— Не знаю, вероятно, по подозрению. После ареста обыскали мою комнату и нашли бумаги, принадлежащие моим друзьям. На меня пала вся ответственность, и кажется, я должен был послужить примером для острастки. Поэтому я при помощи друзей, которых отчасти не знаю, убежал, и, если мне не удастся достигнуть границ, то придётся долго, очень долго сидеть в тюрьме.
Старик печально покачал головой.
— Какое горе для вашей матушки! — проговорил он тихо.
— Мы проведём вас, господин лейтенант, через рощу, там вы не встретите ни души, — сказал Фриц.
Возвратилась Маргарита. Она принесла большое блюдо с холодным мясом и бутылку вина, накрыла стол белой, как снег, скатертью, и вскоре лейтенант ревностно занялся подкреплением своих сил, воздавая честь кулинарным произведениям зажиточного дома.
Старый Дейк смотрел на молодого человека с довольною улыбкой и с тем почтительным вниманием, каким дарят аппетит гостя в старинных крестьянских домах. Потом медленно и задумчиво проговорил:
— Дело уж сделано, теперь нужно только доставить вас в безопасное место. Если впоследствии дело объяснится в вашу пользу, то вам лучше ждать того в безопасном отдалении. Мой вам совет — отдохнуть с часок, а потом мы запряжём маленькую тележку, и Фриц проведёт вас через рощу, он хорошо знает дорогу. Таким образом, с Божией помощью, вы завтра будете в Гамбурге.
— Отлично! — вскричал молодой человек, но прибавил нерешительно: — Я желал бы повидаться со старым пастором Бергером — проститься с ним, передать ему поклон от Елены: кто знает, когда я опять увижу их всех, — сказал он грустно.
— Я сейчас схожу к пастору, — сказал Фриц, — он, без сомнения, придёт сюда. Вам нельзя выходить: кто-нибудь может увидеть вас там, и хотя здесь никто не выдаст вас, однако лучше, чтобы вас не видели.
— Не знаю, хорошо ли беспокоить старика и увеличивать опасность, — заметил старый Дейк, но уже Фриц вышел и быстро достиг пасторского дома.
Пастор сидел в своём кресле, с длинной трубкой во рту, на столе лежало несколько газет и листов бумаги. Кандидат читал какую-то тетрадь, старик внимательно слушал, делал по временам замечания о прочитанном, которые кандидат принимал со спокойным вниманием, и записывал мысли, приходившие ему во время чтения.
При приходе молодого крестьянина в столь необычное время старый пастор с удивлением повернул к нему голову.
Фриц Дейк в смущении вертел шапку, искоса поглядывая на кандидата.
— Господин пастор, — сказал он нетвёрдо, — мой отец, говоривший с вами о чём-то, покорнейше просит вас, если вы будете так добры, прийти к нему на минуту.
Просьба старого Дейка говорить в столь неурочный час с пастором, переданная молодым крестьянином, настолько не соответствовала обычаям здешнего края, что пастор с минуту молча посмотрел на Фрица, между тем как кандидат устремил на него испытующий взгляд.
— Простите, господин пастор, — сказал Фриц с некоторым смущением, — это семейное дело, отец сейчас получил известие, и ему не совсем здоровится — он желал бы посоветоваться с вами, и если просьба прийти к нему теперь же не будет нескромной…
Кандидат встал.
— Это дело, конечно, относится к тебе лично, дядя, — сказал он мягким голосом, — я оставлю тебя одного с Фрицем. — Прийти за тобой? — спросил он. — Дорога неровная… — И он опять пытливо посмотрел на молодого крестьянина.
— Я провожу господина пастора, — сказал последний, — прошу господина кандидата не трудиться.
Последний потупился и, слегка поклонившись Фрицу, вышел в соседнюю комнату.
Дверь медленно затворилась за ним, слышно было, как щёлкнул замок. Случайно или нет, но только замок не запёрся, и дверь не притворилась плотно.
Фриц не заметил этого, потому что едва вышел кандидат, как он подбежал к пастору и сказал голосом, который стал ещё громче от непривычки понижать его:
— Господин лейтенант фон Венденштейн здесь — его арестовали в Ганновере, он убежал; теперь он хочет видеть господина пастора и проститься с ним.
— Боже мой! — вскричал пастор, вскакивая в испуге. — Как?
— Пойдёмте, пойдёмте скорее — он всё расскажет вам, времени нельзя терять.
Почти машинально заменил пастор домашнюю шапочку беретом, зажёг маленький фонарь и, опираясь на руку молодого крестьянина, вышел из дома.
Едва он оставил комнату, как дверь медленно отворилась, вошёл кандидат.
С его лица исчезло выражение евангельской кротости — жёстки и суровы были его черты, вражда и ненависть выражались в его плотно сжатых губах, глаза задумчиво смотрели в пространство.
— Он убежал, — проговорил кандидат шипящим тоном, — близок к спасению… Но счастливый случай вверяет мне его судьбу.
Он молча сделал несколько шагов.
— Не лучше ли, — сказал он, — дозволить ему бежать — он не может возвратиться, по крайней мере в течение долгого времени. — Однако семейство поедет за ним, они могут поселиться в Швейцарии, Елена отправится к нему. Нет, нет! — вскричал он. — Нельзя выпустить его: будут судить строго, побег компрометирует его ещё больше, измена будет наказана, по меньшей мере долговременным заключением, — прибавил он с бледной, холодной улыбкой. — Нельзя выпустить его. Но как задержать — я ведь не могу действовать лично.
И, угрюмо нахмурив брови, Берман опять стал ходить по комнате.
Наконец на его лице появилось довольное выраженье.
— Средство ненадёжное, — прошептал он, останавливаясь, — может быть, он уже далеко. Но ничего другого не остаётся.
Он подошёл к столу, взял лист бумаги и поспешно стал писать, изменяя почерк.
Потом сложил бумагу, запечатал облаткой и тем же почерком написал адрес: «Господину барону фон Кленцину. Важно». Потом взял шляпу и, отворив без шума дверь, скрылся в ночной темноте.
Быстро и озираясь по сторонам, шёл он к дому Кленцина, погруженному в безмолвие. Он приблизился к большой наружной двери, положил около неё записку и потом громко позвонил.
Звон колокольчика резко раздался в ночной тишине; кандидат поспешно удалялся от дома.
Между тем лейтенант фон Венденштейн отдохнул немного на постели старого Дейка, и кратковременный сон освежил его усталые члены.
Он вскочил, когда старый Дейк сообщил ему о прибытии пастора.
Лейтенант бросился навстречу отцу своей невесты и с глубоким чувством обнял его.
Пока он рассказал в немногих словах события последнего времени старому пастору, который не мог ещё прийти в себя от столь неожиданного и внезапного случая, Фриц с отцом запрягли в маленькую тележку самую сильную лошадь, Маргарита уложила в корзинку немного съестных припасов; разбудили самого верного работника, уже давно жившего в доме — всё делалось молча и без шума.
Пробила полночь, когда вошёл старый Дейк и сказал, что всё готово. Пастор спокойно выслушал рассказ молодого офицера, с немой покорностью сложил руки и с глубоким вздохом сказал:
— Бедная Елена!
— Когда я буду в безопасности, — сказал лейтенант, — пошлите ей мой поклон, искренний привет. Я ещё не знаю, что случится в будущем, но, во всяком случае, моё сердце навеки принадлежит ей, и если не переменятся обстоятельства, то и в чужой стороне можно найти уголок для нашей любви и счастья.
— Да будет воля Господня, — с грустной улыбкой отвечал пастор, — хотя бы она разбивала наши надежды и желания. Уже давно я привык обращать свои помыслы к нашему вечному отечеству, но сердце сжимается печалью, когда уничтожается земное отечество с его воспоминаньями и надеждами.
— Пора ехать, — сказал старый Дейк, — если хотите достигнуть к утру безопасной рощи, то нельзя терять времени.
Лейтенант встал.
— Благословите, отец! — сказал он, преклоняя колено перед пастором.
Последний положил ему руку на голову и произнёс:
— Да благословит Господь твой отъезд и дарует мирное возвращение, но если Его святая воля решила иначе, то да будет Он с тобою в пути. Аминь.
Потом он раскрыл объятия и крепко прижал молодого человека к груди.
— Вы должны спрятаться на дно телеги, под солому, — сказал старик Дейк, — чтобы вас никто не видел, пока не проедете окрестностей селения.
— Но не возбудит ли любопытства эта ночная поездка? — спросил лейтенант, — не заметят ли чего ваши работники?
— Мой сын всегда уезжает ночью в город, — сказал старик, — чтобы рано прибыть туда, а работники — добрые ганноверцы, они будут молчать как могила.
— Но Маргарита, пруссачка? — заметил лейтенант с улыбкой.
Гневный румянец разлился по лицу молодой женщины.
— Здесь только жена вашего товарища в детских играх, — сказала она с живостью, кроме того, — продолжала она, гордо подняв голову, — в Пруссии нет обычая изменять своим друзьям!
Молодой человек быстро подошёл к ней.
— Простите, — сказал он искренним тоном. — Ты позволишь, мой старый друг Фриц? — продолжал он, положив руку на плечо молодой женщины и поцеловав её в лоб.
— Ещё одно, — сказал он, — у опушки леса, близ самой дороги, стоит добрая лошадь, привёзшая меня сюда; она принадлежит фон Эшенбергу в Ганновере; приведите её сюда и поставьте в стойло, но спрячьте седло, и если представится случай, дайте знать фон Эшенбергу, что она здесь. Господь с вами!
Он взял пистолеты, взобрался на телегу и лёг на дно: Фриц уселся, ухватил вожжи, цокнул языком, и телега покатилась.
Оставшиеся долго смотрели им вслед. Потом Маргарита проводила пастора домой, между тем как старый Дейк отправился в лес за лошадью.
Барон фон Кленцин занимался в своей комнате текущими делами своей должности и уже готовился идти спать, когда по дому раскатился громкий звон колокольчика.
Он с удивленьем стал прислушиваться, через несколько минут засуетились в доме, чиновник прошёл тяжёлыми шагами по коридору: потом фон Кленцин услышал, как отворили дверь и спустя много времени опять заперли её, послышались шаги и громкий говор. Вошёл слуга фон Кленцина, а за ним чиновник.
— Господин барон, — сказал последний, — вы, вероятно, слышали громкий звонок. Я вышел, никого не было, лежало только это письмо у двери.