Фриц Дейк закусил губы, гневное выражение разлилось по его лицу, и он глухим голосом сказал:
— Я не должен вспоминать о том, что случилось с нами в этот год, Когда я вспомню о короле, который живёт далеко в изгнанье, когда подумаю о наших солдатах, которые так храбро бились везде и всегда до последней минуты, и когда потом должен видеть чужие мундиры, я готов усомниться в правосудии Божием.
— Этого никогда не должно делать, — важно отвечал старик. — Нам ли знать пути Господни? Правда, я с прискорбием взираю на прошедшее, в котором крепче укоренилась моя старая жизнь, чем твоя, сын, но не осмеливаюсь порицать великие судьбы, предопределённые Господом князьям и народам. Повинуйтесь начальству, имеющему власть над вами, — продолжал он через несколько минут, — так говорит наш достойный пастор Бергер, который, без сомнения, хранит в памяти старое время и от всего сердца предан нашему бедному королю. И мы не имеем, конечно, никакой причины жаловаться на новое начальство, которому Бог вручил власть — господин фон Кленцин, следует признать, искусный, правдивый и милостивый человек, хотя и не умеет достучаться до сердца ганноверского крестьянина как оберамтманн, однако ж он желает добра, и что мне особенно нравится, так это то, что он уважает нашу любовь и привязанность к старине.
— Но… — вскричал Фриц недовольным тоном.
Маргарита подняла голову с его плеча; глаза её заблестели и закрасневшись, она сказала с живостью:
— Нехорошо, с твоей стороны, роптать на судьбу, и у тебя нет к тому никакой причины: разве последний год, принёсший столько перемен в свете, не соединил нас, и разве Господь не благословил нас и наш дом? Чего нам оглядываться на свет, когда в нашем доме живёт мир и счастье! Оставь спор королей, он не так близок к нам, как наш дом и двор и наша любовь. Господь рассудит их, и если кому причинена несправедливость, Он увидит и поправит её. Вот, — сказала она кротко, — там висит портрет твоего короля, я почитаю его и часто молюсь за бедного государя, из любви к тебе. Я не требовала повесить портрет моего короля, хотя привыкла видеть его с тех пор, как стала помнить себя, но моё сердце болит, когда вижу в тебе гнев и ненависть, когда вижу, что ты не думаешь о том, что в это время вражды и озлобления, мы оба должны вносить всюду единодушие, примирение и любовь!
Её чистые глаза светились влажным блеском, и слеза медленно скатилась по щеке.
Молодой крестьянин быстро схватил её руку, привлёк к себе и поцеловал глаза. Он ничего не сказал, но гневное выраженье исчезло с его лица, и тёплый взгляд голубых глаз нежно и ласково смотрел на взволнованное лицо молодой женщины.
— Маргарита права, — сказал старик, важно взглянув на детей, — станем хранить мир в доме, когда извне бушует буря, позаботимся, чтобы и при новом начальстве царствовали в стране истина и правда, и поблагодарим Бога за ниспосланное благо — Он нам послал в дом своё благословение.
Он ласково посмотрел на молодую женщину, потом как бы невольно раскрыл библию — святая книга открылась на псалмах, в которых старик так часто искал утешения и назидания; он медленно перевернул несколько листов, его глаза остановились на одном месте раскрытой книги, и спокойным, твёрдым голосом он прочёл:
«Так близко к боящимся Его спасение Его, дабы водворить славу в земле нашей! Милость и истина стремятся, правда и мир облобызаются. Истина возникнет от земли, и правда приникнет с небес. Господь даст благо, и земля наша даст плод свой. Правда пойдёт пред лицом Его, поставить на путь стопы свои».
Нежно прижал к себе Фриц свою молодую жену, которая потом встала, подошла к старику, медленно закрывшему книгу, и поцеловала ему руку, в то время как он положил другую руку на её голову.
Между тем как жизнь селения Блехова сосредоточилась внутри домов, глубокое безмолвие легло на улицах и на окрестных полях, показался на опушке соснового леса, подходившего к самому селению, всадник на стройной, красивой лошади.
Он наклонился вперёд и стал высматривать направо и налево от леса и вдоль улицы.
Когда же его взор не встретил ничего, кроме безмолвных деревьев и белеющей дороги к селению, тогда он медленно сошёл с лошади, погладил её по взмыленной шее, отвёл к лесу и привязал там к дереву.
— Спасибо, доброе животное, — сказал он, между тем как лошадь с удивлением смотрела на него своими большими умными глазами, — ты скоро отдохнёшь и получишь награду за свои труды — мы много проехали и выиграли время, правда, — прибавил он со вздохом, — это никак не поможет при существовании телеграфов, но вперёд, вперёд! Здесь я знаю дорогу.
Он вынул пистолеты из чушек[47] и медленно пошёл по дороге к селению, волнуемый быстро сменяющимися чувствами. Глубокая скорбь наполняла его сердце при мысли о прошедшем времени, когда он играл здесь ребёнком, когда весело приезжал из гарнизона в отеческий дом, который теперь стоял так мрачно и безмолвно, между тем как он, беглец, шёл по той улице, на которой ему был знаком каждый камень, каждый куст. С грустью и печалью думал он о найденном здесь счастье, цветущий венец которого был так близок к нему и которое так внезапно скрылось в неизвестном будущем, но при всём этом сердце его радостно билось от прелести положения: бегство с его опасностями, предстоявшая ему жизнь, полная разнообразия и волнения, всё это обаятельно действовало на его молодое, жаждущее жизни сердце, и тем сильнее волновало его душу, что сливалось с горестными воспоминаниями о минувшем времени.
Тщательно избегая полос света, падавших из окон, молодой человек шёл лёгкими шагами по сельской улице и, не встретив никого, достиг дома старого Дейка. Он подошёл к освещённому окну, собака с лаем бросилась на него, но в ту же минуту узнала друга и стала ласкаться, радостно помахивая хвостом.
Молодой человек прильнул к стеклу и увидел старого Дейка с библией в руке, увидел как Маргарита, встав, поцеловала старику руку. Посторонних никого не было: он подбежал к двери, отворил её без шума и в одно мгновение очутился в комнате, среди добрых и честных людей, которые ещё не пришли в себя от удивления.
— Боже мой, господин лейтенант! — вскричал Фриц, вскочив и подбежав к молодому человеку.
Старый Дейк с глубоким изумлением поднял голову и медленно встал, между тем как Маргарита перебирала передник и нерешительно шла вслед за мужем.
Фон Венденштейн дружески пожал руку Фрицу и подошёл к старику.
— Добро пожаловать, господин лейтенант, — сказал последний, крепко пожимая руку молодому человеку, — милости просим! Что привело вас сюда в такой поздний час, и откуда вы…
— Но боже мой! — вскричал Фриц. — Вы в пыли, утомлены, с пистолетами в руках — что это значит? Что случилось?..
— Потише, мой друг, — сказал лейтенант. — Не говори так громко. — И с особенной полувеселой-полупечальной улыбкой прибавил: — Я сбежал…
— Сбежал?! — вскричала Маргарита горестно, между тем как старый Дейк и его сын с немым изумлением смотрели на молодого человека, необыкновенное положение которого и внезапный приезд казались им непонятными.
— А, — сказал лейтенант, быстро повёртываясь к молодой женщине, — здесь и Маргарита, которой я обязан частью своей жизни и которая стала ещё красивее в своём новом звании хозяйки дома. Искренне желаю счастья.
Он протянул руку молодой женщине и, улыбаясь, сказал Фрицу:
— Тебе первому мой привет — война принесла счастье нам обоим: твоё уже осуществилось, моё же…
— Но, господин лейтенант, расскажите, что это значит? — шутка это или всерьёз? — произнёс Фриц.
— Всерьёз, ещё как всерьёз, — сказал лейтенант. — Я убежал, и вся полиция, все жандармы, конечно, уже гонятся за мной!
— Зачем? Что случилось?
— Зачем? — переспросил фон Венденштейн. — Я и сам этого не знаю. Что случилось — очень простая вещь: меня арестовали, посадили в полицейский участок в Ганновере, и я убежал. Моё спасение зависит от того, чтобы я как можно скорее добрался до Гамбурга и сел на корабль. До вас я счастливо доехал, теперь ты должен помочь мне и спасти свободу, как спас прежде жизнь, и я навсегда останусь твоим неоплатным должником. Однако прежде всего я попрошу молодую хозяйку накормить меня, потому что умираю от голода и жажды.
Маргарита поспешно вышла.
Лейтенант сел за стол.
— Но расскажите же нам, в чём заключается это грустное дело, — попросил старый Дейк. — Я кое-что слышал. Извините за вопрос, господин лейтенант: вы были неосторожны и вступили в заговор?
И старик посмотрел на молодого человека почти с отеческим участием и заботливостью.
— Нет, добрый Дейк, — отвечал фон Венденштейн, — я не был неосторожен и не вступал ни в какие заговоры. Видите ли, — продолжал он, — чувствуется близость войны, и, быть может, скоро наступит время, когда король пойдёт опять в поход, чтобы завоевать своё государство; поэтому многие офицеры и солдаты ушли за границу, там они соединятся и приготовятся к войне; я же решил спокойно ждать, пока не начнётся настоящая война, как советовал мне мой отец.
— Он, как всегда, был прав, — сказал старый Дейк, ударив по столу, — и здесь, в селении, ходят такие слухи, и многие молодые парни приходили ко мне за советом. Я всем им советовал оставаться сидеть и ждать.
— Но, — возразил Фриц, с особенным вниманием слушавший лейтенанта, — в прежнее время, во время французского господства, уходили многие молодые парни и служили в немецком легионе. Вы, отец, сами рассказывали нам об этом.
— Тогда было другое дело, — сказал старик важно, — тогда у короля имелась своя армия, и ганноверские парни, уходившие к нему, были настоящими солдатами и состояли в походе: теперь же они должны блуждать по чужим странам, без правильной идеи и порядка, без родины и защиты — это не совсем хорошо. Если король снова назначит поход и призовёт солдат, то я никого не стану удерживать, кто захочет идти под старые знамёна; но теперь ещё этого нет и, конечно, не будет. Однако, — спросил он после краткого молчания, которого не решался прервать сын, хотя его лицо ясно выражало, что он не разделяет мнения отца, — за что вас арестовали, господин лейтенант?