинул к окну. Нежный запах сигаретки наполнял комнату, император внимательно слушал герцога Граммона, который сидел напротив него и только что окончил длинную и оживлённую речь.
— Итак, мой дорогой герцог, — сказал император, — вы считаете невозможным начать сообща с Австрией действие, которое возвратит Франции то, чего она лишилась в минувшем году вследствие насильственной бездеятельности.
— Я не считаю возможным такое действие, государь, — отвечал герцог, — по крайней мере теперь, согласно задуманному плану. Вся программа фон Бейста заключается в пассивном противодействии развитию прусского могущества. Он хочет иметь гарантии в нерушимости Пражского мира, который, однако, уже нарушен в существенных пунктах. Этим самым он хочет побудить Пруссию к такому поступку, который восстановит против неё все европейские кабинеты. Он ошибается в этом, как ошибается в большинстве своих расчётов, которые, быть может, истинны в теории, но неисполнимы на практике. Я только могу вторично высказать вашему величеству своё мнение, что если бы Австрия захотела принять на себя определённые обязательства действовать сообща, то искусство фон Бейста нашло бы средства поставить деятельность и содействие Австрии в зависимость от нашего первого успеха. Франции всегда будет принадлежать почин в деле и, — прибавил он, разглаживая усы, — я должен сказать, что эта роль самая приличная и благоразумная для Франции. По моему мнению, Франция довольно сильна и в случае надобности одна может поддерживать в Европе своё желание; зачем же принуждать себя делиться плодами наших усилий? Австрия никогда не станет действовать против нас, но только в том случае примет нашу сторону, когда мы будем победителями, к чему же при таких условиях налагать нам на себя оковы союзничества?
Император молча слушал, не поднимая глаз. Он покрутил усы и задумчиво сказал:
— Но если дело касается немецкого вопроса, если вся будущность Европы зависит от формы немецкого государства, то нам нужен союз с Австрией и её содействие, в видах привлечения к себе немецкого национального чувства. Южногерманские государи не примкнут к Франции, тогда как охотно пойдут вслед за Австрией.
— Я позволю себе высказать, — возразил герцог Граммон, — что не могу разделить этого мнения вашего величества. Я сомневаюсь, чтобы вюртембергский и баварский короли, имея опыт минувшего года и грозный пример, данный им присоединением Ганновера и Гессена, решились восстать против северогерманского могущества. Они тогда только восстанут, когда будут иметь перед глазами яркий успех, когда могут надеяться на защиту сильной державы, какова Франция. Австрия же, — прибавил он, пожимая плечами, — внушает им мало желания повторить опыт, при котором ставятся на карту их короны.
Император сомнительно покачал головой.
— Вы рассчитываете как политик, — сказал он, — но здесь вступает ещё один существенный фактор, а именно — немецкое национальное чувство, которое воспрепятствует всякому союзу этих государств с нами.
Герцог улыбнулся.
— Вы не знаете немцев, как знаю я, — сказал император. — В Аугсбурге воскресли воспоминания идей юности. Немецкий народ погружен в почти летаргическое равнодушие, пока его не согреет или не взволнует какая-нибудь великая идея. Теперь есть такая идея, идея национального единства и силы; ею проникнут весь народ. Теперь нельзя считать немецкий народ, как считал его мой дядя, бессильным элементом, молча покоряющимся всем обстоятельствам. Но, — прервал он свою речь, — всё это одни предположения, и время докажет, справедливы они или нет. Я надеюсь, что сегодня или завтра приедет сюда баварский король, на которого нетрудно будет иметь влияние. Когда я проезжал его владения, он был очень сдержан, и я едва мог вести с ним серьёзный и откровенный разговор.
— И ваше величество вполне уверено, что сюда приедет баварский король? — спросил герцог.
— Вы сомневаетесь? — сказал император, с удивлением взглянув на герцога. — Его приглашал император Франц-Иосиф; я выразил ему желание видеться с ним здесь.
— Было бы неучтиво с его стороны не приехать, — сказал герцог Граммон, — и однако я уверен что король не поедет. Я всегда считал своим долгом иметь некоторые сношения с южногерманскими дворами, и полученные мною известия из Мюнхена заставляют меня сомневаться в том, что Бавария согласится когда-нибудь играть роль в комбинациях фон Бейста.
Взгляд императора сделался угрюм. Он бросил сигаретку.
— Если вы правы, — спросил он глухо, — то какое значение будет иметь союз с Австрией, которая не в состоянии привлечь южногерманские государства к своим политическим действиям?
Он просидел несколько секунд в задумчивости.
Герцог встал.
— Осмелюсь напомнить вашему величеству, — сказал он, — что наступает час, в который австрийская императрица назначила мне аудиенцию.
— Ступайте, дорогой герцог, — отвечал император, встав и протянув руку герцогу. — Я жду фон Бейста и надеюсь увидеть, прочно ли основание его идей.
— Ещё прошу позволения у вашего величества выразить своё желание, чтобы осуществилась система дорог, о которой только что объявлено. Это величайшее деяние вашего величества, более важное и плодотворное, чем выигранная битва.
Улыбка счастья заиграла на губах императора и придала его лицу приятное, симпатическое, почти детское выражение, которое являлось у него в известные минуты.
— Я горжусь этим делом, — сказал Наполеон, — которое могу без преувеличения назвать своим, потому что оно составляет результат моего личного долговременного изучения и труда. Вы знаете, дорогой герцог, — продолжал он, садясь как бы в припадке телесной слабости, — вы знаете условия провинциальной производительности во Франции, и я очень рад, что вы вполне согласны со мною во взгляде на важность и значение тех правил, которые я давно обдумывал и теперь счастливо применил. Богатая производительность Франции не могла доселе превращаться в ценные стоимости, потому что земледельцы не могли отвозить свои продукты на места сбыта. Поэтому они производили не более того, сколько надобно для удовлетворения своих потребностей, и большая часть национального богатства терялась напрасно. Новая система дорог представляет каждому земледельцу возможность обращать легко и просто продукты своей земли в ценные стоимости. Вследствие этого он доведёт производительность до высшей степени, а вместе с тем поставит агрокультуру на степень высокого совершенства. Только впоследствии станет возможно судить о том, насколько возрастёт национальное богатство, и если Франция когда-либо будет вынуждена выдержать жестокую катастрофу, напрячь все свои финансовые силы, тогда только увидят неистощимость страны. В минуты таких жертв поможет не богатство биржи, но то сокровище, которое разовьётся из сельских работ, неистощимое, как плодородие, которым благословил Бог нашу землю, как рабочая сила человеческой руки. Я здесь среди перепутанных нитей европейской политики, мой ум трудится над обширными комбинациями для величия и могущества Франции, но все эти нити погибнут, комбинации могут обмануть, рука судьбы поразит меня тяжёлым, роковым ударом, всё это лежит в области неизвестности и зависит от судьбы, но источник благосостояния и богатства, открываемый моей системой дорог, будет течь с возрастающей полнотой — эта истина, не зависящая от случая, если только новое нашествие варваров не уничтожит европейской цивилизации. Поверьте, дорогой герцог, — продолжал он с кроткой улыбкой и сияющими глазами, — поверьте, что, когда рухнет всё здание моего честолюбия и надежд, когда постигнут Францию тяжёлые времена и потребуют жертв от этой прекрасной дорогой страны, когда забудутся Маджента и Сольферино, тогда увидят, что я сделал для развития внутреннего богатства моего народа, который, подобно Антею, будет черпать из своей земли вечно обновляю