антипрусской агитации; на всё это нужно время, тем более продолжительное, что королевские полномочные жалуются на редкость инструкций от графа Платена, которые притом бывают неясны, часто противоречивы.
— Прошу вас, граф, — сказал лорд Лофтус, прерывая министра, — прошу вас всегда помнить, что во всём этом деле я представляю скорее личное желание королевы, нежели интересы Англии. Конечно, её величество желает, чтобы её кузен, по рождению принц английского дома, занял после утраты престола такое положение, которое соответствовало бы его рождению и рангу…
— И можете быть уверены, — сказал граф Бисмарк, — что желание королевы — закон для меня, тем более что оно вполне согласуется с видами моего государя, который сердечно желает, чтобы политическая катастрофа, разразившаяся над ганноверским домом Гвельфов, не уронила положения высокой фамилии. Я должен ещё прибавить, что и со своей стороны искренно желаю видеть столь высокий, родственный всем династиям дом в достойном и соответствующем положении. Будучи в эмиграции, король наверняка удостоится титула и содержания английского герцога, дабы он мог жить сообразно своему достоинству, если впоследствии вздумает поехать в Англию. Впрочем, — подытожил министр, — я тотчас велю справиться и сообщу вам о положении дел.
— Благодарю вас, — отвечал лорд Лофтус. — Её величеству, конечно, будет приятно слышать такие новости. — Лофтус собрался встать. — Задать этот вопрос было единственной целью моего посещения.
— Могу я вас удержать на минуту? — спросил граф спокойным, почти равнодушным тоном. — Вы можете подготовить своё правительство к рассмотрению вопроса, который, без сомнения, сделается предметом европейской конференции?
Лорд Лофтус с величайшим изумлением посмотрел на графа.
— Конференции? — воскликнул он. — Какая может быть тому причина?
Граф Бисмарк взял депешу графа Перпонхера, лежавшую пред ним на столе, и, заглянув в неё, сказал:
— Голландский король сообщил нашему послу в Гааге о готовящейся продаже Люксембурга Франции…
Лорд вскочил.
— Стало быть, — сказал он, — была доля истины в тех слухах, которые недавно стали появляться в газетах и которые потом опровергались как неосновательные?
— Вероятно, так, — сказал Бисмарк спокойно. — Существование Люксембурга утверждено международными трактатами; следовательно, раз прекратил существовать немецкий Союз, и в отношении Люксембурга должны произойти некоторые перемены, то должны собраться державы, подписавшие указанные трактаты, и дать новые гарантии. До тех же пор status quo[21] должно оставаться неприкосновенным.
— Но это может привести к серьёзному столкновению! — вскричал в испуге лорд.
— Конечно, да, если не вмешаются европейские державы, — отвечал граф с непоколебимой твёрдостью. — Мы не уклонимся от такого столкновения, о котором я сожалел бы и до коего, без сомнения, никогда не довёл бы. Впрочем, — продолжал он после минутного молчания, — вы, кажется, немало заинтересованы в этом: Люксембург есть шаг Франции к Бельгии, и рано или поздно то или другое французское правительство…
— Вы ничего не имеете против того, чтобы я конфиденциально сообщил в Лондон о нашем разговоре? — спросил лорд.
— Напротив, — ответил граф. — Сообщите конфиденциально или официально — я не хочу скрывать ни самого дела, ни своего мнения о нём. Мне будет приятно знать точку зрения вашего правительства на этот счёт, особенно если она будет согласовываться с моей.
Лорд Лофтус встал.
— Опасность для спокойствия Европы, — сказал Бисмарк невозмутимо, — может явиться тогда только, когда факт свершится без участия держав, подписавших трактаты.
— Я буду просить лорда Стэнли немедленно обсудить вопрос! — сказал лорд Лофтус, прощаясь с первым министром, который проводил его до дверей и потом пригласил Бенедетти войти в кабинет.
Французский посол занял место, которое только что освободил лорд Лофтус.
— Вас редко видно, дорогой посланник, — сказал граф Бисмарк приветливо. — Уже давно я не имел удовольствия беседовать с вами.
— Вам известно, граф, — отвечал Бенедетти, — что я был нездоров… Я только для того возвратился, чтобы не пропустить дня рождения его величества, и должен был беречь себя. Впрочем, при настоящем глубоком спокойствии Европы не многие предметы требуют обсуждения.
Граф не отвечал, но спокойно и пристально смотрел на посланника.
— Меня беспокоит только один пункт, — продолжал Бенедетти, — а именно Восток. Дела в Сербии принимают весьма серьёзный оборот, а положение Австрии, кажется, не позволяет поддерживать порядок на Балканах. Мне хотелось бы думать, что все европейские державы, и особенно Пруссия в своей новой форме, должны добиваться того, чтобы русская политика не делала успехов в устье Дуная, ибо всякая потеря Турции усиливает могущество России.
— Дорогой посол, — сказал граф Бисмарк равнодушным тоном, — признаюсь, я слишком занят устройством несколько запутанных германских дел, чтобы следить за отдалёнными вопросами, которые притом не требуют немедленного решения. — Вам известно, — продолжал он, едва прищурив глаза, — что я никогда не читаю корреспонденции константинопольского посла?
По лицу Бенедетти скользнуло выраженье изумления, на губах мелькнула улыбка.
— Если вам поручено, — продолжал граф Бисмарк, — узнать моё мнение о каком-либо специально восточном вопросе, то я попрошу вас конкретизировать этот вопрос и дать мне время обсудить его.
— Я не имею такого поручения, — отвечал посланник, — однако же интерес всех держав в этих вопросах…
— Если Россия действительно задумывает или готовит какой-либо шаг на Востоке, — сказал граф Бисмарк, — это, безусловно, затрагивает интересы других держав, и, — прибавил он, встав и устремив на посланника твёрдый, проницательный взгляд, — само собой разумеется, подобный шаг не может быть сделан без ведома и согласия Германии.
Бенедетти молчал.
— Мне очень приятно ваше посещение, — сказал граф спокойным тоном после небольшой паузы. — Быть может, вы разрешите загадку, которой я никак не могу понять?
Бенедетти слегка поклонился и вопросительно поглядел на первого министра.
— Граф Биландт, — продолжал фон Бисмарк, не сводя с французского дипломата проницательного взора, — просит у нас оказать голландскому кабинету содействие в переговорах, которые поведёт последний с Францией относительно уступки ей великого герцогства Люксембург.
Бесцветное лицо посланника стало ещё бледнее, в глазах сверкнула молния; он быстро опустил глаза и дрожащими губами произнёс:
— Граф Биландт? Нидерландское правительство? Люксембург? Ничего не понимаю!
— И голландский король, — продолжал граф Бисмарк, — также сообщил нашему послу об этих переговорах.
— Голландский король?! — вскричал Бенедетти, в голосе которого прозвучали негодование и удивленье.
— Быть может, вы дадите мне ключ к этим сообщениям, — сказал Бисмарк прежним равнодушным тоном. — Я не вполне ясно понимаю их, потому что ничего не знаю о переговорах относительно Люксембурга.
Бенедетти овладел собою и твёрдо, не моргнув глазом, выдержал пристальный взгляд первого министра.
— Правду сказать, — отвечал посланник, — я в настоящую минуту не могу дать удовлетворительного объяснения, но тотчас напишу в Париж и сообщу вам ответ.
— С нетерпением буду ждать его, — отрезал граф спокойно и холодно.
— Быть может, — продолжал француз, — будет целесообразно немедленно довести до Парижа ваше мнение об этом деле?
— Моё мнение? — проговорил граф медленно. — Едва ли оно могло сложиться у меня, принимая в расчёт недостаток сведений. Но, во всяком случае, я убеждён, что голландский король, или, правильнее сказать, великий герцог Люксембургский — в Гааге чётко разделяют эти две личности — прибавил он с улыбкой, — не имеет никакого права располагать верховным правом распоряжаться герцогством без ведома и содействия держав, которые трактатами 1839 года определили и гарантировали отношения указанной страны.
Бенедетти не мог скрыть своего неудовольствия.
— Следовательно, — продолжал граф Бисмарк, — для осуществления указанных переговоров необходима конференция упомянутых держав, что, конечно, вполне соответствует воззрениям императора, вашего государя, который всегда склонен выносить открытые вопросы на решение европейского ареопага.
Посланник стиснул зубы.
— Следовательно, вы предлагаете конференцию? — вскинулся он.
— Я? — воскликнул граф удивлённо, — на каком основании? Разве я хочу изменить что-нибудь в status quo великого герцогства? Меня вполне устроит, если всё останется по-прежнему!
— Но ваше отношение, отношение Пруссии к вопросу? — спросил Бенедетти с плохо скрытым нетерпением.
— Пруссии? — переспросил Бисмарк. — На данном этапе Пруссия едва ли может выработать какую-либо позицию. Германия же и северогерманский союз, — прибавил он медленно, — вот это иное дело.
— Граф, — сказал Бенедетти, как бы решившись внезапно, — давайте говорить откровенно. Если будут назначены переговоры, о чём я вскоре узнаю, если голландский король решится уступить Люксембург Франции, то как вы посмотрите на это округление французских границ? Бесконечно малое, однако, — прибавил он с улыбкой, — в сравнении с прошлогодними приобретениями Пруссии?
Граф Бисмарк сложил пальцы рук и после краткого размышления отвечал:
— Вы забываете, дорогой посол, что я уже не прусский министр иностранных дел, а канцлер северогерманского союза, и не могу высказывать своего мнения в вопросе, касающемся Германии, не выяснив сперва мнения членов союза. Кроме того…
— Кроме того? — переспросил Бенедетти.
— Государственно-правовые отношения Люксембурга к Германии, — продолжал граф, — существенно изменились вследствие распада германского союза, стали сомнительны — Лимбург не принадлежит нам больше… право обладания крепостью составляет в Люксембурге status quo