— Судя по моему опыту, — возразил граф Бисмарк, — нельзя вперёд рассчитывать на одобрение и большинство в парламенте. Однако ж не это обстоятельство служило исходным пунктом моего замечания. Едва ли нужно говорить о том, отнесутся ли палаты одобрительно или нет к вашему делу, ибо я никогда не буду в состоянии употребить деньги на вспомоществование согласно желанию генерала. Как бы ни были патриотичны причины предприятия, о чём могут судить только ваши соотечественники, но предприятие это направлено не против одного Рима, но против итальянского правительства и, наконец, против Франции. Со всеми тремя державами Пруссия и северогерманский союз находятся в мирных и дружественных отношениях. Могу ли я при таких обстоятельствах давать субсидии враждебному предприятию? Вы поймёте, что уже по одной этой причине я не могу исполнить желание генерала.
Итальянец опустил глаза вниз.
— Я надеялся, — сказал он, — что там, где идёт речь о великих целях, ваше сиятельство не будет стесняться формальными препятствиями.
— Правовые нормы международных отношений составляют существенное условие жизни цивилизованных народов, — возразил граф Бисмарк твёрдым голосом, — и я никогда не захочу подвергнуться нареканию, что презрел их.
Он замолчал и пытливо смотрел на итальянца, который сидел молча и едва знал, как вести разговор, достигший этого пункта.
— Хотя я не вижу никаких шансов на успех предприятия, — сказал министр-президент после небольшой паузы, — однако же, желая доказать генералу своё уважение его стремлениям к независимости его отечества, я готов выслушать ваши дальнейшие сообщения, если вы согласитесь, чтобы в этой беседе участвовал поверенный по делам Италии.
Агент Гарибальди встал.
— Как ни прискорбно мне, — сказал он с выражением покорности, — что не исполнились желания генерала и всех патриотов моего отечества, однако я должен отказаться от беседы на таких условиях. Мне остаётся высказать ещё одну просьбу, а именно, чтобы ваше сиятельство сочли мои сообщения конфиденциальными, частными.
— Я умею оправдывать личное доверие, — сказал граф Бисмарк, вставая, — и генерал может быть уверен, что его доверие не будет обмануто; если политические взгляды на правила национальных сношений руководят моими поступками, то в этих взглядах я не вижу, однако ж, никакого повода передавать другим вверенные мне лично тайны.
— Благодарю ваше сиятельство за эти слова, — сказал итальянец, — и радуюсь, что поручение генерала Гарибальди доставило мне случай видеть лицом к лицу великого преобразователя Германии. Хотя ваше сиятельство считает необходимым отказать нам в своей помощи, однако прошу вас принять от имени всех итальянских патриотов искреннее пожелание успеха вашему великому национальному делу.
Граф Бисмарк молча поклонился и проводил эмиссара Гарибальди до дверей кабинета.
— Судьба благоприятствует мне, — сказал он, потирая руки и расхаживая по комнате. — Пока Париж и Вена строят искусные планы стеснить и запутать меня, является на помощь Гарибальди, точно Deus ex machina[97], и затевает схватку, весьма полезную для меня. Бедный энтузиаст не возьмёт Рима, — сказал граф, пожимая плечами, — все итальянцы, все отряды волонтёров и войска правительства ничего не достигнут, пока французский народ охраняет Вечный город и папу. Но эта диверсия, конечно, поведёт к тому, что убьёт в самом корне задуманную в Зальцбурге коалицию. Да, да, — сказал он с улыбкой, — тонкой паутиной и политическими комбинациями вы, дорогой фон Бейст, не свяжете просыпающейся Германии. Однако, — прибавил он, поспешно подходя к письменному столу, — необходимо наблюдать за этим тайным послом Гарибальди и знать, что он делает и где бывает.
Он написал несколько строк своим крупным и размашистым почерком, запечатал и позвонил.
— Тотчас отнести эту записку начальнику полиции, — приказал он вошедшему камердинеру.
— Слушаю, ваше сиятельство.
— Есть ли кто-нибудь в приёмной?
— Только что прибыл французский посланник, и я хотел доложить о нём вашему сиятельству.
— Введите его сюда немедленно, — сказал граф Бисмарк. — Он и не предчувствует, какие сведения сообщены мне сейчас, — прошептал граф, пока камердинер отворял двери посланнику.
С улыбкой вошёл в кабинет посланник Наполеона, граф Бисмарк встретил его с изысканной вежливостью. Кто видел бы свидание министра и дипломата, тот подумал бы, что между Францией и Германией существуют наилучшие отношения и что, судя по ним, европейский мир непоколебим.
Посланник занял место, которое до того занимал агент Гарибальди; граф Бисмарк сел за свой письменный стол, с почтительным вниманием ожидая, пока Бенедетти заговорит.
— Я позволю себе, дорогой граф, — сказал последний, — обратить сегодня ваше внимание на положение Европы и некоторые вопросы, особенно важные для неё. Меня побуждает не личное желание обменяться с вами мыслями, я поступаю по приказанию своего правительства, ибо, как вам известно, император придаёт особенную важность тому, чтобы быть во всех вопросах единодушным с прусским правительством, и с вами, — прибавил он, делая ударение.
— Я глубоко благодарен императору за это желание, — сказал граф Бисмарк с поклоном, — оно вполне согласуется с моим, которое проистекает, независимо от высокого уважения к мнению императора, из искреннего и истинного убеждения в том, что дружба между Германией и Францией составляет необходимое условие европейского спокойствия. Впрочем, император мог всегда лично убедиться, что наши воззрения совершенно одинаковы во многих и существенных пунктах.
— Не могу скрыть от вас, — сказал Бенедетти, устремив на министра спокойно-равнодушный взгляд своих почти не имеющих выражения глаз, что в Париже замечается проблема — беспокойство относительно близких и ежеминутно усиливающихся отношений между Пруссией и Россией, интересы которых никогда не совпадут на Востоке с интересами Франции и, может быть, несколько повредят нашим с вами отношениям.
— Дорогой посланник, — сказал граф Бисмарк, улыбаясь с выражением искренней откровенности, — вы усматриваете призраки там, где их вовсе нет. — Добрые отношения Пруссии к России, основанные, впрочем, на родстве обоих царственных домов и на священных для них традициях, начались уже давно и выказываются Европе при всяком удобном случае. К этим личным отношениям присоединяется соседство обоих государств, взаимные сношения которых более и более устраняют препятствия — нигде нет расходящихся или сталкивающихся интересов; что же естественнее, если обе стороны тщательно поддерживают добрые отношения? Но нет никакого повода отыскивать за этими дружественными отношениями каких-либо политических действий, могущих оскорбить нашу дружбу с Францией или связать нас по рукам при обсуждении вопросов европейской политики.
— Для меня особенно приятно слышать эти слова от вас, ибо нам предстоит беседовать о восточном вопросе, который постоянно обращает на себя внимание императора, — сказал посланник.
Весёлое, беззаботное выражение на лице графа Бисмарка сменилось выражением глубокого внимания. Молчаливым наклонением головы он выразил свою готовность слушать.
— Без сомнения, вы заметили, — продолжал посланник, — что в последнее время происходит сильное и единовременное движение как в областях нижнего Дуная, так и в Греции.
— Волнение, — заметил граф Бисмарк, пожимая плечами, — естественное в тех странах и повторяющееся время от времени. К этому ведёт беспорядочное и не установившееся политическое и социальное состояние.
— Однако в настоящее время, — сказал Бенедетти, — это естественное брожение, кажется, имеет внутреннюю связь в различных пунктах и стремится к определённым целям. Панславистское движение, имеющее удивительную организацию и захватывающее даже австрийские области, общее движение в греческой церкви, всё это, возрастая и усиливаясь, должно вести к распадению и уничтожению Турции и к безграничному господству России на Востоке, подкреплённому религиозным влиянием.
— Мне кажется, всё это лежит в отдалённом будущем, — возразил граф Бисмарк, — а для современного положения дел едва ли стоит заниматься случайностями грядущего, которые, без сомнения, наступят тогда, когда европейская политика будет находиться в иных условиях и когда руководить ею будут другие люди.
— Я не могу вполне разделить ваше мнение об отдалённом обострении вопроса, — сказал Бенедетти спокойно, — очень часто такие кризисы наступают внезапно, и если застают врасплох, то могут быть чрезвычайно опасны для спокойствия Европы. Я далёк от мысли утверждать, да к тому же не могу доказать, чтобы русское правительство руководило или возбуждало вообще замечаемое на Востоке движение; не подлежит, однако, сомнению, что плоды этого движения будут полезны России, да и невозможно требовать, чтобы правительство при таких обстоятельствах уклонялось долго от влияния собственных интересов или препятствовало полезному для него движению.
— Конечно, мы видели пример тому в Италии, где туринское правительство, а также Франция вступили тогда только в подготовленное партиями движение, когда нужно было сорвать зрелый плод, — сказал граф Бисмарк, не спуская проницательного взгляда с посланника, — однако я не думаю, чтобы в ближайшем времени могло случиться что-либо подобное в восточных делах, где и без того гораздо труднее овладеть более запутанными отношениями.
— Но где, — заметил посланник, — распадающаяся и слабая Турция стоит лицом к лицу с более могущественными державами, нежели стояла в то время Сардиния…
— Правда, Сардиния была очень мала, — сказал граф Бисмарк, — но ей помогала Франция.
Посланник, казалось, не слышал последнего замечания; его безжизненное лицо не утратило выражения неизменного учтивого равнодушия.
— Император полагает, — продолжал он, — что необходимо противостать опасному развитию дел на Востоке, именно в ту минуту, в которую ещё возможно оказать успешное влияние. Император признает, что статьи Парижского трактата сильно стесняют национально-экономическое и торгово-политическое развитие России. Поэтому он готов помочь пересмотру сказанного трактата касательно судоходства и защиты берегов Чёрного моря; с другой стороны, император и его правительство убеждены в необходимости сохранить неприкосновенность Турции, чтоб не нарушить европейского равновесия. Итак, для предупреждения всех опасных катастроф будет, конечно, целесообразно подвергнуть всё положение восточных дел рассмотрению великих держав, которые приведут в порядок все тамошние дела, окончательно определят и установят их за ручательством Европы. Турция не уклонится от необходимых реформ, равным образом и Россия не отважится питать мысль о безграничном владычестве на Востоке или внимать стремлен