иям, имевшим в виду сказанную цель, так как против неё будет воля всей Европы.
Он замолчал на несколько секунд.
Граф Бисмарк не отвечал.
— Император полагает, — продолжал Бенедетти, — что такое рассмотрение восточного вопроса, которое для своего успеха не должно оскорблять никого, может быть лучше всего возбуждено Пруссией, ибо она была далека от конфликта, имевшего своим последствием Крымскую кампанию и Парижский мир, и, кроме того, дружественные отношения её к России исключают всякое подозрение во враждебных умыслах. Таким образом, успех совокупного европейского рассмотрения дел на Востоке будет несомненным, если прусское правительство возьмёт на себя инициативу. Разумеется, при этом Франция и Пруссия согласятся относительно исходных пунктов, дабы единодушно действовать, как при возбуждении вопроса, так и при дальнейшем его обсуждении.
Он замолчал и взглянул на графа.
— В этих мыслях императора, — сказал граф спокойно, — я вижу вновь его стремление предупредить все опасности, могущие угрожать европейскому миру и, кроме того, его желание содействовать этой цели сообща с Пруссией. Однако я должен откровенно сказать, что не вижу, как можно разрешить или, по крайней мере, замедлить решение восточного вопроса простым обменом мыслей между европейскими державами. Дремлющие там конфликты так тесно связаны с сущностью всех условий, что, по моему мнению, невозможно окончательно разрешить их. Каждое прикосновение к восточному вопросу поведёт только к такому же взрыву, какой был в 1854 году. Оставив его в покое, мы можем надеяться, что он будет дремать ещё целые века, как дремал доселе — это хроническая болезнь, в которой нужно только опасаться, чтобы неосторожное лечение не довело до острого кризиса. Таково моё мнение о всех вообще восточных делах, — сказал он, при этом посланник не мог скрыть удивления, — кроме того, Пруссия, кажется, не должна вмешиваться в этот вопрос, а тем менее быть деятелем или брать на себя инициативу. Я лично мало знаком с восточными делами и, как уже говорил вам, не читаю присылаемых оттуда сведений, потому что ближайшие интересы поглощают у меня всё время, но, судя по общим политическим основаниям, считаю самым лучшим для Пруссии играть пассивную роль во всех тех сферах, в которых доселе действовали преимущественно Англия и Франция.
— И вы не решитесь выйти из этой пассивной роли даже для обмена мыслями, который ведь не есть действие? — спросил Бенедетти.
— Я практичный человек, — сказал граф Бисмарк искренним тоном, — и охотно занимаюсь вопросами, которые требуют немедленных, сильных и успешных мер, но в вашем положении я не вижу, какую практическую пользу может принести обмен теоретических воззрений. Поэтому откровенно говорю вам, что желал бы отложить обсуждение вопросов, о коих я мало имею понятия, а также соглашение касательно них с императором и его правительством, до того времени, когда явится к тому непосредственный практически повод.
Лицо Бенедетти снова приняло своё спокойное выражение; он продолжал таким тоном, как будто вполне остался доволен объяснением графа Бисмарка.
— Я должен ещё, согласно желанию императора, обратить ваше внимание на второй вопрос, который, по-видимому, не так далёк от интересов Пруссии и Германии и состоит в тесной связи с первым вопросом — я говорю о делах Италии.
Граф Бисмарк с удивлением взглянул на посланника.
— Дела Италии? — спросил он. — По какому случаю они могут быть предметом рассуждения? Все дела там уже установились, а сентябрьский трактат вполне регулирует деликатный пункт отношений к Риму.
— И, однако, именно этот пункт, — сказал посланник, — требует, по мнению императора, серьёзного обсуждения и вмешательства великих держав. Итальянское правительство, конечно, имеет определённое и твёрдое намерение исполнить все свои обязательства и сохранить, согласно трактату, свои отношения к римскому двору: однако это правительство более всякого другого подчиняется партиям, которые создали новое итальянское королевство.
— Разве есть в Италии партии, которые надеются произвести переворот и разрушить созданное на основании народного права? — спросил граф Бисмарк.
— Активная партия в Италии никогда не успокоится, — заметил Бенедетти, — пока не исполнит своей программы сделать Рим столицей королевства. Временами партия эта может казаться недеятельной, но она постоянно станет делать попытки. Именно в эту минуту, — продолжал он, устремив на графа Бисмарка свой холодный взгляд, — именно в эту минуту, кажется, совершается сильное движение в этой партии. Конечно, есть основание смотреть с особенным беспокойством на странствование Гарибальди около папских границ — весьма вероятно, что там происходит что-то. Недавно Гарибальди был в Раполано, небольшом местечке в Сиенской провинции, но вскоре уехал оттуда и появился в Колле. Где-то там собирается молодёжь и ведёт тайные совещания.
— А! — произнёс граф Бисмарк, внимательно следивший за словами посланника.
— На противоположной неаполитанско-папской границе, — продолжал Бенедетти, — в Сора, внезапно явился сын Гарибальди, Менотти. Сора — знаменитое разбойничье гнездо, поэтому присутствие там Менотти заставляет многое предполагать. Я не скрою от вас, что императорское правительство, при своём глубоком интересе ко всем этим обстоятельствам, заботится получать точные сведения о составляемых там планах. Наши агенты уведомили нас, что Гарибальди в любую минуту может поставить под ружьё пятитысячную армию, что прежние офицеры Гарибальди, получив от него новые патенты, вербуют солдат почти во всех городах полуострова. Хотя на папских границах расположен кордон из тысячи солдат, однако офицеры Гарибальди, не стесняясь, говорят, что имеют много сообщников в упомянутом войске.
Он замолчал.
— Стало быть, — сказал граф Бисмарк, — старик Гарибальди действительно хочет совершить небольшой поход. Потратят немножко пороху, но серьёзного, думаю, не сделают ничего; французское знамя прикрывает Рим, и ни волонтёры Гарибальди не предпримут ничего против ваших войск, ни итальянское правительство не отважится явно сопротивляться Франции.
— Нельзя знать, как велико влияние активной партии на правительство, — сказал Бенедетти, — во всяком случае, всё это взволнует европейское спокойствие, и было бы желательно покончить с таким состоянием раз и навсегда.
— Это нелегко сделать, — сказал граф Бисмарк.
— Император думает, — продолжал Бенедетти, — что это удастся, если будет созвана конференция из великих держав, которая взвесит итальянский вопрос, окончательно установит и возьмёт под своё покровительство отношения между римской курией и королевством итальянским. Такая конференция необходима не только по тому влиянию, которое оказывают итальянские волнения на европейский мир, но и по положению папы как главы католической церкви, ибо все католические державы и те, в которых большинство подданных исповедают римско-католическую религию, заинтересованы в высшей степени тем, чтобы глава католического мира сохранил независимость и безопасность, требуемую его положением.
— Для этого, без сомнения, достаточно одной французской защиты, — возразил граф Бисмарк с любезным поклоном.
— Не по этой причине император желает подвергнуть вопрос конференции европейских держав, — возразил Бенедетти с оттенком неудовольствия, — конечно, Франция сумеет защитить папу, но эта защита требует непрерывного военного положения. Предводителям активной партии в Италии всегда будет легко представить нации французское вмешательство в самом ненавистном виде и приписать эгоистические намерения нашей римской политике, вследствие этого не прекратится волнение и следующее за ним беспокойное движение. Иначе было бы, когда вопрос был решён европейскими державами. Папа скорее покорится приговору великих держав касательно требуемых от него уступок, нежели исполнит притязания Италии и последует нашему одному совету; с другой стороны, итальянское правительство станет твёрже и самоувереннее в отношении партии, когда увидит опору в европейских государствах, да и сама нация, при совокупности последних, едва ли будет предполагать в правительстве враждебные намерения. Поэтому император намерен предложить конференцию, но желает сперва договориться о ней с вашим королём; он предполагает, что Пруссия, заключив в минувшем году союз с Италией, пользующаяся поэтому симпатией итальянцев и в качестве протестантской державы могущая беспристрастно действовать в отношении римского престола, должна взять на себя инициативу в этом деле.
— И в этом случае, дорогой посланник, я должен откровенно выразить вам свой отказ, — возразил граф Бисмарк. — Я считаю невозможным окончательное соглашение между итальянским правительством и папой, то есть нынешним папой и нынешним правительством. Италия станет требовать Рима, а папа будет говорить: Non possumus[98]. При такой противоположности остаётся только практически modus videndi[99], который будет существовать не де-юре, но де-факто, до тех пор, пока могучая рука не соединит обе части. Вы создали этот status quo и можете поддерживать его; всякая попытка заменить его должна, по моему мнению, вести к тому, чего следует избежать, а именно — к сильному перевороту и к большой опасности для европейского мира. Что же касается Пруссии и особенно короля, — продолжал он, пробуя пальцем остроту перочинного ножа, — то я должен сказать вам, что наше положение, по моему мнению, требует от нас величайшей сдержанности в этом деле. Будучи государем множества ревностных и очень строгих католиков, король должен быть крайне осторожен уже по одной той причине, что он протестант; католическая Вестфалия, Пфальц, Силезия — всё это тесно связано с нашим положением относительно папы, и мне кажется, что прусский король должен смотреть на папу единственно как на главу церкви и никогда не касаться его светской власти и отношений к Италии; нас упрекнут скорее, чем всякую другую державу, в каждом шаге, сделанном в этом направлении. Равным образом и отношения наши к Италии требуют величайшей осторожности. Мы оказали Италии услугу, и даже большую; должны ли мы теперь вмешиваться в её дела, не имея к тому достаточной причины, точно считая себя вправе играть роль Ментора — и в таком деле, в котором нельзя оспаривать этого права с национальной точки зрения? Я должен сказать вам, — продолжал он после небольшой паузы, — что не только не вижу ни малейшего повода для Пруссии играть деятельную роль или брать на себя инициативу в этом деле, но даже глубоко убеждён, что никогда не буду в состоянии советовать королю принять участие в предлагаемой вами конференции. Поддерживайте твёрдо и спокойно status quo, — говорил он далее, между тем как Бенедетти нетерпеливо барабанил пальцами по столу, — и предоставьте все времени, и, быть может, позднейшее правительство Италии и позднейший папа сумеют примирить два принципа, которые теперь диаметрально противоположны и несоединимы.