Граф Бисмарк повернулся к двери, сделал шаг навстречу вошедшему и, поклонившись с холодной вежливостью, сказал:
— Вы привезли мне рекомендательное письмо от генерала Гарибальди — я с удовольствием готов выслушать то, что угодно генералу сообщить мне.
Он указал на стул около письменного стола и сам сел по другую сторону оного.
— Генерал отправил меня к вашему сиятельству, — сказал эмиссар Гарибальди по-французски, — в полной уверенности, что вы руководитесь теми же мыслями и убеждениями, которые в минувшем году побудили вас заключить союз с Италией, и что вы разделяете глубокое убеждение генерала, что объединение и развитие Германия может совершиться только с объединением Италии, ибо враги у той и другой державы одни и те же.
Граф не сводил своих проницательных и быстрых серых глаз с иностранца, который несколько смутился под влиянием этого холодного взгляда.
— Своими действиями в минувшем году, — сказал граф Бисмарк спокойным тоном, — я доказал, насколько убеждён в том, что новые национальные формы Италии и Германии обусловливают много общих интересов и встречают общих врагов, а моими поступками с того времени, думаю, доказал, что моя точка зрения нисколько не изменилась в этом отношении, хотя не всегда могу признать, чтобы итальянское правительство сохраняло так же постоянно свои мысли.
— Итальянское правительство не есть итальянский народ, граф, — сказал эмиссар, — тем более в настоящую минуту. Теперь при флорентийском дворе преобладает влияние, управляемое из Парижа, которое, по убеждению генерала и всех итальянских патриотов, совершенно противоположно истинным интересам нации.
Граф Бисмарк спокойно и молча наклонил голову. Трудно было сказать, с какой целью он это сделал: для того ли, чтобы выразить своё одобрение сказанным словам, или для того, чтоб показать готовность внимательно слушать дальнейшие речи.
— Ваше сиятельство имеет больше, чем мы, средств следить за нитями европейской политики, — продолжал эмиссар Гарибальди, — и, конечно, не пропустили без внимания очевидный даже для нас факт, а именно, что в настоящую минуту создан план, зародившийся сперва в Зальцбурге и предположенный к исполнению при поездке австрийского императора в Париж, куда также должен приехал и Виктор-Эммануил.
По лицу министра-президента мелькнула лёгкая улыбка; потом он с прежним, почти любопытным выражением обратился к посетителю.
— Дело заключается в том, — продолжал последний, — чтобы посредством вступления Италии в эту комбинацию осуществить франко-австрийский союз, который должен будет противодействовать дальнейшему объединению Германии и вместе с тем усыпить национальное чувство и требования итальянского народа, сделав ему мелкие и недостаточные уступки, дабы отвлечь его от главной цели — поднять национальное знамя на Капитолии. Но такая политика будет для Италии чистым самоубийством, ибо поведёт к тому, что по обеим сторонам Альп останется государственная форма, вечно ведущая к внутренней борьбе, вследствие чего австрийская и французская политика будут иметь возможность оказывать своё разлагающее влияние, которое со временем приведёт к разрушению здания, возведённого при помощи Наполеона, горько раскаивающегося в своём содействии итальянскому объединению и в том, что пассивно смотрел на объединение Германии. Он замолчал.
— Как же думает генерал противодействовать планам, которые, надо признаться, столь же опасны для Германии, как и для Италии?
На лице посла Гарибальди выразилось удивление.
— Действительно, — сказал он, — планы эти задуманы и отчасти уже исполнены, дальнейшее же их исполнение замедляется сопротивлением императора Франца-Иосифа и нерешительностью Ратацци, который опасается сильного взрыва национального негодования и старается задержать его всякого рода мелкими мерами и интригами. У нас есть доказательства, — продолжал он, вынимая из кармана несколько бумаг, — что…
Граф Бисмарк сделал отрицательный жест.
— Мы говорим о случайностях, возможность которых обусловливает обсуждение других случайностей, останемся же при них. По обсуждении этих случайностей мы будем иметь довольно времени для того, чтобы определить, нужно ли вступать в область фактов. Что, по мнению генерала, необходимо подготовить и сделать, чтобы противодействовать предполагаемым планам?
Посетитель скрыл своё удивление при словах министра и, опять спрятав бумаги в карман, продолжал:
— Между тем как под французским влиянием флорентийское правительство стремится усыпить национальное чувство и привлечь Италию к комбинации, которая надолго прервёт развитие национального величия и могущества, зреет измена народному делу, задача истинных патриотов состоит в том, чтобы внезапным ударом пробудить народ и указать ему цель его стремлений. Народ тотчас поймёт, где находятся его истинные интересы, правительство будет вынуждено уступить народной воле, изменники падут и, быть может, удастся завершить одним ударом всё дело и увенчать в Капитолии здание национального единства Италии. Я убеждён в удаче, — продолжал он с живостью, — в том случае, если удаче поможет ваше сиятельство, Германия будет иметь в Италии верного и деятельного союзника, всегда готового подать ей руку, чтобы уничтожить все преграды, поставляемые её объединению внутренними и внешними врагами. Я потому говорю о внутренних врагах, — продолжал он, видя упорное молчание графа Бисмарка, — что они общи обеим нациям. Папство и зависящая от него иерархия борется всеми силами против итальянского единства, менее по причине веры, потому что Италия — католическая страна и останется такой, несмотря на все либеральные идеи, волнующие народ; папство борется скорее в безумном ослеплении сохранить светскую власть, которую считает необходимой для своих особенных прав и для существенной опоры. В Риме не понимают, что папская власть была бы несравненно сильнее, если бы протянула руку национальному движению, стала во главе его и, опираясь на народ, основала новое владычество в будущем. Но этого нет, — продолжал он со вздохом, — объявлена война на жизнь и смерть между нацией и современной церковью, и пусть ответственность за это падёт на тех, кто вызвал эту войну. Но как папство противодействует итальянскому единству, дабы сохранить светскую власть, так точно и германскому единству сопротивляются по религиозным причинам — Ватикан охотно допустит Германию иметь императора, но чтобы последний был протестант, чтобы либеральный Берлин стал центром Германии, этого не допустят в Риме и не замедлят призвать на помощь все силы мрака, чтобы искоренить в Германии мысли об единстве и разжечь религиозную ненависть против опасного усиления народа.
— Мы не имеем никаких поводов жаловаться на римскую курию, — сказал граф Бисмарк спокойно, — и Пруссия, держащая в своих руках будущность Германии, имеет много патриотов в числе своих католических подданных. Итак, если прусский король лично протестант, то как глава государства он не враждебен католикам, и я, правду сказать, не вижу, почему папство могло бы сопротивляться укреплению Германии под главенством Пруссии.
— И однако же так будет на самом деле, — возразил агент Гарибальди, — в южной Германии, в народной баварской прессе, всюду царит тлетворное враждебное влияние ультрамонтанской партии; и если теперь Римская курия не занимает в этой борьбе официального места, то займёт его рано или поздно, рано или поздно спадёт маска, и вы увидите в Римской курии упорного и заклятого врага.
— В таком случае, — сказал граф Бисмарк твёрдым, звучным голосом, — я всегда буду готов принять борьбу и положу оружие не прежде того, как одолею противника. Но со своей стороны я не имею никакого основания возбуждать эту борьбу.
— Я для того только коснулся этого предмета, — сказал итальянец, — чтобы объяснить свои мысли о совместности немецких и итальянских интересов. Я позволю себе очертить путь, которым генерал предполагает пробудить нацию и разрушить преступные планы настоящего министерства. Генерал собрал совет из своих приверженцев и намерен немедленно идти на Рим, вследствие чего проснётся национальный дух, а министерство вынуждено будет следовать народной воле. Пусть Ратацци повинуется французскому влиянию, но король Виктор-Эммануил последует за народным движением и, самое главное, Франция будет поставлена в необходимость или отдать нам Рим, или вооружённой рукой противодействовать народному восстанию и тем самым лишить себя возможности вступить когда-либо в союз с Италией.
— В изложенных вами политических комбинациях много истинного и правильного; всякий государственный человек в Европе, конечно, интересуется в высшей степени указанным вами движением. Благодарю вас за доверие, но не могу не сказать, что не вижу, каким образом я могу содействовать предприятию генерала.
— Я в двух словах выражу природу содействия вашего сиятельства такому делу, которое имеет громадное значение для Германии, — сказал посол Гарибальди, — у генерала довольно войска для предприятия, ибо вся итальянская молодёжь станет под его знамёна; но у генерала нет оружия и денег, по крайней мере столько, чтоб вооружить и содержать корпус, способный к долговременному военному действию.
— И генерал ожидает от меня оружия и денег? — спросил граф Бисмарк, устремляя пристальный взгляд на посетителя, причём на его губах явилась своеобразная улыбка.
— Будучи убеждены в общности итальянских и германских интересов, ваше сиятельство усмотрит только пользу для немецкого дела в поддержке предприятия, которое нисколько не нарушает международного права.
Граф Бисмарк молчал, итальянец с напряжённым ожиданием смотрел на него.
— Возбуждённый вами вопрос, — сказал министр-президент, — имеет две стороны: политическо-правовую и материально-практическую. Относительно последней я должен сказать вам, что в моём распоряжении нет таких средств, которые не были бы под контролем палат и не сделались бы рано или поздно предметом прений.
— Я убеждён, — заметил итальянец, — что дело моего отечества пользуется популярностью у большинства прусских палат, почему и нельзя сомневаться в их одобрении.