Задумавшись, Бисмарк заходил по комнате.
— Наполеон думает, что может воспрепятствовать окончательному объединению всей Германии. — Граф говорил отдельными фразами, останавливаясь по временам, между тем как фон Кейдель напряжённо следил за всеми его движениями. — Теперь он хочет только вознаграждения за увеличение Пруссии, хочет поставить Пруссию против Франции — в глазах всего миря я пока ещё прусский министр, который обязан заботиться только об увеличении территории и могущества Пруссии. Ему следует дать немецкий ответ. Замысел нужно не только разрушить, но и обратить в свою пользу. Сегодня вечером, кажется, у меня приём? — спросил он у фон Кейделя.
— Да, так.
— Отлично, — сказал Бисмарк. — Наполеон предполагает одурачить меня и должен вдруг встретиться с немецкой нацией. Я останусь ещё на некоторое время прусским министром, который принуждён подчиниться национальному стремлению — это поставит вас в выигрышное положение в отношении других держав, особенно Англии. Они желали бы сделать Пруссии небольшой шах, но уже начинают страшиться рыка немецкого льва. И этот вопрос должен быть обсуждён всей Европой. Вот принцип, о котором так часто говорил французский император, eh bien[18], пусть попробует сам: с одной стороны — европейские трактаты, с другой — общественное мнение Германии. Я защищён с обоих флангов.
Он усмехнулся, потирая руки.
— Удивляюсь комбинациям вашего сиятельства, — сказал фон Кейдель, улыбаясь. — Я совершенно уверен, что Наполеон не ожидает найти нас в этом положении.
— Надеюсь, его ждёт ещё много неожиданностей, я знаю, как надобно поступать с ним, — сказал Бисмарк. — Однако всё дело теперь в том, чтобы начать игру и затаить в сердце последнюю мысль, а потом я отправлюсь к королю.
Он задумался на минуту.
— Телеграфируйте Перпонхеру, — велел он фон Кейделю, который тотчас взял лист бумаги и, присев к письменному столу, стал записывать под диктовку первого министра, — пусть он ответит королю, что императорское правительство и его союзники, чьё решение вызывает у нас вопрос, не уполномочены в настоящую минуту решать оный, что они возлагают на его голландское величество ответственность за его личные действия и что императорское правительство, не принимая решения, должно узнать сперва, как посмотрят на него императорско-немецкие союзники, а также государства, подписавшие трактат 1839 года. — Граф подумал с минуту, затем продолжил: — А также общественное мнение Германии, имеющее теперь свой орган в виде рейхстага. Таким образом, мы будем иметь сильное прикрытие с обеих сторон, не свяжем себе рук и сможем спокойно ждать, готовясь к будущему.
Фон Кейдель подал ему бумагу.
Граф пробежал её глазами, взял перо и поставил размашистую подпись.
— Я прочту ответ королю, — сказал он. — Хотя ответ ни к чему не обязывает, его не следует отправлять без высочайшего одобрения.
— Фон Тиле, — доложил камердинер.
Граф кивнул головой, вошёл действительный тайный советник и государственный секретарь фон Тиле.
— Вместе со мной пришли в приёмную лорд Лофтус и Бенедетти, — сказал он, кланяясь первому министру. — Я просил их пропустить меня вперёд, потому что я должен передать вашему сиятельству донесение, только что полученное и несколько удивившее меня.
— Бенедетти здесь? — спросил граф Бисмарк. — Тем лучше — он показывается редко со времени своего возвращения ко дню рождения короля. Ему приготовлен небольшой сюрприз. Однако что там у вас? — обратился он к Тиле.
— Только что у меня был граф Биландт, — отвечал Тиле, — и сообщил мне, что нидерландское правительство испрашивает нашего мнения относительно уступки Франции великого герцогства Люксембург, о чём уже ведутся переговоры. Я удивился, — продолжал Тиле, — и, честно сказать, ничего не понял.
Граф Бисмарк улыбнулся.
— Сейчас поймёте, — сказал граф, подавая государственному секретарю депешу графа Перпонхера и свой черновой ответ. — Прочитайте. Не будь дело так серьёзно, — продолжал он, пока Тиле читал бумаги, — оно было бы чрезвычайно комично! Люксембургский великий герцог ведёт переговоры с Францией о продаже своих владений и спрашивает нас, что мы об этом думаем, и в то же время в качестве нидерландского короля просит нашего посредничества. Вот вам олицетворение союза стран и олицетворение раздельности государей!
Затем с серьёзным видом прибавил:
— Они хотят завязать гордиев узел, но забывают, что мы взялись за меч и не постесняемся рассечь этот узел.
Тиле окончил чтение бумаг.
— Действительно, редкое событие, — сказал он, возвращая депешу первому министру.
— Сюрприз за сюрприз! — отозвался Бисмарк. — Граф Биландт ещё здесь?
— Вернётся через час, — отвечал государственный секретарь. — Я обещал, что немедленно передам вашему сиятельству его сообщение.
— Прошу вас ответить ему, — сказал Бисмарк, — что мы не можем исполнить дружеской просьбы его правительства, потому что предположенные переговоры ещё не объявлены.
Тиле поклонился.
— Потрудитесь, — продолжал первый министр, — собрать в архиве и прислать мне все акты о переговорах и заключении трактата в 1831 году относительно великого герцогства. Сегодня после обеда мы ещё поговорим об этом деле. — Теперь я побеседую несколько минут с обоими посланниками, а потом отправлюсь к королю.
Между тем в приёмной сидели английский посланник, лорд Август Лофтус, а также посол Наполеона III Бенедетти.
Лорд Лофтус, типичный английский джентльмен, вальяжно сидел в кресле, перед ним стоял Бенедетти, с холодной улыбкой на лице, выдававшем сочетание равнодушия и редких умственных способностей.
— Тиле, кажется, очень спешил, — сказал он. — Не знаете ли вы, милорд, чем может объясняться такая поспешность в нынешнее спокойное время?
— Ба! — невозмутимо воскликнул лорд. — Ровно никакой. Разве что какое-нибудь внутреннее дело, личный вопрос, требующий немедленного разрешения.
Проницательный взгляд Бенедетти обратился на сидящего спокойно лорда.
— Мне кажется, — сказал Бенедетти, делая шаг к англичанину и понижая голос, — что под прикрытием наружного глубокого спокойствия и исключительного занятия внутренними делами ведутся деятельные переговоры, и притом такие, которые заслуживают внимания нас обоих как представителей интересов наших государств!
Лорд Лофтус с удивлением взглянул на своего коллегу.
— От вас, — продолжал Бенедетти тем же тихим голосом, — конечно, не укрылись дружественные отношения здешнего двора к России: вы помните настроение Санкт-Петербурга при окончании последней войны и помните также, что тогда внезапно отозвали Мантейфеля из армии и отправили в Россию с чрезвычайным поручением. — Что делал в Санкт-Петербурге посол короля?
Лорд Лофтус пожал плечами.
— Вскоре затем, — продолжал Бенедетти, — отозвали в Петербург русского посла при здешнем дворе, господина Убри, который, как вы помните, сильно обеспокоился чрезвычайными успехами прусского оружия и их последствиями. По возвращении он заговорил совершенно иным языком: высказывал удовольствие относительно положения дел, что резко противоречило его прежним словам. Этому должна быть серьёзная причина, — продолжал француз с нажимом. — Вероятно, заключён договор, так же тайно, как и те договоры с южными державами, которые теперь обнародованы и уничтожают пражский мир. С того времени оба двора, берлинский и петербургский, смелее и решительнее идут своим путём: Россия на Востоке, Пруссия в Германии, и между обеими не замечается ни малейшего неудовольствия. Нет ли тут взаимных гарантий, которые могли бы возбудить в нас опасения — при той солидарности интересов Англии и Франции на Востоке?
— Дорогой посланник, — отвечал лорд, потягиваясь на кресле. — Вы, кажется, склонны видеть тучи там, где их нет. Со своей стороны, в расширении Пруссии я вижу залог продолжительного мира в Европе. Прусские границы были дурно округлены, вследствие этого Пруссия беспокоилась и была опасна для окружающих стран; теперь она получила, что ей нужно, и станет ревностно заботиться о мире, чтобы не подвергать опасности своих приобретений и чтобы ассимилировать их. Что до России, то у нас есть парижский трактат[19] и флот для его поддержания! Я не вижу ничего опасного в дружеских отношениях двух держав, связанных родством и традициями.
Бенедетти поморщился и со вздохом поглядел на своего коллегу.
Но прежде чем он успел ответить, дверь в кабинет первого министра отворилась, в приёмную вышли Тиле и фон Кейдель.
— Ещё раз благодарю за вашу любезность, — сказал Тиле, — как видите, я не долго истощал ваше терпение.
И пошёл за Кейделем, который, поклонившись дипломатам, оставил приёмную.
На пороге кабинета появился Бисмарк.
— Добрый день, господа посланники! — сказал он, вежливо раскланиваясь. — Я к вашим услугам. Кому угодно первому пожаловать?
Бенедетти указал рукой на лорда Лофтуса, и тот последовал за графом в его кабинет.
— Я задержу вас не более минуты, — сказал английский посол, садясь напротив первого министра. — Европа так спокойна, что едва ли есть хотя бы один вопрос, о котором стоило бы обменяться мнениями. Я прибыл для того только, чтобы спросить вас, как идут переговоры об имуществе ганноверского короля. Надеюсь, всё устроится хорошо?
— Из Гитцинга[20] представляют различные затруднения, — отвечал граф Бисмарк, — которые тормозят быстрое и удовлетворительное решение дела. Король Георг приказал своим полномочным домогаться части королевских доменов. Вы, конечно, понимаете, что я не могу согласиться на это, не могу дать низложенной династии столь обширной недвижимости в её прежнем королевстве. Кроме того, я не совсем ясно понимаю такое требование, ибо король, будучи землевладельцем в своём прежнем королевстве, становится в прямое подданство, даже если и не признал присоединения… Потому-то, — продолжал граф, — необходимо изыскать средства для обеспечения имущества, чтобы король не растратил его на какое-либо рискованное предприятие; я представляю интересы его родственников и не должен давать средств в руки