— Но если другие державы, — сказал Бенедетти, — если Австрия, быть может, даже Англия, руководимые интересами европейского спокойствия…
— Я думаю, — заметил граф Бисмарк, — что при особенном положении Пруссии я никогда не посоветую королю принять участие в такой конференции.
Бенедетти опустил голову и, казалось, собирался с мыслями или хотел подавить впечатление, произведённое словами прусского министра. Когда он поднял голову, лицо его выражало ясное спокойствие и любезную вежливость.
— Сожалею, — сказал он, — что на основании причин, которые я нахожу весьма сильными и уважительными, вы не можете разделять мыслей императора о восточном и итальянском вопросах…
— Мнения императора об этих вопросах почти совпадают с моими, — прервал его граф Бисмарк, — я только не могу убедиться в том, что настоящее время самое удобное для возбуждения этих вопросов и что Пруссия имеет повод, даже право, играть в этих вопросах особенно деятельную роль.
— Соглашение относительно этих важных вопросов, — продолжал Бенедетти, внимательно выслушав слова, министра, — подготовило бы и вместе с тем облегчило примирение противоположных интересов относительно ближайших дел. Вам известно, как мало разделяет император воззрения многих партий во Франции, видящих опасность в национальном объединении Германии.
— Мне известен просвещённый и беспристрастный ум императора, — сказал граф Бисмарк с поклоном.
— Было бы так легко решить весь немецкий вопрос, — продолжал Бенедетти, — и устранить все дальнейшие затруднения, если бы Франция пришла к соглашению с Пруссией и если бы первая получила национальное округление границ, которое…
— Франция уже давно покончила процесс национального развития, который мы совершаем теперь, — заметил граф Бисмарк.
— И однако, — продолжал Бенедетти, — мы не владеем областями, говорящими нашим национальным языком. Я не говорю о теории естественных границ, она всегда ведёт к невозможному, но область с национальным языком — иное дело, язык образует национальности, и, верное, истинное условие устойчивого равновесия есть разграничение государств по языкам. Никогда не следовало бы создавать искусственного государства, в котором говорят на двух языках, государство, называемое Бельгией. Такая держава не имеет внутренних жизненных сил и всегда будет служить убежищем для всех элементов, опасных великим державам и их спокойствию. Всё, что враждебно Франции и её правительству, прячется в Бельгии. Желая обладать Бельгией, точнее, Бельгией французской, мы руководствуемся не желанием увеличить владения, но ежедневно возрастающим убеждением в том, что Франция для своего спокойствия должна обладать всеми областями, в которых говорят нашим национальным языком.
— Если прежняя дипломатия сделала ошибку, — сказал граф Бисмарк, — то в настоящее время нелегко её исправить. Не следовало бы создавать Бельгии, но уничтожить это государство нельзя без сильных потрясений Европы, Англия…
— Император, — прервал его с живостью Бенедетти, — убеждён, и совершенно обоснованно, что при соглашении между Германией и Францией бельгийский вопрос едва ли вызовет в Европе противоречие и не встретит никакого сопротивления.
— Вы говорите о Германии, — сказал граф Бисмарк. — Германия как политическое государство ещё не существует — у нас есть северогерманский союз…
— Соглашение относительно Бельгии будет иметь условием окончательное национальное объединение Германии. Император не боится, но желает этого; общественное мнение во Франции также будет благоприятно этому объединению, если оно совершится при условии, что Франция удовлетворит своё справедливое желание округлить границы теми областями, в которых употребляется её национальный язык.
Граф Бисмарк задумался. Бенедетти тревожно смотрел на него.
— Дорогой посланник, — сказал наконец граф. — Вы предлагаете такие вопросы и политические комбинации, о которых я не могу высказаться в настоящую минуту с ходу. Такие серьёзные дела требуют глубокого обсуждения, основанием которому должны служить ясно и определённо изложенные мысли. Поэтому когда впоследствии мы будем обсуживать эти вопросы, я желал бы узнать ясно сформулированные мысли императора. Кроме того, я хотел бы знать мнение других держав об этом.
— Я тотчас напишу в Париж, — сказал Бенедетти поспешно, — чтобы в точности узнать руководящую там точку зрения, ибо я не сомневаюсь, чтобы император не обдумал всех подробностей и последствий мысли, которая сильно занимает его. Поэтому, надеюсь представить вам всё в определённой форме, в виде проекта трактата.
— Будьте уверены, — сказал граф Бисмарк, — что я приму с особенным вниманием все ваши сообщения относительно идей императора…
— А я убеждён, — сказал Бенедетти, вставая, — что мы наконец придём к полному соглашению, которое окажется столь благотворным для будущности Европы.
Он раскланялся с графом и вышел из кабинета.
Граф посмотрел ему в след задумчиво и вместе с тем проницательно.
Потом на его губах явилась сострадательная улыбка.
— Игра ловко придумана, — сказал граф, — но так дурно скрыта, что видишь её с первого взгляда. Я должен оскорбить Россию и Италию, лишиться симпатии обеих держав и попасть в такое положение, что мне останется единственный исход — броситься в объятия Франции. Приманкой служит объединение Германии; в награду за это Франция хочет взять Бельгию. Пусть уговаривается с Англией относительно Бельгии, я же не хочу загребать для Франции жар своими руками и давать вознаграждение за будущность Германии. Когда немецкий лев выпустит когти, он станет бороться не для пользы Франции, но для своей и достигнет сам своего положения в Европе.
Он долго сидел в задумчивости, глаза его, казалось, следили за картинами отдалённых времён.
— Он не потерял надежды найти наконец во мне готовность действовать вместе с ним. Хорошо, это избавляет меня от неприятного столкновения и даёт время приготовиться. К тому же Гарибальди оказывает мне большую услугу, — продолжал он с улыбкой, — Гарибальди запутает несколько итальянские дела, Франции придётся действовать против него и, может быть, против Италии. Ратацци отстранится, и вся тяжесть падёт на плечи Наполеона, который и без того обременил себя итальянским походом. Именно такое положение и нужно мне — мои руки должны быть свободны, а он пусть запутывается в своих собственных сетях. Если бы я захотел придумать, как лучше расстроить хитрые зальцбургские комбинации, то едва ли нашёл бы лучшее средство, чем этот новый поход Гарибальди — теперь не замедлят сказать, что мы действуем сообща! Пусть говорят и думают обо мне что хотят, лишь бы удалось моё дело и Германия заняла первое место в ряду наций, тогда настанет минута, в которую мне воздадут должную справедливость!
Он опять погрузился в созерцание картин, возникавших из глубины его души.
— Однако, — сказал он затем, глубоко вздохнув и подойдя к письменному столу. — Приготовление будущего не должно отвлекать моё внимание от внутренних дел. И внутри Пруссия должна быть готова к встрече с новой эпохой. О, если бы все, стремящиеся к преждевременному успеху, враждовавшие со мной в течение последних лет, если бы они знали, как глубоко я убеждён, что единственно дух свободы и возрастающее народное самосознание могут окончить вторую часть великого дела, основание которому положено сильным напряжением военной силы! Они не предчувствуют, что мои цели свободнее и шире, чем их цели, по крайней мере, яснее, — прибавил он с сияющим взглядом. — Но нельзя сразу вдохнуть свободное движение в государственный организм, иначе благотворное действие обратится в гибель и разрушение. И на этом пути я должен идти осторожно. Во-первых, необходима перемена в министерстве юстиции. Нелегко заменить графа Липпе таким человеком, который был бы энергичен и способен провести в надлежащее время новые принципы, но не отрицая для этого старое, а создавая новое. Искусный министр короля Георга уже давно дал мне превосходную идею привлекать в правительство силы из вновь приобретённых стран; я обдумал и, кажется, нашёл, что мне нужно! Судя по всем рассказам, бывший министр Леонгардт является именно таким человеком, какой может принять трудное наследие графа Липпе. Он авторитет в юриспруденции и законодательстве, у него твёрдый характер. Мне надобно повидаться с ним, и если я найду его таким, как ожидаю, то скажу о нём королю, которому он, без сомнения, понравится. Не думаю, чтобы это помогло успокоению Ганновера — министра сочтут отщепенцем и изменником, и агитация не прекратится. Бедный король Георг! Как желал бы я ему помочь! Придётся ещё раз сурово поступить с ним, — сказал министр-президент грустно, — король подписал акт об имуществе, ему отдано всё, что только можно было отдать, но агитация не прекращается, и придётся рано или поздно секвестровать имение, в целях государственной безопасности. Таковы последствия трагического конфликта — а конфликт, вызванный нашим временем, бесконечно трагичен, однако славное будущее дивно разрешит его!
Бисмарк опять задумался. Потом позвонил.
— Попросите ко мне легационсрата фон Кейделя, — приказал он вошедшему камердинеру.
— Лукавый Виндтхорст, конечно, имел другую мысль, рекомендуя мне ганноверских юристов для министерства юстиции, — сказал граф, потирая руки. — Он удивится, если я устрою дело с Леонгардтом. Быть может, я наживу себе ещё нового врага, ну что ж — чем больше врагов, тем больше чести! И если счастье будет мне так же благоприятствовать, как и в этой зальцбургской передряге, то я могу повторить слова поэта, которыми Мантейфель некогда возбудил такую бурю в палатах, ибо одни из моих врагов избавят меня от других!
И с весёлой улыбкой он встретил фон Кейделя, который вошёл в кабинет, держа пачку бумаг для доклада.
Глава сороковая
Изящные салоны маркизы Палланцони были ярко освещены и наполнены благоуханием цветов и тонких эссенций.
Этот день не был назначен для приёма, но молодая женщина принимала всякий вечер, если не ехала в театр. Вокруг прекрасной итальянки быстро образовался кружок избранных молодых людей; графа Риверо завалили просьбами познакомить с его прелестной землячкой, и тот ввёл в салоны маркизы самых лучших и изящных молодых людей. Но салон маркизы не был похож на салоны дам полусвета, где так охотно собирается молодёжь — здесь царствовал самый изысканный тон, и хотя маркиза умела предоставлять каждому гостю полнейшую свободу и давала случай блеснуть лучшими качествами, однако всякое слово, преступавшее за строгие пределы утончённой нравственности, немедленно подвергалась осуждению хозяйкой, которое выражалось или взглядом, или остроумным выговором. Между тем как настоящий хороший тон более и более исчезал из большинства парижских салонов и удержался только в некоторых кружках Сен-Жерменского предместья, салон маркизы Палланцони напоминал лучшее общество минувших дней, и молодые люди, необузданные в других салонах и мало привыкшие сдерживаться, подчинялись скипетру, который так самоуверенно и непоколебимо держала прелестная иностранка; хотя молодые люди привыкли к тону «Кафе Англе», однако невольно поддавались обаянию царствовавшая здесь высшего тона, и ум их, обленившийся в жалких разговорах о лошадях, собаках и дамах полусвета, пробуждался к свежей де