радикальной партии.
— Вашему величеству известно, — сказал фон Бейст, — что в настоящую минуту я готовлюсь к борьбе с ультрамонтанизмом за отмену конкордата, желаемую всеми либеральными партиями. Вы понимаете, что император Франц-Иосиф, строгий католик, с трудом решился на эту борьбу; при таких обстоятельствах вдвойне будет трудно побудить его величество принять участие в таком деле, которое имеет целью изменить отношения между Италией и Святым престолом, или по крайней мере значительно ограничить независимость Папской курии. Его величество будет опасаться, и совершенно основательно, что в одновременной отмене конкордата и посягательстве на светскую власть папы усмотрят враждебность против католической церкви. Даже либеральная часть населения австрийской империи разделит такое воззрение и, как я убеждён, не одобрит подобного шага.
Наполеон улыбнулся.
— Не беспокойтесь, — сказал он, — я говорю не о Риме и нисколько не намерен посягать на папскую власть и терять выгодную для Франции позицию. Итальянское национальное чувство требует, чтобы кроме Венеции были возвращены и все области, которые принадлежат Италии по населению и языку. Из таких областей существенно важен итальянский Тироль, который, по моему мнению, не имеет никакого значения для Австрии. Уступка его возбудила бы в Италии сильную радость и оттеснила б на второй план желание иметь Рим столицей. Получив Тироль, итальянское правительство могло бы с большей уверенностью приступить к австрийскому союзу, отказаться навсегда от Пруссии и оказать нам значительную помощь. Разумеется, — прибавил он, бросив на фон Бейста быстрый взгляд, — разумеется, когда наступит наше общее действие и будет иметь успех, Австрия может потребовать вознаграждения за уступку Тироля.
Фон Бейст в смущении смотрел в пол и теребил концы галстука.
— Государь, — заговорил он после размышления, между тем как император, точно в изнеможении, снова сел, — я нисколько не скрываю своего личного убеждения в том, что Австрии бесполезны не только итальянские области, но и польские. Может быть, было бы лучше, если б Австрия никогда не приобретала этих областей. Конечно, лучше вовремя уступить итальянские владения, чтобы обратить все свои силы на север и сохранить неприкосновенным своё положение в Германии. Но, — продолжал он нерешительно, — что представляется правильным и разумным политическому взгляду министра, то нередко встречает естественное и законное негодование монарха. Ваше величество поймёт, что минувшее воспитало в сердце моего государя такое чувство, которое не вполне благоприятно союзу с Италией и если такой союз будет приобретён уступкой области, долго бывшей во владении габсбургского дома. Поэтому мысль этой комбинации должна быть медленно и спокойно обсуждена, о ней нельзя говорить без приготовления. Предоставьте мне развить эту мысль — она созреет и принесёт плоды. Здесь же, в Зальцбурге, при личных свиданиях вашего величества с моим государем, было бы лучше не касаться этого пункта.
Император отвечал любезно:
— Благодарю вас, дорогой барон, за откровенный и подробный ответ; в то же время я искренно радуюсь тому, что мы сходимся в политических взглядах на положение дел, и остерегусь мешать вам в вашей предварительной деятельности, стремящейся осуществить наши мысли.
Он взглянул на часы.
— Сегодня назначена поездка в Клейсгем — императрица бесконечно радуется прекрасным горам, я же буду иметь честь посетить сперва их величества. Быть может, мы найдём время изложить императору некоторые из затронутых нами пунктов?
— Я подготовлю к тому его величество, — сказал фон Бейст, — но должен ещё спросить, довольно ли ваше величество своим помещением и не имеет ли ещё каких-либо приказаний?
— Благодарю, — отвечал император, вставая, — не знаю, чего ещё можно бы желать. Императрица в восхищении от своих апартаментов и тронута внимательностью, с какой устроена её спальня по образцу тюильрийской. Что касается меня, — сказал он, обводя глазами салон, — то едва ли возможно соединить большее великолепие, вкус и комфорт.
— Императору будет лестно узнать, что ваше величество довольно, — заверил фон Бейст. — Обстановка ваших апартаментов имеет известный исторический интерес — это та самая мебель, которую заказал бедный император Максимилиан для миланской резиденции, когда он ещё был правителем Ломбардии.
Лицо императора покрылось внезапной бледностью, губы сжались, глаза с ужасом смотрели на богатую мебель салона.
Но он скоро овладел собой, протянул руку фон Бейсту и сказал с любезной улыбкой:
— Итак, до свидания, ещё раз поздравляю себя, что наши идеи оказались сходными.
Фон Бейст вышел из салона.
Едва император остался один, как на лице его снова явилось выражение ужаса. Он в изнеможении опустился в кресло и дрожащими губами прошептал:
— Предвещает ли мне гибель эта мебель, заказанная Максимилианом в дни счастья и блеска? Им, нашедшим такой страшный конец? Я приехал сюда для того, — продолжал он, опуская голову на грудь, — чтобы умолить эту кровавую тень, ставшую между Австрией, и вот он сам грозно выступает в виде безжизненной мебели моей комнаты!
Он вскочил, как будто содрогаясь от прикосновения к креслу, и стал ходить по комнате большими шагами.
— Не влияние ли этого мертвеца расстраивает здесь все мои планы? — сказал он потом с мрачным видом. — Я искал основания для прочного положения и нашёл этого человека, гибкий ум которого умеет только округлять фразы и формулы, который не может выйти за пределы переговоров! То удивительное понимание, то самообольщение или робкое опасение взглянуть прямо на обстоятельства! — вскричал он с горечью. — Надобно побудить к уступкам Данию, первую жертву прусского могущества, против нарушения Пражского мира. Он не знает иных средств, кроме молчания и выжидания — выжидания до тех пор, пока южные немцы, ещё сопротивляющиеся объединению с севером, не сольются с ним в тысяче отношений материальной жизни! Союз с Италией требует долговременной подготовки — боятся принести небольшую жертву, имея в виду достигнуть большего! Нет, нет! Этот человек никогда не будет надёжным союзником! Я ошибся — расчленённая Австрия требует твёрдой и властной руки, дабы соединить все её части в одно стройное целое, а не диалектического ума, который думает доказать свою ловкость тем, что обуздывает силы отдельных частей государства, вводя их во взаимную конституционную борьбу и тем делая их недеятельными. Я должен иначе действовать, — продолжал он после краткой паузы. — Мне сперва необходимо согласиться с Италией — она должна получить итальянский Тироль. А потом нужно поставить Австрию и нерешительного фон Бейста перед простым вопросом: да или нет. Только таким путём можно составить коалицию, которая охватит также и южную Германию — без коалиции было бы глупо действовать против Пруссии. Южногерманские государи никогда не решатся действовать, но когда со мной будет Италия и когда Австрия по необходимости примкнёт к нашему союзу, тогда южная Германия будет стеснена и, конечно, обрадуется предлогу избавиться от тесных объятий северного союза. Здесь остаётся только одно, — сказал он со вздохом, — прилично доиграть комедию до конца, чтобы она, по крайней мере в глазах света, достигла своей цели и послужила мне средством в Берлине, где я ещё раз сделаю попытку, ибо там истинное могущество, с которым я скорее согласен вступить в союз, чем бороться. Во всяком случае, настоящее свидание было полезно. Время не пропало даром — отсутствие баварского короля, беседа с фон Бейстом, показавшая мне его недостатки — всё это осветило мне положение дел, и с этой минуты начинается для меня новая деятельность: без иллюзии, с определённой целью.
Он поднял вверх глаза и медленно проговорил цитату из «Смерти Помпея» Корнеля:
J'ai servi, commandé, vécu quarante années:
Du monde entre mes mains j'ai vu les destinées;
Et j'ai toujours connu, qu'en tout événement,
Le destin des États dépendait d'un moment.
Глава тридцать девятая
Император Наполеон возвратился в Париж, а Франц-Иосиф в Вену. Спекулятивная политика мало-помалу перестала интересоваться свиданием. Единственным результатом многообещавшей встречи императоров было единогласно подтверждаемое венскими и парижскими журналами известие о том, что в октябре австрийский император вернёт Наполеону визит и посетит парижскую выставку. При этом свидании, говорили более или менее официозные корреспонденты из Вены и Парижа, зальцбургские переговоры превратятся в фактический договор.
Не заботясь обо всех предположениях, соединявшихся с зальцбургским свиданием и предстоящей поездкой австрийского императора в Париж, канцлер северогерманского союза сидел за письменным столом в своей рабочей комнате. Лицо графа Бисмарка выражало ясное спокойствие; казалось, что на горизонте европейской будущности нет ни одного облачка, которое могло бы нарушить спокойствие канцлера. В руках у него было недавно полученное письмо; он внимательно читал его.
— Во всяком случае, это почерк Гарибальди, — сказал он, пристально рассматривая письмо. — Он рекомендует мне подателя как достойного веры человека, который имеет сообщить мне много важного. Я выслушаю его, как выслушиваю всё, что мне говорят, — продолжал он после некоторого размышления, — но кто поручится в том, что здесь нет ловушки для меня, поставленной или Австрией, чтоб возбудить столкновение с Францией, или же парижским кабинетом? Почерк Гарибальди легко подделать: кроме того, не трудно подстрекнуть этого наивного старого кондотьера к какой-нибудь интриге, скомпрометировать меня, впутав в неё! — Он позвонил. — Здесь ещё податель этого письма? — спросил он камердинера.
— Он ждёт внизу ответа вашего сиятельства.
— Пригласите его сюда, — сказал граф Бисмарк. — Я готов его принять.
Через несколько минут, в течение которых министр-президент медленно прохаживался по комнате, камердинер отворил дверь стройному мужчине среднего роста, в простом чёрном наряде. Вошедшему было около сорока лет, лице его имело желтовато-бледный цвет, живые глаза посматривали с тем особенным полумечтательным-полуосторожным выражением, которое свойственно вообще всем заговорщикам всех стран и времён.