Изредка скакал на стройном коне жокей в шёлковой куртке одного цвета с лошадью, и взоры знатоков внимательно следили за движеньями благородного животного, чтобы получить точку опоры для суждения об его качествах и способностях.
Самые ревностные члены жокей-клуба и иностранные спортсмены окружали весы, держа в руках записные книжки, ведя оживлённый разговор и записывая неслыханные суммы, на которые держались пари за ту или другую лошадь. Всюду царствовало сильное волнение; предстояло выиграть главный приз города Парижа, и не одна значительность этого приза приводила в лихорадочное состояние всех принадлежавших к спорту, но и высокая честь быть победителем на лоншанских весенних скачках.
В лёгкой виктории в огороженное пространство въехала маркиза Палланцони. Фыркая и играя, везли её экипаж чудные вороные лошади, украшенные свежими фиалками и ландышами, те самые лошади, которых она купила у мадам Мюзар. Светло-синяя, с серебряным галуном ливрея кучера и грума, щеголявших в лакированных сапогах, с бутоньерками из фиалок и ландышей на груди, прелестный наряд маркизы, её замечательная красота — всё это не могло не обратить внимания изящного света на молодую женщину, которая возбуждала любопытство всех молодых господ и доселе была знакома только с немногими из них.
Медленно проезжала маркиза туда и сюда: вдруг она дотронулась зонтиком до плеча кучера, — лошади стали как вкопанные, и маркиза приветствовала рукой графа Риверо, который сидел один в лёгкой открытой коляске и спокойно взирал на пёструю суету.
С изысканной вежливостью отвечал граф на приветствие, вышел поспешно из коляски и приблизился к дверцам экипажа маркизы.
— Поздравляю вас, — сказал он улыбаясь, — теперь ваш экипаж безупречен — вы преуспели во всех отношениях.
— Всё это не мешает мне скучать, — отвечала маркиза с лёгким вздохом.
— Сегодня я вам дам ещё средство от скуки, — сказал граф серьёзно, — которое внесёт в вашу жизнь романтическую перемену. На обратном пути прошу вас предоставить мне место в вашем экипаже, я хочу поговорить с вами.
Красивые глаза маркизы бросили радостный, проницательный взгляд на графа; она молча кивнула головой.
Из группы, окружавшей весы, поспешно вышел герцог Гамильтон, заметивший, что граф Риверо разговаривал с маркизой.
— Добрый день, — сказал он графу и, подойдя ближе и сняв шляпу, поклонился маркизе. — Я тем более рад встретить вас здесь, — прибавил он, — что нахожу случай напомнить вам данное мне обещание. — Вы хотели представить меня вашей землячке.
Он подошёл к дверцам коляски.
— Герцог Гамильтон, — сказал граф, представляя молодого человека, — моя добрая знакомая, маркиза Палланцони, будет рада познакомиться с вами, герцог, она только что жаловалась на скуку в этом пёстром, полном жизни Париже. Если вы можете оставить спорт на несколько часов, то маркиза почтёт за удовольствие видеть в своём салоне такого прекрасного кавалера.
Антония любезно наклонила голову в знак согласия и бросила из-под опущенных век чудный взгляд, в котором соединялась уверенность с полусмущённой скромностью.
— Я сочту за особенное счастье быть у маркизы, — отвечал англичанин таким тоном, пылкое выражение которого мало соответствовало этой обыкновенной фразе.
На Лоншанский луг быстро въехала лёгкая виктория, с кучером в тёмной ливрее и с кокардою из ганноверских цветов, и остановилась вблизи разговаривавших лиц. Из экипажа выглянул советник Мединг, приехавший вместе с лейтенантом фон Венденштейном, и вежливо поклонился графу Риверо. Последний отошёл от маркизы, следившей за ним быстрым, проницательным взглядом, и приблизился к вновь прибывшим знакомым. Герцог Гамильтон продолжал разговор с маркизой, вскоре подошло несколько лиц, и в короткое время карета прелестной женщины была окружена, как трон королевы, услужливыми придворными, между которыми она, любезно и с достоинством истинной монархини, делила свои слова, взгляды и улыбки, восхищая всех и в то же время удерживая всех на почтительном расстоянии.
— Вы не участвуете в пари, граф? — спросил Мединг. — Судя по вашим красивым лошадям, я принял бы вас за одного из первых спортсменов.
— Я люблю лошадей, — отвечал граф, — но не занимаюсь, собственно, спортом, годы для этого ушли — житейское горе сильно помяло меня.
— Да и кто не помят им в наше тревожное время, которое гонит людей, как осенний ветер опавшие листья! — сказал Мединг со вздохом. — Но позвольте мне, — продолжал он, — представить вам фон Венденштейна, земляка, недавно прибывшего сюда по не совсем обыкновенному пути: прусская полиция упрятала его, а он последовал примеру Казановы и нашёл путь к свободе.
Лейтенант и граф обменялись вежливым поклоном; граф пытливо посмотрел на загорелое лицо молодого человека, который, по-видимому, жадно следил за блестящими картинами кипучей жизни.
— Замечательная эпоха, — сказал Мединг с печальной улыбкой, — честнейшие легитимисты внезапно превращаются в государственных изменников и преследуемых изгнанников.
— Вы нашли удовлетворительными здешние условия? — спросил граф. — Можете питать надежду?
— Боже мой! — сказал Мединг, опустив глаза после быстрого проницательного взгляда на графа. — Трудно осмотреться в этом вихре парижской жизни. — Я наблюдаю и ориентируюсь, вот всё, что мы можем делать в своём положении.
В огороженное место приехала мадам Мюзар в открытой великолепной коляске, с напудренным кучером и лакеем в белых чулках. Её лошади были похожи как две капли воды на проданных маркизе Палланцони, так что трудно было отдать преимущество той или другой упряжке. Мадам Мюзар вежливо, но с некоторой досадой поклонилась молодой женщине, окружённой изящным обществом; маркиза со смущением отвечала на поклон и потом подъехала поближе к месту скачки.
Граф Риверо заметил эту встречу и поклоны обеих женщин, на его губах явилась особенная улыбка.
В толпе произошло небольшое волнение.
От Булонского леса ехали скорою рысью императорские экипажи, впереди скакали пикеры, одетые в зелёное с золотом; в открытой коляске, запряжённой четвёркой безукоризненных лошадей, сидели император с императрицей; на передней лавочке располагался генерал Флери, у дверец ехал барон де Пьетри.
В чёрном пальто и шляпе, Наполеон, сгорбившись, прижался в уголок, изредка поднимая руку, когда толпа снимала перед ним шляпы и приветствовала более или менее громкими криками: Vive I'Empereur! Рядом с Наполеоном сидела императрица в тёмно-сером, чрезвычайно простом наряде, гордым взглядом окидывая пёструю волнующуюся толпу, непрерывно раскланиваясь во все стороны.
Во втором экипаже ехали придворная дама и адъютант в штатском платье. В некотором отдалении можно было заметить простое купе шефа дворцовой полиции.
Императорские экипажи остановились у входа.
Вскоре их величества вошли в большой средний павильон, императрица села в своё кресло, Наполеон осматривал в бинокль место скачки, сохраняя на лице усталое, утомлённое и равнодушное выражение.
— Взгляните на эту пёструю, жужжащую толпу, — сказал граф Риверо, — взгляните на бедного задумчивого императора, на сияющую императрицу, все как будто собрались для того, чтобы показать своё удивление и зависть к блеску, весь интерес, кажется, сосредоточен на быстроте лошадей, на шансах выиграть забег, и, однако, какое бесчисленное множество нитей тянется через лёгкую, весёлую суету — нитей, которые движут и направляют судьбу европейских народов.
— Да, — сказал Мединг, — Париж со своею разнообразной жизнью есть большой лабиринт, но кто нам даст путеводную нить по этим путям, полным мрака и тёмных бездн, скрытых под чудесной, сияющей поверхностью?
— Никакой Тезей не найдёт руководящей нити, — возразил граф Риверо с улыбкой, — если не получит её от Ариадны. Поверьте мне, только рука женщины может вести в Париже, где всё иначе, чем у вас в Германии. Имея здесь дам своими союзницами, вы открываете им все свои тайны и достигаете всех своих целей. Этот совет я осмеливаюсь дать вам, предполагая, что он хорош.
— Благодарю вас и постараюсь воспользоваться им, — сказал Мединг, делая лёгкий поклон. — Но заезд начинается, встанем, граф.
Он влез на козлы, граф Риверо и фон Венденштейн встали в коляске, взоры всех с напряжённым вниманием были устремлены на уставленных в ряд лошадей, хотя через экипажи и стоявших в них людей нельзя было видеть самой скачки, полюбоваться на которую собралась вся эта масса народа.
После ложной тревоги, усилившей напряжённое внимание публики, помчались наконец лошади с жокеями в пёстрых шёлковых и бархатных куртках и вскоре исчезли вдали, показываясь изредка на краю ипподрома, у опушки рощи или у подошвы холма.
Все лорнеты и бинокли были нацелены на эти пункты обширного ристалища, на которых иногда мелькали кони; шумная и беспокойная прежде масса людей ожидала теперь молча возвращения соперников, и только изредка раздавалось там и сям восклицание радости или огорчения, смотря по тому, являлась или пропадала надежда на выигрыш той лошади, за которую держали пари.
Наконец скакуны показались на обратном пути, со стороны Булонского леса; гробовое молчание царствовало на обширной равнине, но когда первый скакун далеко опередил прочих, громкий крик приветствовал его, и в ту минуту, как он достиг цели, всё, принадлежащее к спорту, побежало и нахлынуло к весам; публика опять заволновалась, и над равниной снова повис гул смешанных человеческих голосов.
— Я так и предполагал, — сказал граф Риверо, — что приз достанется лошади графа Лагранжа, — хотя только мимоходом взглянул на скакуна. Это животное превосходило всех остальных.
— Всё это очень хорошо, — сказал фон Венденштейн с улыбкой, обводя сияющим взором обширное, блестящее зрелище, — но, со скаковой точки зрения, оно кажется мне несколько наивным.
— Фон Венденштейн был офицером в ганноверской кавалерии, — заметил Мединг, — и очень серьёзно воспринимает всё, относящееся к лошадям.
— Парижанин смотрит на это иначе, — сказал граф Риверо, — сюда ходят, как в оперу — посмотреть на людей и себя показать. Я убеждён, что знатная публика интересуется более пёстрыми жокеями, чем лошадьми. Истинный серьёзный спорт, каков английский, не принадлежит к числу национальных французских страстей. Но кто это в императорском павильоне?