, которое не может быть изменено. Но вместо государственно-правовых отношений между Люксембургом и Германией на первый план выступили национальные отношения.
Бенедетти с удивлением смотрел на первого министра.
— Видите ли, дорогой посланник, — продолжал граф, — события минувшего года сильно возбудили национальную гордость и щекотливость немцев. Я, как уже заметил, теперь не прусский министр, а канцлер северогерманского союза, поэтому обязан принимать в расчёт национальное немецкое чувство и не могу заверить, чтобы общественное мнение в Германии было так же двусмысленно в отношении люксембургского вопроса, каково может быть государственное право.
— Но общественное мнение ничего не знает об этом! — заметил Бенедетти.
— Как только заговорят об этом в Гааге, — граф махнул рукой, — то назавтра же вопрос будет освещён во всех газетах. Я сам не знаю, должен ли умалчивать о деле — рейхстаг собрался, и если он коснётся вопроса…
Бенедетти с нетерпением потёр руки.
— Если я правильно понимаю вас, — сказал он, — то ваше мнение зависит от…
— От мнения держав, подписавших трактаты 1839 года, — сказал Бисмарк спокойно, загибая при каждой фразе по пальцу на левой руке, — от решения наших членов Союза; от общественного мнения и от решения рейхстага, если вопрос будет поставлен на его обсуждение.
Бенедетти встал.
— Я немного удивлён, граф, — сказал он спокойным и официальным тоном, — что вы, обычно так быстро принимающий решения, в настоящем случае ставите его в зависимость от столь многих условий.
— Боже мой! — воскликнул Бисмарк, пожимая плечами. — Моё положение при новых условиях стало так запутано. Я должен принимать в расчёт столько факторов…
— Но во всяком случае, — проговорил француз, вставая, — я могу написать в Париж, что весь вопрос будет здесь рассмотрен и решён дружественно и снисходительно, как подобает превосходным отношением обоих государей и правительств.
— Можете ли вы сомневаться в этом? — сказал граф серьёзно, провожая Бенедетти до дверей.
Когда французский дипломат вышел из кабинета, он промолвил:
— Итак, благодаря нескромности или опасениям голландского короля тайные дела вышли на свет божий… Завтра взволнуются все европейские кабинеты… Теперь к королю, а затем намекнём на новость немецкой нации!
Глава шестая
В светлом рабочем кабинете берлинского дворца стоял король Вильгельм и внимательно рассматривал ряд рисунков, которые подавал ему стоявший перед ним гофрат — тайный советник Шнейдер.
Одетый в чёрный сюртук король казался бодрым и цветущим; по-юношески свежее выражение красивого мужественного лица, обрамленного седой бородой, нисколько не изменилось от трудов и напряжения прошлогоднего похода. В нём проявилась только задумчивая важность, которая, в соединении со спокойной кротостью, внушала почтение и симпатию всякому, кто видел лицо короля.
Тайный советник, коротко остриженные волосы которого поседели ещё больше, указывал на раскрашенный эскиз костюмов и заговорил своим звучным и выразительным голосом:
— По приказанию вашего величества я со всей исторической верностью изготовил рисунки старинных мундиров, виденных вами на празднике в день рождения вашего величества. Вот костюм мушкетёров великого курфюрста: красный сюртук с золотом, полы подбиты белым шёлком, портупея синяя с золотом, треугольная шляпа с белыми и синими перьями, сапоги с широкими раструбами…
Он отложил в сторону рисунок.
— А здесь, — продолжал гофрат, показывая королю другой эскиз, — фербелинские драгуны в белых сюртуках, на шее серебряные значки с красным бранденбургским орлом, синие отвороты и лакированные ботфорты, в руке секира. — Здесь, — говорил он далее, показывая другие рисунки, на которые взглядывал король, — костюм Людовика ХIII из кадрили герцога Вильгельма… А здесь костюмы венгерских магнатов и валахские…
— Чудесный праздник устроили мне тогда, — сказал король, — и совершенно в моём вкусе, более приятный, нежели тот турнир, который был тогда дан в честь моей сестры Шарлотты.
— Портрет которой нарисован на прекрасной вазе в Потсдаме? — заметил советник.
— Как быстро летит время! — промолвил король, мысленно следя за милыми картинами минувшего и грустно улыбаясь. — Сестра Шарлотта умерла… Немного осталось живых из той молодёжи, которая весело толпилась перед важными взорами моего отца! Сколько покоится в могиле сердец, которые тогда бились любовью и молодостью, и сколько чувств умерло в сердцах ещё живущих!
Он молча простоял с минуту, закрыв глаза. Гофрат смотрел на него с глубоким участием.
Король взял рисунок, изображавший костюм драгуна великого курфюрста, и долго рассматривал его.
— Я был поражён, — сказал он потом, — увидев этих кавалеристов минувшего времени, это олицетворение прошлого, которое положило первый камень нынешнего величия Пруссии. Вот красный бранденбургский орёл на значке фербелинского рейтара — предчувствовал ли великий Бранденбург, так горячо любивший честь и величие Германии, что красный орёл должен будет уступить чёрному и что прусский король завершит под чёрно-белым знаменем дело, начатое бранденбургским курфюрстом? И великий Фридрих, этот государь с французским языком и немецким сердцем — что сказал бы он, увидев своего внука с державным мечом немецкой нации, которая собирается вокруг меня под чёрно-бело-красным знаменем!
Тайный советник покачал головой.
— Ваше величество, — сказал Шнейдер брюзгливым тоном, — красный цвет нравится мне только на воротниках королевских прусских мундиров — на знамёнах я его не люблю, и моё знамя всегда останется чёрно-белым — и это знамя сохранит порядок в Германии. — Надеюсь, что красный цвет никогда не будет преобладающим в прусском штандарте!
Король улыбнулся.
— Я знаю, что вы нелегко соглашаетесь на нововведения: следуйте же твёрдо и непоколебимо за старым знаменем, я надеюсь, что вы никогда не придёте в столкновение со своими стремлениями, ибо, куда бы ни понёс я победоносные прусские знамёна, там никогда не пострадает честь и величие Германии. Впрочем, вот ещё нововведение, — продолжал король, подходя к маленькому столу, — которое заинтересует вас, потому что вы телом и душою солдат. Комиссия под председательством кронпринца, имеющая целью определить для инфантерии самое лучшее вооружение на основании опытов последнего похода, представила мне некоторые модели…
И взяв каску, государь подал её гофрату.
— Посмотрите, — сказал король, — она кажется мне целесообразнее прежней: сделана из цельного куска кожи, так что нет надобности в металлическом приборе, покрывавшем швы от этого каска стала легче.
Тайный советник взвесил каску на руке и осмотрел со всех сторон.
— В походе, конечно, будут употребляться только фуражки, — сказал король.
— Ваше величество, — отвечал Шнейдер, положив каску на стол. — Эта часть военного наряда, во всяком случае, очень практична, хотя и не предназначается для похода. Знаете, ваше величество, какой я предпочитаю головной убор в походе?
— Какой? — заинтересовался Вильгельм.
— Старый чёрный кивер с белым крестом ландвера 1813 года — он уже испробован… как…
— Как Вильгельм Шульце, — подсказал король с улыбкой.
— И Вильгельм Шульце также имел успех! — заметил гофрат.
— И ещё какой! — сказал король, дружески хлопая советника по плечу. — И дай бог, — прибавил он важно, — чтобы прусский ландверманн, сражаясь с Божией помощью за короля и отечество, всегда и везде имел успех, пока будут зеленеть старые сосны на песках Бранденбургской марки!
— Ваше величество, — отвечал гофрат, обратив на короля свои чёрные, ясные глаза, — если когда-нибудь, а, я думаю, этого не избежать — столкнётся житель марки с пикардийцем, тогда возьмите меня с собой и позвольте надеть старый кивер с белым крестом.
Король Вильгельм погрузился в глубокую задумчивость.
— Как чудесно настоящее время! — сказал он после долгого молчания. — Какие сильные, глубокие потрясения и перемены принесло оно с собой… В течение немногих недель история сделала громадный шаг. И странное дело, — продолжал он, — когда прежде совершались важные перевороты, орудием служила молодая рука, теперь же мне, старику, суждено совершить столь великое и необыкновенное дело.
— Ваше величество! — вскричал гофрат. — Прусский король никогда не стареет, потому что может сказать о себе слова Людовика XIV, но только в обратном смысле: le roi c'est l'état ![22] Прусское государство всегда молодо, потому что постоянно воплощается в вечно молодой армии!
— Её королевское высочество герцогиня Мекленбургская! — доложил дежурный камердинер и по знаку короля отворил двери.
Вошла юная герцогиня, прусская принцесса Александрина.
Она быстро подошла к королю и с детской покорностью поцеловала ему руку, потом дружески кивнула тайному советнику, который отвесил ей глубокий поклон.
— Я принесла вашему величеству несколько фотографий дам, которые участвовали в празднике, — сказала герцогиня, открыв портфель, между тем как король с любовью смотрел на неё.
— Шнейдер показывал мне сейчас рисунки костюмов, — сказал король, а потом с улыбкой прибавил: — и со своим обычным искусством и точностью составил описание прекрасного праздника, за устройство которого я ещё раз от всего сердца благодарю тебя, милая Александрина.
Герцогиня поклонилась и взглянула на рисунки.
— Превосходно! — сказала она. — Составив головы с фотографией, мы получим великолепные картины.
Она вынула из портфеля множество снимков и подала их гофрату.
Одну из них она оставила у себя и задумчиво посмотрела на неё.
— Вот, — сказала она нетвёрдым голосом, бросая робкий взгляд на короля, — фотография ганноверской королевы… Вашему величеству известно, как я люблю ганноверскую фамилию… Королева совершенно поседела.
Король Вильгельм молча протянул руку и взял фотографию у принцессы.