Едва рассталась она с дамами, как поспешила назад и пошла в другой конец коридора, где находилась комната оберамтманна. В передней сидел старый слуга.
— Господин оберамтманн уже возвратился? — спросила она равнодушно.
— Только что пришёл, — отвечал старый Иоганн, вставая с поспешностью.
— Спросите его, могу ли я войти — мне хотелось бы поскорее узнать, что нового он принёс?
Слуга поспешил исполнить желание молодой невесты, вошёл в комнату своего господина и через минуту отворил дверь для молодой девушки.
Оберамтманн положил шляпу и трость и, не снимая пальто, медленно и задумчиво расхаживал по комнате, заложив руки за спину и прихрамывая на подагрическую ногу.
При виде молодой девушки лицо его прояснилось; он с искренней, но печальной улыбкой пошёл ей навстречу и сказал:
— Что скажет моя невестушка? Сердце не совсем на месте. Я расскажу, что слышал, только…
— Папа, — прервала его Елена, на лице которой выразились живейшее беспокойство и озабоченность. — Папа, дело Карла плохо!
Оберамтманн печально взглянул на молодую девушку, которая едва удерживалась от слёз.
— Ну, всё, без сомнения, окончится хорошо, — сказал он спокойно, — потому что, в сущности, нет никаких явных улик против него. Но откуда ты…
— Нет-нет! — вскричала Елена с живостью. — Всё кончится ужасно! — Карл в серьёзной опасности, нужно спасти его! Вот какое письмо я получила!
Она вынула записку, приложенную к посылке Зоннтага, и подала оберамтманну.
Записка была написана в виде счёта, отдельными строчками. В заголовке стояло большими буквами: «Не обнаруживайте никакого беспокойства, если вам придётся читать эти строки в присутствии других!»
Оберамтманн читал дальше:
«Дело лейтенанта фон Венденштейна очень плохо. У него нашли компрометирующие бумаги, за которые он будет отвечать, если не пожелает стать доносчиком. Его строго накажут для примера. Друзья решились освободить его во что бы то ни стало. Переговорите с его отцом, но скройте от прочих и как можно скорее доставьте вместе с посылаемыми корзинками побольше денег золотой монетой».
Прочитав записку, оберамтманн стал грустен и задумчив.
Елена смотрела на него тоскливо.
— Своим побегом он подтвердит виновность; если побег не удастся, положение станет ещё хуже, — сказал оберамтманн задумчиво.
— Но боже мой! — вскричала Елена. — Если он останется и долго пробудет в этой ужасной тюрьме, а ведь здоровье его ещё не поправилось после ран! Если они его осудят — о, и подумать страшно! Прошу вас! — вскричала она с мольбой. — Позвольте ему бежать!
— Когда бы это было верно! — сказал оберамтманн почти про себя. — Однако если и удастся побег, то он долго, а может быть, никогда не возвратится на родину. Подумала ли ты об этом, дитя моё?
— Я ни о чём не думаю! — вскричала Елена с живостью. — Как только о том, что он в опасности, в большой опасности и что есть средство спасти его! О, хотя бы мне пришлось расстаться с ним на целые годы, он должен бежать. Я буду несравненно спокойнее, зная, что он свободен вдали, нежели видя, как он с каждым днём умирает здесь с тоски!
— Правда, — сказал оберамтманн, — его мать также будет страдать. — Притом неудавшийся побег только временно ухудшит его положение и не может сам по себе служить поводом к осуждению; если же удастся — ну что же, везде можно жить.
Он с кроткой улыбкой повернулся к Елене.
— Попробуем, — сказал оберамтманн. — Через час надо отправить твои корзинки, но ни слова моей жене и дочерям — они узнают, когда побег удастся, — прошептал он, поднимая палец.
— Благодарю, благодарю! — вскричала Елена, целуя руку старику. — Я принесу сюда корзинки и потом сама отнесу их к Зоннтагу.
Пока это происходило в доме оберамтманна, ветеринар Гирше медленно и спокойно прошёл Фридрихсвалль и вступил в большой красивый дом. На дверях нижнего этажа с правой стороны находилась дощечка с надписью: «барон фон Эшенберг».
Гирше позвонил у этой двери.
Вышел рейткнехт[34].
— Господин барон дома? — спросил его Гирше равнодушным тоном. — Я хотел бы взглянуть на лошадей.
Рейткнехт возвратился через несколько минут и ввёл ветеринара в комнату своего господина. Барон, прежний офицер ганноверской гвардии, молодой человек с тонкими чёрными усами и красивым лицом, лежал на софе и, с выраженьем скуки, пускал сигарный дым к потолку.
— Добрый день, дорогой Гирше! — сказал молодой человек, приподнимаясь и протягивая ветеринару руку. — Что поделываете в эти печальные времена? Я умираю от скуки и, — прибавил он, сжимая сигару зубами, — от злости. Отвратительное положение быть осуждённым на безделье! Садитесь, закуривайте и рассказывайте мне что-нибудь, а лошади мои здоровы, как рыба!
Ветеринар сел около молодого человека в американскую качалку и сказал грустно:
— Скуку я мог бы ещё разогнать, но со злобой нельзя справиться, она неизлечима в настоящее время.
Молодой человек приподнялся, опираясь на локоть, и сказал:
— Что вам? Вы как будто хотите сказать мне что-то?
— Да, — отвечал Гирше, — и прямо перейду к делу, потому что времени мало. — Вы знаете, полиция поставлена на ноги, узнали о различных планах, за всеми вами присматривают…
Молодой человек рассмеялся.
— Это не новость, — сказал он, небрежно указывая рукой на окно. — Держу пари, что там на улице стоит такой же почётный страж, который не спускает глаз с моего дома и, когда я выхожу, следует за мной по пятам. Бедного Венденштейна они схватили, но ему ничего не сделают.
— Ошибаетесь, барон, — сказал Гирше. — С ним может случиться что угодно, потому что у него нашли бумаги фон Чиршница, который, к счастью, уехал, и фон Венденштейну придётся одному расхлёбывать кашу.
— Чёрт возьми! — вскричал молодой человек, вскакивая. — Это неприятно!
— Более чем неприятно, — сказал Гирше, — но не следует оставлять этого дела без внимания: наш долг — спасти лейтенанта фон Венденштейна.
— Каким образом? — спросил с живостью фон Эшенберг.
— Каким образом? — сказал Гирше. — Это могут знать только исполнители, прочие же должны оставаться непричастными. Господин барон, — продолжил он после краткого молчания, — у вас самая лучшая лошадь в Ганновере, быстрая, как ветер, и не знающая усталости.
— Гамлет, — сказал молодой человек, — да, это великолепная лошадь, она…
— Дадите ли вы мне коня, чтобы спасти лейтенанта фон Венденштейна? — спросил Гирше. — Но возвратится ли он к вам, этого я не знаю.
— Можно ли спрашивать об этом! — вскричал молодой человек. — Возьмите Гамлета, но… — прибавил он, погрустнев, — нельзя ли поберечь его? Это такое хорошее, верное животное.
— Без сомнения, фон Венденштейн не пожертвует им без причины, — сказал ветеринар. — Но в таком деле нечего дорожить лошадью, и наконец, спасение фон Венденштейна стоит тысячи луидоров.
— О, дело не в этом! — возразил с живостью фон Эшенберг. — Но вы знаете, лошадь для кавалериста не животное, а друг. Берите Гамлета.
— Пойдёмте в конюшню, — сказал ветеринар. — И не противоречьте мне ни в чём!
Фон Эшенберг перешёл двор. Ветеринар следовал за ним.
У конюшни стоял рейткнехт. Все подошли к четырём лошадям барона, выхоленным и вычищенным.
— Посмотрите, всё ли в порядке, — сказал молодой человек равнодушно ветеринару, который внимательно смотрел на красивых животных.
— Господин Гирше ничего не найдёт, — сказал гордо рейткнехт, — они все хороши и совершенно здоровы.
Ветеринар по очереди осматривал лошадей и выражал своё одобрение кивком головы.
Он подошёл к последней лошади, над стойлом которой была надпись: «Гамлет».
Гирше ласково похлопал коня по шее и провёл рукой по его ногам.
Несколько раз он внимательно ощупывал левую переднюю ногу и покачивал головой.
— Ну разве не всё хорошо? — спросил барон.
— Не всё, — отвечал ветеринар, — есть небольшое затвердение, которое не совсем нравится мне. У другой лошади я не обратил бы на это внимания, но у такого животного кровь гораздо нежнее.
— Что же это такое? — спросил барон.
— Вчера Гамлет шёл очень хорошо, — сказал рейткнехт, заботливо смотря на лошадь.
— Теперь это не имеет ещё никакого значения, — сказал ветеринар, продолжая ощупывать ногу у лошади, — но может принять дурной оборот. — Надобно следить. Я бы посоветовал барону поставить ко мне лошадь на несколько дней, чтобы я мог постоянно наблюдать за нею.
— Если вы считаете это нужным, — сказал барон, — то пожалуйста, позаботьтесь…
— Вы знаете меня и можете положиться! — сказал Гирше спокойно. — Гораздо лучше быть осторожным, чем лишиться, по своей беззаботности, такого великолепного коня.
— Хорошо, я велю привести его к вам, — сказал барон.
— Я лучше возьму его сам, — возразил Гирше, — и дорогой понаблюдаю, как он идёт.
— Хорошо. Иоганн, оседлай Гамлета!
— Но сперва, для предосторожности, я наложу компресс на это место, — сказал ветеринар и принесённым бинтом перевязал ногу лошади выше бабок.
Через несколько минут лошадь была осёдлана, ворота отворились, Гирше сел на лошадь.
Барон похлопал животное по шее и приложил своё лицо к его голове.
— Позаботьтесь о нём, — сказал он и грустно прибавил:
— До свиданья, мой добрый Гамлет!
Гирше выехал. Тугой, непривычный компресс оказывал своё действие — лошадь прихрамывала.
Напротив дома медленно прохаживался человек в простом штатском платье. Он внимательно стал присматриваться, когда отворились ворота, но, увидев известного всем ветеринара на перевязанной, хромающей лошади, повернулся и спокойно продолжил свою прогулку.
Через несколько часов карета оберамтманна фон Венденштейна остановилась у лавки купца Зоннтага. Из кареты вышла госпожа фон Венденштейн с дочерями и Еленой. Навстречу дамам поспешили Зоннтаг и его молодая, красивая и ловкая жена. Елена держала пакет, полученный ею в то утро.