Руэр поклонился, подошёл к креслу и оперся на его спинку левой рукой.
Сопровождая свою речь спокойными и полными достоинства движениями правой руки, он продолжал убедительным тоном:
— Государь, следует немедленно открыть всемирную выставку, исполнить эту великую мысль, посредством которой ваше величество образовываете обширную арену для благородного состязания европейских наций и всего мира. Тысячи потрачены на её устройство; несметные ценности привезены из отдалённейших пунктов культуры; такие же богатства ещё плывут по океану и прибудут посредством караванов и железных дорог в императорскую резиденцию вашего величества. Франция, особенно Париж, ждёт наплыва иностранцев, вместе с которыми польётся золото. Если в эту минуту вспыхнет европейская война, зависящая от слова и воли вашего величества, то погибнут все эти сокровища, рухнут все надежды и все потерпевшие. Весь мир, и в особенности Париж, обвинят в том ваше величество. Даже самый блестящий исход кампании едва ли исправит тот вред, который будет причинен настроением вашего величества.
Наполеон молча кивнул головой, не поднимая глаз.
— С другой стороны, — продолжал министр, внимательно следя за впечатлением, которое произвели его слова на императора, — во всём этом вопросе речь скорее идёт об обаянии Франции, чем о владении Люксембургом. Я возвращаюсь опять к всемирной выставке и полагаю, что она возвысит это обаяние, ибо имеет ещё великое политическое значение, о чём едва ли нужно распространяться. Государи всей Европы готовятся видеть чудеса выставки — даже султан снаряжается в путь. Но все эти государи посетят не одну выставку, они посетят и ваше величество; следовательно, вас окружит собрание императоров и королей, которое по своему блеску далеко превзойдёт то собрание, коим некогда окружил себя в Эрфурте ваш дядя, и всё это зиждется не на крови и смерти, но на плодородной почве благородного международного труда. Какие связи могут возникнуть, какое приобретется влияние, когда все эти государи, держащие в своих руках нити мировых судеб, испытают неотразимую прелесть личного разговора с вашим величеством, — он поклонился императору, — прелесть, против которой ещё никто доселе не мог устоять? И, видя своего государя-избранника окружённого всем, что есть великого и могущественного, блестящего и богатого в области труда и производительности, видя, что столица оказывает роскошное гостеприимство целой вселенной, не будет ли благодарить французский народ, не станет он гордиться тем, что его император пожертвовал кровавыми лаврами для этой шумящей рощи дивных лавров мира? Эти причины, государь, побуждают меня говорить, с полным убеждением, в пользу мира.
Император поднял голову, его глаза открылись немного.
— Я должен сознаться, мой дорогой министр, — с улыбкой сказал он, — что ваши слова произвели на меня сильное впечатление. Меня раздражала постоянная неприязненность берлинского кабинета, но я понимаю, что государь не должен руководствоваться личными чувствами! Однако не все, как вы знаете, думают и говорят подобно вам: необходимо осторожно и надлежащим способом внушить публике развиваемые вами великие прекрасные и истинные идеи.
— Нет ничего легче! — вскричал Руэр. — Я постараюсь, чтобы пресса…
— Мутье, — прервал его император, — требует для ведения дела с достоинством известного воинственного настроения, которое подкрепило бы его слова в Берлине: вы знаете, с каким вниманием следят там за нашим общественным мнением, если оно слишком громко заговорит о мире, то наши противники могут сделаться высокомерными. Поэтому пусть министерство иностранных дел совершит небольшую кампанию, дабы не забыли в Берлине, что французы — воинственная нация. Но при этом постарайтесь, чтобы ваши идеи как можно глубже проникли в публику, и главное: проповедуйте их сами при всяком случае, с той же твёрдостью и тем же красноречием, с какими вы говорили сейчас. Ваш авторитет…
— Следовательно, ваше величество позволяет мне лично участвовать? — спросил государственный министр с живостью.
— Даже прошу о том, — отвечал император.
Вошёл камердинер.
— Лорд Коули испрашивает аудиенции у вашего величества.
Император кивнул головой.
— Благодарю вас за откровенность при изложении своих мнений, — сказал он, подавая руку Руэру.
Министр поклонился и вышел из кабинета, с поднятой головой и с горделивым удовольствием на лице.
— Императрица невольно оказала мне большую услугу, — прошептал Наполеон с улыбкой. — Он станет твердить о мире, поток общественного мнения, быть может, принудит меня сделать то, чего я хочу, и нравственная ответственность падёт на него. У меня найдётся козёл отпущения, которого я смогу заколоть, когда это окажется нужным.
С чрезвычайно вежливым жестом он встретил английского посла, показавшегося в дверях.
— Добрый день, милорд, — сказал, подавая руку, император, с лица которого исчезло пасмурное, угрюмое выражение. — Очень рад видеть вас… Какие известия о здоровье её величества королевы?
Лорд Коули, типичный чопорный англичанин, одетый в простой чёрный утренний наряд, взял руку императора с уважением, но вместе с тем сознательным достоинством, которое присуще английской аристократии На приветствие императора он отвечал по-французски с довольно заметным акцентом:
— Благодарю ваше величество. Последний прибывший вчера из Лондона курьер привёз весьма удовлетворительные известия о здоровье её величества. Однако я полагаю, что едва ли королева будет иметь возможность исполнить своё желанье посетить выставку.
— Выставку! — сказал император, со вздохом пожимая плечами. — Состоится ли ещё выставка, это великое и прекрасное дело мира?
Лорд Коули взглянул на него с удивлением.
— Ваше величество опасается? — спросил он.
— Может быть, мои опасения преувеличены, — заметил император, — потому что я с особенной любовью трудился над этим столь тщательно приготовленным делом!
— Прошу ваше величество быть уверенным, — сказал лорд Коули, — что королева, моя государыня, и правительство её с не меньшим опасением предвидят возможность нарушения мира в Европе, и мне поручено предложить вашему величеству услуги Англии для соглашения по этому жалкому люксембургскому вопросу.
— Разве я нарушаю мир? — спросил Наполеон нетерпеливо. — Мне, конечно, не нужно посредника в вопросе примирения — место ему скорее в Берлине.
— Могу заверить ваше величество, — отвечал лорд Коули, — что и в Берлине будут сделаны серьёзные представления.
— Почему берлинский кабинет всегда враждебно относится ко мне? — воскликнул император, делая несколько шагов по комнате. — Тесню ли я его? Не исполняю ли договоров? Разве голландский король не является после распада Германского Союза свободным и независимым властелином Люксембурга? Зачем, по какому праву, держит там Пруссия гарнизон? — Ведь это было разрешено лишь Германскому Союзу? Дорогой посланник, — продолжал он, останавливаясь перед лордом и устремляя на него пламенный взгляд, — я молча смотрел, как насильственно разрывали союзнонемецкий договор, но не потерплю, чтобы на границах Франции поддерживали силой трактат, связанный с тем договором и составляющей звено в цепи, выкованной в 1815 году.
— Но государь! — вскричал лорд Коули, испуганный этим внезапным порывом. — Прошу ваше величество…
— Или вы считаете, — продолжал император, — что эти люксембургские трактаты сохранили свою силу, несмотря на распад Германского Союза? По крайней мере, лорд Стэнли объявил князю Латур д'Оверню, а также прусскому и русскому послам в Лондоне, что, по его мнению, голландский король имеет неоспоримое право уступить Люксембург Франции.
— Именно так, государь, — отвечал лорд Коули почти тоскливым тоном. — Если, по мнению моего правительства, право, бесспорно, на вашей стороне, то с прекращением Германского Союза уничтожился и трактат о гарнизоне в люксембургской крепости, и король голландский может поэтому располагать Люксембургом как ему угодно, это не подлежит никакому сомнению, однако…
— Однако? — спросил император. — Я должен уступить, хотя право на моей стороне?
— Государь, — сказал лорд Коули молящим тоном, — высокий ум вашего величества вполне ценит мир в Европе. Королева и её правительство питают надежду, что ваше величество готовы принести жертву этому миру.
— Пожертвовать честью Франции? — вскинулся император, бросая на посланника молниеносный взгляд.
— Кто же осмелится подумать такое! — сказал лорд и, сделав шаг к императору, продолжал: — Ваше величество выразили, что прусское обладание Люксембургом кажется вам несправедливым и возбуждает ваше неудовольствие.
— Само великое герцогство не имеет для меня никакой важности! — сказал император, бросив на посланника быстрый, наблюдательный взгляд, который скрыл немедленно под опущенными быстро веками.
На лице лорда Коули явилось радостное выраженье.
— Следовательно, ваше величество не придаёте особой важности обладанию великим герцогством и согласитесь на нейтрализацию этой области?
Император опустил голову и уселся в своё кресло.
Повинуясь его приглашению, лорд Коули сел напротив.
— Вы предлагаете весьма решительный вопрос, мой дорогой лорд, — сказал Наполеон после некоторого размышления, — чтобы отвечать на него английскому посланнику, я должен бы выслушать совет всех своих министров. Взять в расчёт общественное мнение Франции, потому что, как вам известно, я не легитимный император в старом смысле, а только избранник нации и потому должен повиноваться воле избирателей, и не знаю…
— Ваше величество уже часто оказывало мне отличное и в высшей степени лестное доверие, выражая мне свои личные мнения, — сказал лорд Коули, — можно ли теперь…
Император оперся правым локтем на колено и, наклонясь к английскому послу, посмотрел на него доверительным взором.
— Дорогой лорд, — сказал он, — я нисколько не опасаюсь сообщить вам и на этот раз своё личное мнение об открытом вопросе.
Лорд стал внимательно слушать.