Из-за угла улицы, выходящей на площадь, показался человек, вошёл в беседку, в которой только что был лейтенант, собрал оставленные вещи, взял узел под мышку и медленно отправился к внутреннему городу.
Молодой человек перешёл мост. Несколько человек прогуливались за мостом, между деревьями, при мерцающем свете газовых фонарей.
Навстречу лейтенанту шёл небольшой мужчина, ведя под руку женщину в бюргерском наряде.
— Добрый вечер! — крикнул мужчина громким голосом. — Наконец-то ты пришёл, кузен — мы тебя заждались! Что ты там делал без нас? Теперь пойдёмте скорее домой!
И тихо прибавил, почти наклонившись к уху лейтенанта:
— Ни слова, ни жеста, дайте руку даме!
Дрожащая рука опёрлась на руку молодого человека.
— Зоннтаг, Елена! — прошептал последний, но маленький купец уже быстро шагал по обсаженной деревьями улице. Елена увлекла жениха за собой.
Вскоре они достигли конца Фридрихсвалля и вошли в так называемую рощу Эйленринде, которая осеняет Ганновер красивыми верхушками своих старых высоких деревьев.
Всякую попытку лейтенанта заговорить Зоннтаг прекращал замечанием: «Подождите, пока выйдем из города!»
Поэтому молодой человек довольствовался тем, что нежно пожимал ручку, покоившуюся на его руке и изредка отвечавшую на его пожатие.
Они достигли последних городских домов, никто не обратил на них внимания, они казались возвращающимися из гостей бюргерами.
Зоннтаг осторожно огляделся: никого не было видно на далёком пространстве.
— Теперь скорее под тень деревьев! — сказал он и пошёл впереди молодых людей.
Их приняла тёмная роща Эйленринде.
— Так, — сказал Зоннтаг, с облегчением выдохнув. — Главная опасность миновала. Фрейлейн, вы нам сильно помогли: мужчина, идущий с дамой, никогда не кажется подозрительным. Теперь разговаривайте, — прибавил он с улыбкой, — у нас есть ещё минут десять, а я пойду впереди в двадцати шагах, но с условием, чтобы вы не теряли меня из вида и соразмеряли свои шаги с моими, время дорого.
И быстро пошёл по белевшей в темноте дороге.
Молодые люди двинулись за ним, ведя шёпотом разговор: они должны были идти скоро, потому что тёмный силуэт фигуры Зоннтага быстро подвигался вперёд по дороге, которая вела к большому шоссе, пересекавшему Эйленринде.
Оба переживали теперь минуты особенного, глубокого волнения. Радость от удачного начала побега, скорбь о разлуке, продолжительность которой нельзя было определить, тяжкие заботы о предстоящем дне, потому что лейтенанту предстояло проехать всю страну до самой границы — всё это наполняло и волновало молодые сердца, которые вновь сжимались под влиянием печальных мыслей. Они обменивались только отрывистыми словами, словами любви, уверения в верности, грустного воспоминания о происшедшем, печаль и надежда, счастье и скорбь чудесно сливались в этих словах.
Так поспешно шли они дальше и дальше, запыхавшись от быстрой ходьбы и внутреннего волнения; свежий ночной ветерок касался их горячих щёк; с тёмного неба светили сквозь бегущие облака мерцающие звёзды, в величественном спокойствии и безмолвии взирая на бегущих в трепете людей, которые спасались от других им подобных, коим не сделали никакого зла и к коим не питали ни ненависти, ни мщения; таинственная сила совершающейся судьбы народов гнала преследуемых, как гнала их противников, которые преследовали их. Но небесные звёзды не ведали ничего об этих страданиях и борьбе жителей земли — те звёзды, светлые пути которых, подчинённые вечному строю и гармонии, никогда не пересекаются и не перерезывают враждебно друг друга, как пути борющихся людей, которые на границе света и мрака должны в тягостной борьбе стремиться из области мрака в область вечного света и покоя.
Дорога повернула, сквозь расступившиеся деревья видно было большое шоссе.
Зоннтаг остановился. Через несколько секунд к нему подошли молодые люди.
Из тени вышел на дорогу человек, ведя лошадь в поводу.
— Слава богу, вы здесь, господин фон Венденштейн, — сказал ветеринар Гирше, подойдя к молодому человеку и пожав ему руку. — Я немало беспокоился. Теперь, когда главное сделано, да поможет Бог в остальном!
— Скорей, скорей на лошадь! — вскричал Зоннтаг с живостью. — В кобурах два двуствольных пистолета, а здесь… — Он вынул два полных кошелька. — Золото. С деньгами в кармане и с четырьмя выстрелами можно далеко уехать. Вот ещё несколько горстей мелкого серебра, — продолжал он, — спрячьте его в карман, оно понадобится вам в том случае, когда золото может возбудить подозрение. Теперь ступайте, постарайтесь достигнуть моря или голландской границы, а главное, будьте к утру в безопасном месте, в густом лесу или у крестьян, они вас не выдадут. До утра вас не хватятся, у вас впереди восемь или девять часов. Днём не показывайтесь. Вперёд, вперёд!
Молодой человек похлопал лошадь по шее.
— Это Гамлет фон Эшенберга, — сказал он, — почему же не моя лошадь?
— Что за мысль?! — вскричал Зоннтаг. — Вывести вашу лошадь из конюшни — значит поднять всю полицию на ноги.
— Если нужно, — сказал Гирше, — пожертвуйте лошадью, но, — прибавил он, поглаживая шею красивого животного, — если возможно, поберегите Гамлета. — Отдайте его какому-нибудь крестьянину, тот приведёт коня назад.
— Не сомневайтесь, — отвечал фон Венденштейн, — я буду по возможности щадить лошадь. Благодарю Эшенберга за это доказательство дружбы, но прежде всего благодарю вас, господа!
Он пожал руки Зоннтагу и Гирше.
Потом обратился к Елене, которая безмолвно стояла, сложив на груди руки.
— Прощай, моя бесценная! — сказал он глубоко взволнованным голосом.
Елена обняла его и крепко прижала, опустив с рыданием голову на его грудь.
— Когда-то ты пела мне: до свиданья, — сказал лейтенант, приподнимая лицо молодой девушки, — и мы свиделись, хотя перенесли много страданий.
— До свиданья! — прошептала молодая девушка.
— Ступайте, ступайте, ради бога! — вскричал Зоннтаг.
Фон Венденштейн нежно поцеловал уста Елены, потом тихо снял её руки со своих плеч и вскочил на лошадь.
Он помахал на прощание рукой, лошадь взвилась и через несколько секунд исчезла в темноте.
— Да хранит его Господь! — сказала громко Елена и залилась слезами; чрезмерное напряжение сменилось глубокой скорбью разлуки, и она почти лишилась сил.
— Будьте мужественны, фрейлейн, — сказал Зоннтаг, подавая ей руку. — Он уже миновал главнейшую опасность, не теряйте сил, по крайней мере до тех пор, пока мы не привезём вас домой!
Елена встала и опёрлась на руку купца.
Все трое безмолвно возвратились в город.
Глава пятнадцатая
На улице Камбасерес, напротив задних ворот здания министерства внутренних дел, стоит маленький двухэтажный дом, с воротами посредине.
К этому дому подошёл низенький мужчина, лет сорока-пятидесяти, с резкими чертами смуглого лица того оливкового оттенка, который присущ южным французам, с небольшими чёрными усиками и блестящими умными глазами. Он позвонил в колокольчик.
Немедленно отворились ворота, посетитель вошёл и, повернув к лестнице на второй этаж, спросил у привратника:
— Герцог дома?
Получив утвердительный ответ, посетитель поднялся по устланной мягким ковром лестнице и, встретив в передней камердинера, сказал ему:
— Спросите, угодно ли герцогу принять Экюдье.
Камердинер ушёл во внутренние комнаты и через несколько секунд отворил дверь:
— Пожалуйте.
Экюдье, умный и искусный редактор журнала «Франс», вошёл в маленький салон, убранный и меблированный в стиле Людовика XV. Позолоченная мебель, стенные часы, фамильные портреты по стенам, пёстрые ковры на красивом паркете — всё это составляло роскошное и вместе с тем элегантное целое.
Это изящное и старинное убранство вполне гармонировало с высокой аристократической фигурой и красивыми, древнефранцузскими чертами герцога Граммона, который, несмотря на раннее утро, был уже совсем одет.
— Я услышал, что вы здесь, герцог, — сказал Экюдье, — и не захотел откладывать своего визита. Вы приехали из Вены, и, может быть, вам не будут бесполезны некоторые сведения. Я был в отеле «Граммон», — продолжал он, — там мне посоветовали, чтобы я отправился сюда.
Герцог указал на стул и, сев в широкое кресло, сказал, обводя глазами комнату:
— Уютные покои этого домика, в котором я жил ещё в бытность Гишем, я, когда бываю в Париже один, предпочитаю большим дворцам в Сен-Жерменском предместье. Очень рад видеть вас, дорогой Экюдье. Как идут здесь дела? Что говорит общественное мнение и политический мир? Никто, кроме вас, не может иметь лучших сведений обо всём этом, — прибавил он с лёгким поклоном.
— Политический мир, — отвечал Экюдье, — представляет в настоящую минуту хаос, в котором борются противоположные стихии. Жаль, очень жаль, — прибавил он со вздохом, — потому что никогда не было столь удобной минуты, чтобы сразу восстановить тот авторитет, которого мы лишились по вине битвы при Садовой.
Герцог пожал плечами.
— Я употребил тогда все силы, чтобы дать политике иное направление, — сказал он.
— Конечно, конечно, — согласился Экюдье. — Но поможет ли взгляд в прошлое — нам следует опять приобрести то, что мы потеряли!
— Да. И что думает император? — спросил герцог как бы невзначай, устремляя пристальный взгляд на оживлённое лицо журналиста. Лагерроньер, кажется, обладает тонким умом…
— Лагерроньер убеждён, — отвечал Экюдье, — что император желает серьёзно действовать и ждёт только случая, чтобы преодолеть все препятствия, которыми его окружают.
— Окружают? — спросил герцог. — Кто? Я полагал, что здесь все в воинственном настроении.
— Вовсе нет, — ответил Экюдье. — Маркиз де Мутье желает войны, я в этом твёрдо убеждён, и довольно ясно выражает своё мнение, равно как граф Сен-Вальер, начальник его кабинета. Но Руэр и Лавалетт и все их клевреты, — прибавил он, пожимая плечами, — ревностно и неутомимо хлопочут о мире. А это значит, — сказал он недовольным тоном, — о новом унижении Франции.