Наполеон рассмеялся.
— Превосходно, превосходно! — вскричал он. — Париж грозит лишиться одежды — какая тема для прессы, как и фельетонов — ни о чём больше не станут говорить!
— Забастовка должна произойти в тот момент, когда окончится люксембургский вопрос, — заметил Конти, — никто не вспомнит о нём, все будут заняты вопросом о жилетах и панталонах!
— Но мы вполне останемся господами движения? — спросил император с некоторым опасением.
— Вполне, государь, — отвечал Конти, — ваше величество может продлить его, сколько угодно, затем вмешается правительство, хозяева увеличат плату, рабочие будут довольны этим, хозяева обрадуются, что не пришлось черезмерно прибавлять заработки, Париж будет счастлив, что избавился от опасности ходить в наряде Истины, весь мир останется благодарен вашему величеству, и иностранцы заплатят за всё. Между тем Люксембург и вся внешняя политика оттеснятся на второй план и выйдут из моды.
— Итак, — сказал Наполеон, продолжая смеяться, — устройте мне этот вопрос портных. Однако нити всех этих движений рабочих всё ещё сходятся в Пале-Рояле?
— Да, государь, — отвечал Конти.
— Надобно постараться, — сказал император, — чтобы сходящиеся там нити не были руководящими и чтобы мой дорогой кузен, посвящающий свой досуг мелким беседам злоумышленного свойства, не мог наделать настоящих бед.
— Ваше величество может быть вполне спокойно, — заявил Конти, — фитиль, находящейся в Пале-Рояле, не приведёт к пороховому магазину.
— Хорошо, — сказал император, — приготовьте же всё, но не слишком рано: люксембургская конференция должна сперва достигнуть известного пункта. До свидания, мой дорогой Конти, — продолжал он с ласковой улыбкой подавая руку, — и впустите странного англичанина.
Конти ушёл, и почти вслед за тем камердинер отворил дверь мистеру Дугласу.
Последний вошёл в кабинет императора с той же прямой, самоуверенной осанкой, с какой стоял перед фон Бейстом.
Он приблизился к императору на несколько шагов, наклонил голову и замер неподвижно, устремив на императора косящий взгляд.
Наполеон с удивлением рассматривал это странное лицо, застывшее, словно маска.
Потом Наполеон сел, указав на стул, и сказал с едва заметною улыбкой:
— Я с удовольствием был готов принять вас, так как князь Меттерних много рассказывал мне о вашем своеобразном и новом воззрении на положение в Европе.
— Позвольте мне, ваше величество, объясняться на моём родном языке, — сказал мистер Дуглас. — Мне известно, что ваше величество свободно владеет им, а я не настолько знаю французский, чтобы изложить свои идеи.
— Мне очень приятно, — сказал император на чистейшем английским, — разговаривать с вами на языке вашего отечества, которое так долго оказывало мне благородное и великодушное гостеприимство.
— Я покинул Англию, — сказал мистер Дуглас громким голосом и с однообразным патетическим выраженьем, устремив на императора пристальный взгляд, — потому что совершившиеся события, нарушив строй Европы, приготовят вместе с тем гибель христианства, если не восстанут державы, имеющие своим призванием быть представительницами и защитницами христианского принципа.
Император молча и внимательно смотрел на него; казалось, он не знал, что отвечать на это вступление.
— Державы эти следующие: Англия — представительница позитивной евангелическо-протестантской церкви; Франция и Австрия, защитницы католичества, и Россия, представительница восточного христианства, — говорил далее мистер Дуглас. — Все эти державы имеют общий интерес: соединиться и сломить прусскую силу, которая хочет подчинить себе Германию, прусскую державу, представительницу отрицательного, критического протестантизма, победа которого будет концом христианства.
Наполеон медленно крутил усы.
— Все эти державы не поняли своей задачи, — продолжал мистер Дуглас, — они дивятся и бездействуют в виду совершившихся событий и не решаются действовать, хотя настолько сильны, что могли бы привести в исполнение свою волю. Руководимая слабым правительством, внемлющим партии, которая в своём материализме стремится сохранить мир во что бы то не стало, Англия не смеет подняться и прикрывает своё недостойное бездействие принципом невмешательства. Что до Франции, то ваше величество сделало большую ошибку, поддержав Италию и не вмешавшись в дела Германии.
Глаза императора не выражали ничего, в лице не дрогнула ни одна жилка. Поглаживая бородку, он прикрывал ладонью невольную улыбку.
— Россия, — продолжал мистер Дуглас прежним тоном, — ослеплённая надеждой преуспеть на Востоке, разгневанная прежнею неблагодарностью Австрии, делает великую ошибку, поддерживая Пруссию. Одна Австрия ничего но может сделать теперь, предприняв в минувшем году борьбу без союзников. Впрочем, фон Бейст вполне сознает необходимость действовать сообща, чтобы исправить совершившееся, и я твёрдо убеждён, что ваше величество ясно сознает опасности, возникшие для Франции из событий минувшего года.
Он замолчал на минуту, как бы ожидая ответа и устремив на императора взгляд своих косых глаз.
Наполеон сидел неподвижно, его непроницаемый взор вяло и без всякого выражения встретил взгляд англичанина.
— Чтобы Франция с Австрией могли действовать сообща,— продолжал мистер Дуглас, — необходимо пробудить Англию от её летаргии и отвлечь Россию от Пруссии.
— И вы считаете это условие исполнимым? — спросил император спокойным тоном.
— Я убеждён в этом, — возразил мистер Дуглас, — и чтобы осуществить его, я решился употребить все свои силы. Исходным пунктом своих усилий в обоих направлениях я избрал ганноверского короля, который соединяет в своей особе английскую национальность и легитимное право, два принципа, посредством которых можно подвигнуть народ и общественное мнение в Англии. Там, — продолжал он, — многие недовольны тем, что правительство так безмолвно и равнодушно смотрит на свержение с ганноверского престола английского принца. Если соединить все эти элементы, если посредством прессы или с трибуны подействовать на общественное мнение в Англии, Если, тем более, приедет туда король, то…
— Вы полагаете, что король Георг возбудит там симпатию, то есть деятельную симпатию, а не одно чувство сострадания? — спросил император несколько внимательнее.
— Я убеждён в этом, — сказал мистер Дуглас.
— Но, — заметил император, наклонив голову набок, — вы упоминали о России…
— В моём плане, — сказал мистер Дуглас, — величайшая задача состоит в том, чтобы отвлечь Россию от Пруссии, и я убеждён, что это сбудется.
— А! — произнёс император невольно.
— Да, ваше величество, — сказал мистер Дуглас, поднимая руку, — я укажу в России на те опасности, которые предстоят в будущем русской империи от немецкого усиления, опасности, уже испытанные легитимным правом. Я покажу, — продолжал он с большим воодушевлением, — что Россия не нуждается в Пруссия, если придёт к соглашению с Австрией относительно вопроса о придунайских областях, а с Англией о торговле на Чёрном море.
По лицу императора мелькнуло особенное выраженье, но так же скоро его черты приняли своё обычное спокойствие, а веки ещё больше закрыли глаза.
— Я знаю, — продолжал мистер Дуглас, — что в Петербурге многие особы разделят эти мысли, и дело ганноверского короля послужит мне и здесь предлогом.
— Знают ли об этом в Вене? — спросил император равнодушно.
— Именно в Вене обратили на это моё внимание, — отвечал мистер Дуглас.
— И фон Бейст разделяет ваше мнение? — спросил император.
— Он обещал мне всевозможную поддержку, и австрийский посол послужит мне посредником в Петербурге; кроме того, я буду рекомендован ганноверским королём.
Наполеон молчал.
— Теперь я прошу ваше величество, — сказал мистер Дуглас, — оказать мне поддержку и рекомендовать вашему посланнику, если только вы находите правильным моё мнение и желаете содействовать его осуществлению.
— Мне было весьма интересно слышать ваше основательное и широкое воззрение на европейскую политику, — сказал император, крутя усы, — с неменьшим интересом я узнаю, как оно будет принято в Петербурге. Мой посланник, конечно, примет вас дружески, однако уже по причине самой национальности он не может ввести вас в тамошний свет.
— Я и не желаю формального представления, — сказал мистер Дуглас, — если только буду иметь право сказать там, что ваше величество разделяет моё мнение и стремления.
— Фон Бейст, — возразил император, — знает, какую сильную симпатию я питаю к Австрии и как проникнут желанием действовать сообща с венским кабинетом, поэтому все воззрения, которые он усваивает, имеют для меня особенную важность.
— Но… — сказал мистер Дуглас.
— Вы, — проговорил император и с выражением безукоризненной вежливости, говорили о влиянии на английскую прессу в пользу ваших идей и дела ганноверского короля; имеете ли вы уже связи, чтобы произвести такое влияние? Я хорошо знаю Англию и вполне способен оценить то могущество, которое имеет там пресса над народом и правительством.
— Я постараюсь соединиться с английским духовенством одного со мною образа мыслей, — сказал мистер Дуглас, — оно прибегнет к своему значительному влиянию на нашу аристократию, которая принимает большое участие в ганноверском короле, и я убеждён, что английское духовенство станет пропагандировать мои идеи всюду, даже у королевы.
Опять на губах императора явилась невольная улыбка; он наклонил голову и провёл рукой по бороде.
Потом встал и вежливым тоном сказал:
— Благодарю вас за одолжение, которое вы сделали мне, приехав сюда и сообщив мне свои мысли — такой беспримерной ревности нельзя не пожелать полнейшего успеха, и я могу только повторить, что мне будет весьма интересно узнать, какой приём найдут ваши мысли в Англии и России.
Мистер Дуглас также встал и открыл рот с таким выражением, как будто не ожидал окончания разговора.
— Вы едете отсюда в Петербург? — спросил Наполеон тем же обязательным тоном.