— Пригласите герцога войти.
Глава семнадцатая
По знаку императора герцог Граммон сел рядом с ним.
— Итак, дорогой герцог, — сказал Наполеон весёлым и спокойным тоном, — вы видели здесь положение дел, и я желаю ещё раз серьёзно обсудить его, чтобы вы возвратились в Вену, вполне зная положение и моё о нём мнение.
Герцог поклонился.
— Государь, — сказал он, — внешнее политическое положение, кажется, ясно: в люксембургском вопросе ваше величество занимает изолированное и второстепенное место. Самое лучшее — отступить, если можно, но отступить с честью, и, как уже известно вашему величеству, Австрия поручила мне убедить ваше величество в несвоевременности действий, но вместе с тем выразить, что она употребит все средства, чтобы отступление было по возможности честное. Менее ясным, — продолжал герцог, пожимая плечами, — представляется мне внутреннее состояние, которого никак нельзя отделить от внешней политики.
— К сожалению, нет, — сказал император, медленно качая головой. Но, — продолжал он, поднимая на герцога полузакрытые глаза, — что вы думаете о влиянии внутреннего состояния на внешнюю политику?
— Государь, — отвечал герцог, — мне кажется, здесь ведётся двойная игра. Французский характер с его горячностью, очень воинственен, но не настолько, чтобы произвести сильный взрыв. Пресса, в душе враждебная правительству, говорит о мире — эти люди желают внушить правительству непопулярную политику, и потом первые же сами жестоко осудят её.
Император медленно кивнул головой.
— Вы тонкий наблюдатель, дорогой герцог, — сказал он с улыбкой.
Герцог продолжал:
— Поэтому отступление должно казаться победой в глазах национального чувства, и я думаю, государь, что это так и будет. Венский кабинет уверился, что Англия будет ревностно и серьёзно поддерживать требование о нейтрализации великого герцогства Люксембург.
— С введением прусского гарнизона? — спросил император.
— Со срытием крепости, — отвечал Граммон.
Император покачал головой и стал тихо крутить усы.
— Было бы правильнее оставить крепость и в ней люксембургский гарнизон, — сказал он, как бы сам себе. Можно было бы, — продолжал он, — поставить непременное условие срыть крепость. Да, его легко можно представить общественному мнению как поражение Пруссии, а в настоящую минуту это весьма важно. Теперь, дорогой герцог, ещё один вопрос, более серьёзный: что выйдет из всего этого?
— Государь, — отвечал герцог Граммон, гордо выпрямляясь, со сверкающими глазами, — французское чувство возмущается унижением вследствие битвы при Садовой и её результатов. Надобно рассеять это унижение, освободить Францию от давящего её кошмара. Надо преломить грозный меч, который доселе был направлен против нас и который уже начинает проникать в плоть Франции!
— Вы, кажется, так же порицали мою политику в минувшем году? — спросил император с лёгкой улыбкой.
— Государь, — отвечал герцог, — моё сожаление никогда не находило выражения в словах порицания.
— Я был один, — сказал император задумчиво, — что мог я сделать? Я был один… И теперь один! Вы хотите действовать, — продолжал он, — да и кто не хотел бы действовать, у кого только течёт в жилах французская кровь? Но чтобы получить такую возможность, нужно обзавестись союзниками!
— Союзники есть, государь, — сказал герцог, — Австрия…
— Австрия… — протянул император задумчиво, — да, но в этом слове заключается много серьёзных вопросов: достанет ли у Австрии сил, чтобы оправиться от полученных ударов и сделаться действительно могущественным союзником?
— Через год или через два, государь, — отвечал герцог. — Так надеется Фон Бейст.
— Фон Бейст всегда был чересчур оптимистичен, — проговорил медленно император. — Вы имели случай наблюдать за ним, — какого вы о нём мнения?
Граммон улыбнулся.
— Государь, — сказал он, — в дипломатическом мире говорили сперва, что у Бейста куртка не по росту, и, быть может, были правы. Теперь он сбросил эту куртку и, мне кажется, можно сказать, что надетый им плащ слишком велик для него. — Он подвергается опасности запутаться в складках.
Император улыбнулся.
— Поясните, — сказал он.
— Мне кажется, — сказал герцог. — Саксония была слишком мала для Бейста, а Австрия слишком велика для него.
— Но он очень умён, — сказал Наполеон.
— Может быть, даже слишком. Австрии нужен характер, твёрдая рука, чтобы слить вместе все разнородные её элементы, а не диалектический ум, который начинает с того, что эти элементы разделяет.
Император бросил на герцога проницательный взгляд.
— Ваши слова мало ободряют меня заключать союз с Австрией! — сказал он.
— Прошу ваше величество, — отвечал герцог, — не принимать моих слов в этом смысле. — Я сомневаюсь, удастся ли фон Бейсту придать твёрдую, прочную форму австрийской организации, в чём он как протестант и иностранец встретит особенные затруднения. С другой стороны, я убеждён, что он придаст внешней политике импульс и энергию, развив военные силы, устроив осторожное и тщательное управление и исправив обнаруженные им ошибки прежней австрийской дипломатии, которые сказались так чувствительно в минувшем году. Желая исполнить свою задачу, желая долго удержаться на месте, — продолжал герцог с большим оживленьем, — он должен достигнуть внешнего значения Австрии, её блестящего вступления в ряд первоклассных держав, и занятия её исторического положения в Германии. Австрия, — сказал герцог, между тем как внимающий ему император склонил голову на бок, — может исцелить свои внутренние раны только восстановлением внешнего могущества. Разнородные и враждебные между собой элементы, составляющее империю, подчинятся победоносному, самому могущественному в Европе правительству. Расстройство финансов, происходящее не от недостатка источников, а от недоверия к жизненной силе государства, может быть исправлено только тем, что Австрия займёт в Европе одно из первых мест, вследствие чего приобретёт международный кредит. Победа при Садовой, государь, сразу исцелила бы все внутренние язвы Австрии. Следовательно, только огромный внешний успех может осуществить предполагаемое Бейстом внутреннее возрождение Австрии и придать его личному положению твёрдое основание, а это основание, государь, состоит в условии: поднять Австрию после поражения при Садовой. За это фон Бейсту, может быть, и простят его прибытие в Австрию и захват стула, на котором сиживал Меттерних. Поэтому фон Бейст должен действовать, а чтобы действовать, ему нужен наш союз.
Император немного опустил голову.
— Сможет ли тогда фон Бейст действовать так, как хочет? — спросил он спустя некоторое время. — Реальная сила Австрии лежит в Венгрии, а не исключено, что это самостоятельное государство не захочет подчиняться желаниям венского кабинета. Граф Андраши, — проговорил император задумчиво, — молча и со сложенными руками стоит позади фон Бейста, и мне кажется, что этот безмолвный и решительный представитель действительного могущества нынешней Австрии составляет последнюю инстанцию в искусственной жизни её государственного механизма; что Андраши ежеминутно готов твёрдой рукой схватить бразды, как только Австрия уклонится с устраивающего его пути.
— Мне кажется, ваше величество преувеличивает значение графа Андраши, — сказал Граммон. — Его сиятельство не обладает политическим искусством фон Бейста.
— Мадьяры очень хитры и гибки, — сказал Наполеон, качая головой, — и притом тверды и упорны. Кажется, я слишком многого ожидал от Бейста.
— Однако, — заметил герцог, — если влияние графа Андраши так велико, как это кажется вашему величеству, то я не вижу, с какой стати венгерскому министру избегать союза с Францией? Франция всегда пользовалась симпатией в Венгрии, тогда как немецкий элемент постоянно и традиционно был ненавидим, и я не сомневаюсь, что в отношении союза граф Андраши вполне разделяет мнение фон Бейста.
Наполеон упрямо качал головой.
— Венгрия потому ненавидела немецкий элемент в Австрии, что он угнетал её национальную самостоятельность; Германия же, прусская Германия, может быть только симпатична для Венгрии, потому что ей она обязана своей национальной автономией. И если Австрия когда-нибудь займёт в Германии своё прежнее место, то неужели вы думаете, будто Венгрия сохранит своё теперешнее положение и значение? Впрочем, — продолжал он, — все эти опасения не должны препятствовать нам принимать меры. Только прошу вас не выпускать из вида венгерское направление в Австрия — я позабочусь послать в Пешт ловкого дипломата, чтобы служить вам, дорогой герцог, — прибавил он настойчиво. — И действовать там по вашим инструкциям. Знаете ли вы кого годного для этой цели? Я желал бы, чтобы поверенный в делах в Пеште был приятен вам и действовал по вашим указаниям.
Герцог задумался.
— Молодой граф Кастелян, — сказал он наконец, — мог бы занять это место: он гибок, умён и сумеет удержаться в этом деликатном положении.
— Кастелян? — спросил император. — Я справлюсь о нём. — Нужно учредить в Пеште дипломатическое генеральное консульство, оно будет вполне естественно при новой самостоятельности Венгрии. — Но возвратимся к главному делу, дорогой герцог! Чтобы союз с Австрией имел значение, необходимо принять в него Италию, тогда только две первые державы получат полную свободу действия. Кроме того, этот тройной союз окружит южную Германию, предохранит её от прусского влияния и в случае нужды может принудить её идти вместе с нами. Полагаете ли вы возможным соглашение между Австрией и Италией — соглашение с полным забвением всего происшедшего?
— Да, поскольку это зависит от фон Бейста, — отвечал герцог. — Комбинация, которую ваше величество признает необходимой, вполне соответствует его идеям. Я не сомневаюсь также, что император, несмотря на свою неприязненность к Италии, признает политическую необходимость такого забвения, если Италия…
— Что касается Италии, — сказал император, — то я надеюсь, что там услышат мою точку зрения. Здесь трудность заключается в революционной партии, влияние которой слабеет, в Австрии же затруднение представляется в скорби об утратах, в оскорблённой гордости, в глубоко потрясённых родовых интересах. Там соглашение дастся труднее, но зато, — прибавил он с подкупающей улыбкой, — задача вверяется в более искусные руки.