Удивлённый взгляд фон Бейста выражал отчасти ожидание тех сведений, которым предшествовало такое странное введение.
— Я подробно и внимательно изучил историю Европы в той форме, в какой она развилась в последние годы, — продолжал мистер Дуглас, — в то же время, по своему духовному званию, я внимательно изучил Священное Писание и на основании этих двух исследований пришёл к тому убеждению, что ныне исполняется откровение великого евангелиста и предстоит борьба со змием, восстающим против Неба, дабы приуготовить Царствие Божие!
Фон Бейст глядел во все глаза на странного собеседника, некрасивое лицо которого горело фанатическим убеждением, правая рука поднялась, левая была прижата к груди. Министр решительно не знал, что делать с этой примечательной личностью.
— Змий, — продолжал мистер Дуглас, — это Пруссия, которая разрушает основания права, попирает святость веры, христианство, низвергает престолы и алтари и готова предать мир неверию, язычеству. Низверженные же ею мужи в белых одеяниях — это те, которые непоколебимы в вере, религии, истине. Те, кто должен объединиться, чтобы помочь архангелу Михаилу в битве со змием мрака.
Странная улыбка бродила на губах министра. Молча и с возраставшим удивлением рассматривал он странного толкователя апокалипсиса.
Мистер Дуглас опустил руку; с его лица исчезло выражение фанатической восторженности и он продолжал спокойным тоном:
— Всё это я нашёл в тщательном изучении истории и в откровении. Оно стало ещё яснее с того времени, когда я проник в тайны спиритизма. Я сносился с самыми великими людьми минувшего времени, и все их слова подтвердили, что настала минута начать общую битву со змием.
Фон Бейст продолжал молчать.
— Призванными же принять эту битву, в тесном союзе между собою, должны быть те европейские державы, из которых каждая исповедует христианство, имеет белое одеяние избранников. Эти державы таковы: Англия, представительница высокой епископальной церкви, Австрия и Франция, католические державы; Россия, держащая в руках крест, которому поклоняется Восточная церковь. Что значит, — продолжал он, — разница в исповеданиях сравнительно с бездной, которая отделяет всех этих представителей христианской религии от державы, попирающей право, низвергающей владык и превращающей церковь в служебный государственный институт? Следовательно, великие христианские страны должны соединиться для низвержения Пруссии и её сателлита — Италии, восстановления на земле права, власти и веры.
Фон Бейст сделал нетерпеливое движение.
— Не думаю, — сказал он с едва заметной улыбкой, — чтобы эта точка зрения, заимствованная из теологических взглядов, могла руководить политикой европейских кабинетов, которые имеют самое мирское настроение.
Мистер Дуглас улыбнулся с сознанием превосходства.
— Мирские интересы вполне совпадают с условиями предопределённого развития христианского мира, точно так, как вообще сущность религии состоит в том, что истины её покоряют и управляют теми, кто не признает их. Рассмотрите, ваше сиятельство, — продолжал англичанин, — положение и присущие задачи европейских держав — и вы найдёте, что они, в видах своего собственного, чисто политического, мирского интереса, должны действовать так, как требует того моё мировоззрение. Вы стоите во главе австрийского правительства, руководите государством, которое унижено общим врагом, лишено своих священнейших и неприкосновенных прав, которое падёт и погибнет, если не ополчится на грозную, беспощадную брань. Вам угрожает Италия, союзница вашего врага; вам суждено заключить союз с Францией, которая тогда только может существовать, когда станет искать опоры в религии и праве, ибо в недрах её уже бродит революция, и только сила религии, вечная истина, может прогнать извергнутых кратером злых духов. Две другие державы, — продолжал мистер Дуглас со вздохом, — которые были призваны участвовать в великой битве, стоят, к сожалению, в стороне: прежде всего Англия, моё отечество, потому что погрязла в материализме. Но она только дремлет — стоит пробудить старый английский дух, и Англия снова направит все свои силы на восстановление святой истины. Затем Россия, с прискорбием взирающая на падение всего, что было свято и честно в течение тысячелетий. Россия, говорю я, отвлекается от тех, с кем должна бы действовать сообща: ей преградили путь естественного развития, вместо того чтобы в союзе с нею изгнать язычников из древнего града великого Константина. Этим самым насильственно толкнули Россию к Пруссии и значительно усилили могущество общего врага.
Фон Бейст продолжал внимательно слушать.
— Говорили вы кому-нибудь о своих идеях и планах? — спросил он.
— Говорил, вообще, некоторым друзьям в Англии, придерживающимся одного со мной образа мыслей, — отвечал мистер Дуглас. — Что же касается подробностей и осуществления идей, поглотивших всё моё существование, то я беседовал только с вами. Я не имел покоя, день и ночь волновала меня мысль, которая становилась могущественнее и яснее; я чувствовал, что должен проповедовать её владыкам мира. Но как мог проникнуть мой голос, голос простого пастора, жившего доселе в тихом уединении, в исполнении обязанностей своего звания, туда, где обитает власть, где слагается история мира? Тогда Господь внушил мне обратиться к ганноверскому королю — он природный английский принц, он жестоко и тяжко пострадал от царствующей в мире неправды, он просто призван открыть мне дорогу. Я получил от одной дамы рекомендательное письмо к королеве Марии, которая грустно и одиноко проводит свои дни в Мариенбурге; прусская стража беспрепятственно пропустила меня, обычного пастора, к высокопоставленной женщине, и я принёс ей утешение и крепость, я пробудил в её душе веру и надежду на божественную помощь и указал, что могущество христианской мысли пробудит европейские державы, и те восстановят правду и её царство. Королева поняла меня и послала в Гитцинг к своему высокому супругу, которому я изложил в общих чертах наполнявшие меня мысли. Король выслушал с большим участием мои идеи, понял как основанные на христианской религии принципы, послужившие мне исходной точкой, так и политические комбинации, посредством которых я предполагаю достигнуть великой цели. Государь приказал открыть мне дорогу к вашему сиятельству, ибо — это его слова — «вы найдёте там великий ум, способный постигнуть ваши идеи, и искусную руку, которая укажет и откроет вам путь для их исполнения».
Фон Бейст задумчиво слушал.
— Правду сказать, я поражён вашим воззрением, — сказал он, когда мистер Дуглас закончил речь. — Вы одним взглядом обнимаете всё положение Европы и так превосходно и тонко очерчиваете основополагающие пункты, что я буду искренно сожалеть, если ваши мысли останутся личными размышлениями. Со своей стороны, я очень рад узнать ваши идеи, но я представитель только одной европейской державы, притом бессильной в настоящую минуту. Если хотите дать своим мыслям практическое применение, то изложите их в Париже и Петербурге.
— Я ничего больше и не желаю! — вскричал мистер Дуглас. — Ганноверский король обещал ввести меня как к императору Наполеону, так и ко двору в Петербурге. Однако я желал бы не быть исключительным защитником особенных прав ганноверского короля; я желал бы опираться на власть, одобрение и помощь которой придали бы особый вес моим словам.
— Я готов вам оказать поддержу, — сказал фон Бейст, — разумеется, возможную в моём положении, потому что, согласитесь, не могу же я, несмотря на своё расположение к вашим мыслям, признать их официальной формулой австрийской политики: это затруднило бы вам доступ, повело к преждевременной гласности и пробудило осторожность противников. Однако я считаю весьма важным и полезным, чтобы вы лично, со свойственным вам обаятельным красноречием, изложили свои комбинации надлежащим дворам. Я думаю, — прибавил он после краткого размышления, — будет лучше, если вас сперва рекомендует ганноверский король, дело которого я близко принимаю к сердцу и в отношении которого Австрия имеет определённые обязательства. Я попрошу австрийских посланников поддерживать вас и облегчать доступ всюду, куда укажет необходимость. Поезжайте сперва в Париж, получив рекомендательное письмо от ганноверского короля, а от меня — письмо к князю Меттерниху, потом ваш путь лежит в Петербург.
— От всего сердца благодарю ваше сиятельство за благосклонность и деятельное участие, — сказал мистер Дуглас. — Я немедленно передам наш разговор ганноверскому королю — он будет очень рад, что я нашёл у вашего сиятельства сильную поддержку.
— Во всяком случае, я ещё увижусь с вами, — сказал фон Бейст. — Приходите ко мне вечером, я всегда буду для вас дома, если только меня не отвлекут не терпящие отлагательства дела; мне будет весьма приятно побеседовать с вами. Надеюсь, что вы подробно станете уведомлять меня о своих разговорах и успехах как в Париже так и в Петербурге.
— С этой минуты я в полном распоряжении вашего сиятельства! — сказал мистер Дуглас, вставая. — Положитесь вполне на меня и будьте уверены, что я употреблю все силы на то, чтобы вручить вам управление европейскою политикой.
— Вы говорили с графом Платеном о своим идеях? — спросил фон Бейст.
— Немного, — отвечал мистер Дуглас, — я не счёл этого необходимым.
Фон Бейст, улыбаясь, кивнул головой.
— До свиданья! — сказал он, вставая и протягивая руку мистеру Дугласу, который потом удалился медленным и спокойным шагом.
— Though this be madness, yet there is method in't![29] — сказал фон Бейст, садясь опять и впадая в задумчивость. — Пусть этот странный мечтатель разузнает настроение кабинетов; во всяком случае, он увидит и услышит многое, что скрыто от взоров дипломатии, и может оказаться в высшей степени полезным для меня. И хотя он стоит на точке зрения теософического фанатизма, однако же его политические мысли вполне совпадают с моими планами; император Наполеон склонен к мистике, а в Петербурге… Чем больше нитей, тем лучше, и самые лучшие и действенные из них те, которые скрываются во мраке.