Быстрыми шагами вернулся он домой и прошёл в свою комнату.
Здесь он открыл бюро, вынул пачку писем и лист с адресами, положил всё это в большой конверт и запечатал. Потом запер конверт в бюро и вынул ключ.
— Так будет лучше, — сказал он, — если и схватят того или другого, то ничего не найдут у них, а я, — прибавил он с улыбкой и с лёгким сожалением, — я буду вести такую тихую и спокойную жизнь, что меня едва ли вздумают обыскивать.
Он медленно сошёл в семейную комнату.
Здесь всё было по-старому. Чайный стол был накрыт, дочери госпожи фон Венденшейн и Елена хлопотали вокруг чая, который в старинных ганноверских семействах составляет, по английскому обычаю, весьма существенный центр домашнего комфорта. Госпожа фон Венденштейн ласково посматривала со своего места на софе на хлопоты молодых девушек.
Елена сияла тихим, радостным блаженством. К той особенной радости, с какой молодые девушки, почувствовав любовь в сердце, исполняют все те мелкие обязанности хозяйки дома, которые представляют им в лучезарном свете близкие дни, когда их собственный дом станет прелестным уголком для милого, к этой тихой, нужной радости присоединялось в сердце Елены ещё чувство миновавшей опасности, потому что с полным доверием истинной любви жених рассказал ей всё, происшедшее в кружке его товарищей; она не произнесла ни одного слова, чтобы остановить его, но с глубоким восхищением услышала наконец о решении не вступать на тот путь, который погубит все её надежды на будущее.
Старый оберамтманн расхаживал по комнате согласно своему обычаю. Пасмурен был его взгляд: при мысли о минувшем ему становилось грустно в городе, в бездеятельности, и он почти роптал на провидение за то, что эти перевороты и перемены наступили раньше, что он не смог возвратиться в старый Ганновер прежде, чем время, принадлежавшее его деятельности, хлопотам и любви, погибло под напором волн новой народной жизни.
Угрюмо взглянул он на дверь, в которую вошёл его сын. Но когда он увидел свежее лицо молодого человека, его красивую фигуру, взгляд старика сделался мягче и обратился к небу, как бы испрашивая прощения в ропоте своего старого сердца и благодаря Господа, который спас ему сына и сохранил семейство среди опасностей.
Елена поспешила навстречу жениху и подала ему руку. Он ласково обнял её и запечатлел поцелуй на чистом, белом челе. Если в его сердце отзывался ещё призыв из далёкой страны, который так манил, то он исчез теперь в чистой гармонии любви, которой наполнилось его сердце при взгляде на милую.
— Я сейчас получил письмо от брата, — сказал молодой человек, подавая его отцу; потом присел к матери, рядом с Еленой и стал весело и шутливо болтать, пока оберамтманн читал письмо сына.
— Герберт очень доволен своим местом, — сказал старик через несколько минут, подходя к столу. — Снова опять хвалит дружественный приём. Ну, теперь увидят в Берлине, что ганноверские чиновники прошли хорошую школу и что «недоправительство», о котором толковали газеты, было не таким уж плохим. Но, — продолжал он грустно, — Герберт пишет также, что там известно о здешних агитаторских движениях, которые особенно сильны в настоящую минуту. До сих пор к ним были снисходительны, но теперь, при запутанности внешней политики, стали смотреть серьёзнее на эти движения и решились противодействовать им со всей строгостью, преимущественно в кружках прежних офицеров, и наказывать как за измену по всей суровости законов. Поэтому, — продолжал старик, бросая значительный взгляд на сына, — следовало бы посоветовать крайнюю осторожность всем молодым господам и показать им, что один неблагоразумный поступок может сделать их несчастными на всю жизнь.
Госпожа фон Венденштейн заботливо взглянула на сына, Елена опустила глаза и вздрогнула.
— Я олицетворённая осторожность, — сказал лейтенант с улыбкой, — и надеюсь, что те из моих товарищей, которые имеют причину опасаться, будут настолько предусмотрительны, что не позволят поймать себя.
— Сегодня я получил от своего комиссионера подробные сведения, — сказал старик, переменяя тему, — и думаю окончить покупку Бергенгофа, чтобы переехать туда к осени и устроиться на зиму в новом жилище. У Елены будет много дела, — прибавил он, ласково взглянув на молодую девушку, — чтобы устроить своё будущее царство, в котором она, без сомнения, не будет владычествовать безраздельно, потому что мама не так то легко выпустит скипетр из своих рук.
Елена, покраснев и заулыбавшись, взглянула на своего жениха, потом встала и, подбежав к госпоже фон Венденштейн, нежно поцеловала ей руку.
Старая дама смотрела на неё с любовью.
— Правление постепенно будет отнято у меня, — сказала она ласково. — Сперва мы введём конституцию, и Елена станет моим ответственным министром!
Вошёл старый слуга и подал молодому фон Венденштейну сложенную бумагу.
— Господину лейтенанту, — сказал он.
Молодой человек с удивлением разглядывал небрежно сложенную записку.
— От кого? — спросил он.
— Мне отдал её незнакомый человек со следующими словами: «отдать немедленно» и вслед затем ушёл, так что я не успел спросить, — сказал слуга.
Затем он вышел.
— Странно, — сказал лейтенант, развернув и прочтя записку, — только-только пришло предостережение от брата, а вот и второе, прямое и настоятельное. Он прочитал:
«Готовится жестокий удар по офицерам. Планы их известны. Все под надзором. За лейтенантом фон Венденштейном следят с особенным вниманием. Крайняя осторожность: если имеется причина к опасению, — бегство. Друг».
— Удивительно, — сказал старик, — вероятно, есть что-нибудь, и в таком случае прусское правительство не станет шутить.
Елена тоскливо смотрела на записку; с её лица исчезла вся краска.
— Тебе, конечно, нечего бояться? — спросила госпожа фон Венденштейн с озабоченным взглядом.
— Нисколько! — отвечал сын спокойно, взглянув на отца. — Я совершенно безвреден и хочу жениться, — сказал он, беря Елену за руку, — такие люди не вступают в заговор. Могут присматривать за мной, даже арестовать, допросить, но ничего не найдут. Мои же дружественные отношения к старым приятелям и товарищам не могут подлежать наказанию.
Ему вдруг пришла в голову мысль; он встал.
— Для большей безопасности, я… — сказал он.
Вбежал старый слуга с испуганным видом.
— У дверей полицейский комиссар и требует видеть господина лейтенанта.
Дамы испуганно переглянулись. Оберамтманн спокойно встал.
— Введите комиссара! — велел он твёрдым голосом.
Вошёл полицейский комиссар в штатском платье: он хозяев приветствовал по-военному и учтивым тоном сказал:
— Сожалею, что доставил неприятное беспокойство. Мне приказано арестовать бывшего лейтенанта фон Венденштейна.
Госпожа фон Венденштейн всплеснула руками и поникла толовой, Елена упала на стул, бледная и неподвижная.
— Мой сын готов следовать за вами, — сказал оберамтманн, — вот он.
И указал на молодого человека, который выступил спокойно и улыбаясь.
Комиссар учтиво поклонился.
— Известно вам, в чём обвиняется мой сын? — спросил оберамтманн.
— Мне приказано только проводить господина лейтенанта к директору полиции, — отвечал комиссар. — Директор сам выслушает его; я надеюсь и желаю, что дело разъяснится и не будет иметь никаких неприятных последствий.
— В этом я уверен, — сказал лейтенант. — Могу ли я взять некоторые вещи на случай, если меня задержат на несколько дней?
— Вам доставят всё необходимое, потому что приказано действовать со всевозможным снисхождением. Теперь же я должен просить вас отправиться немедленно к директору полиции.
Лейтенант кивнул головой и потом обратился к дамам.
— Дело очень скоро разъяснится, — сказал он спокойно и улыбаясь, — убедятся в моей безвредности, и я, может быть, возвращусь уже сегодня, но никак не позже как завтра или послезавтра.
Он поцеловал руку матери, которая со слезами на глазах положила ему ладонь на голову, как бы благословляя его. Потом повернулся к Елене и обнял её.
— Прощай, моя милая, да скорого свиданья! — сказал он тихим, искренним тоном.
Молодая девушка ещё не вышла из оцепенения. Когда жених её обнял, она вздрогнула, молча схватила его руку и судорожно сжала в своей, потом впилась в него глазами, точно хотела удержать его магнетической силой своего взгляда.
Лейтенант протянул руку отцу.
— Пришли мне немного белья, книгу и несколько сигар! — сказал он и, обратясь к комиссару, прибавил:
— Я готов.
Он вышел из комнаты, за ним шёл комиссар.
Елена провожала его пристальным, неподвижным взглядом, пока не затворилась дверь. Тогда она поникла головой, закрыла лицо руками и залилась слезами.
— Будьте покойны, — сказал оберамтманн, подходя к столу и опустив руку на голову Елены. — Против него нет никаких доказательств, ложное подозрение, может быть, его арест послужит на пользу действительно скомпрометированных лиц, у них будет время спастись.
Лейтенант сошёл с лестницы; перед домом стояла закрытая карета. Комиссар отворил дверцу, внутри сидел другой полицейский.
— Прошу садиться, — сказал первый, — мой товарищ проводит вас к директору полиции.
Лейтенант взглянул на него с удивлением, однако сел в карету. Первый комиссар затворил дверцу.
Карета быстро покатилась.
Через несколько минут комиссар опять вошёл в семейную комнату.
— Господин оберамтманн, — сказал он, — я должен просить вас показать мне комнату вашего сына: мне приказано сделать строжайший обыск.
Старик молча кивнул головой и повёл комиссара в комнату своего сына.
Придя туда, он сел в кресло и сказал:
— Исполняйте обязанность.
Комиссар окинул комнату пытливым взглядом.
Потом подошёл к бюро.
— Ключ у вас? — спросил он.
— Вероятно, у сына, — отвечал старик. — Вы пошлёте за ним?
— К сожалению, я не могу терять времени, — сказал комиссар. — Обойдёмся и без ключа, урон будет незначителен.
Он вынул из кармана крепкий, узкий прутик из полированной стали, осторожно ввёл его под доску и, воткнув в то же время отмычку в замочную скважину, ловко повернул её и отпер замок. Оберамтманн спокойно смотрел.