В императорском павильоне стоял, несколько склонившись, высокий и стройный молодой человек, одетый в чёрное. Тонкое бледное лицо его было обрамлено тёмной бородой. Он пожал руку Наполеону, который сделал несколько шагов ему навстречу, потом молодой человек подошёл к императрице, приветствовавшей его дружеским кивком.
— Это шведский принц Оскар, — сказал Мединг, посмотрев в бинокль, — он здесь уже несколько дней и открывает собой ряд европейских государей, желающих видеть выставку.
Шведский принц подошёл вместе с императором к перилам павильона, Наполеон указывал рукой на равнину, казалось, он объяснял что-то своему гостю, и в первый раз улыбка осветила его усталые, измученные черты, когда он, рядом с принцем, потомком одного из сподвижников великого императора, смотрел на движущееся у его ног избранное общество прекрасной Франции, императорский трон, восстановленный им в таком ослепительном блеске.
После розыгрыша главного приза интерес к скачке остыл, большинство едва обращало внимание на последующие заезды; император вышел из павильона и разговаривал с некоторыми дамами, всюду образовались смеющиеся и болтающие группы.
— Я видел вас у кареты той прекрасной и изящной дамы, — сказал фон Венденштейн, бросив долгий взгляд на круг, средоточием которого была маркиза. Нечасто доводилось мне наблюдать такой отличный экипаж и такую прелестную, милую особу!
— Это знакомая из Италии, — отвечал граф, — которая вошла новой звездой на небосклон парижского изящного света. Если вам угодно, — прибавил он вежливо, — то я позволю себе представить вас. Пойдёмте.
Фон Венденштейн вышел из экипажа.
— Я буду вам очень благодарен, — сказал он поспешно, кланяясь графу.
— Вы хотите, граф, заключить опять в оковы моего земляка, только что избавившегося от тюрьмы, — сказал Мединг с улыбкой. — Я должен бы протестовать против этого.
— Эти оковы, — возразил граф, — без сомнения, будут приятнее, и, — прибавил он с улыбкой, — могут быть скорее сброшены. Идёте с нами? — спросил он, бросив быстрый проницательный взгляд на Мединга.
— Благодарю вас за любезность. — Советник покачал головой. — Впоследствии я, может быть, воспользуюсь этим предложением, но пока желал бы отстранить себя от всех сношений.
Граф и фон Венденштейн подошли к коляске маркизы: последняя встретила их очаровательной улыбкой, и вскоре молодой ганноверский офицер вступил в весёлый, лёгкий разговор, который завела красавица; он с увлечением поддался обаянию этой остроумной болтовни и своим произношением французских слов и своеобразными оборотами содействовал общему веселью.
Закончилась последняя скачка, император оставил свой павильон, и императорский экипаж, в котором теперь шведский принц занял место генерала Флери, поехал к Булонскому лесу. Скамейки опустели, экипажи выезжали один за другим из рядов и катились мимо каскадов к городу; в то же время экипажи, стоявшие внутри огороженного пространства, медленно покидали его, и вся эта блестящая и пёстрая толпа возвращалась в Париж, сверкающий радужными переливами на своей поверхности и скрывающий в недрах столько страшных и приводящих в трепет элементов.
— Надеюсь видеть вас у себя, — сказала маркиза Палланцони фон Венденштейну с милой улыбкой, — мы оба чужие здесь и должны поддерживать друг друга в этом громадном Париже. До свиданья, господа! — продолжала она, раскланиваясь с прочими молодыми людьми, окружавшими её карету. — Граф, могу я вас просить сесть в мой экипаж и охранять меня до Парижа?
Граф сделал знак своему кучеру, стоявшему вблизи, и сел в карету маркизы. Молодёжь отступила, лошади тронули, и, сделав последний поклон, маркиза помчалась через опустевший луг в город.
— Как вы находите молодого немца, которого я вам представил? — спросил граф, когда они обогнули большую аллею и медленно потянулись за экипажами в город.
— Премилым, — отвечала маркиза, — в нём есть что-то свежее и рыцарское — много природной изящности и почти невинной наивности, он напоминает мне… — сказала она вполголоса со вздохом.
Граф взглянул на неё сбоку.
— Вам не будет неприятно освежить это воспоминание? — спросил он с улыбкой. — А может быть, я найду в этом средство заживить раны прошедшего.
— Оставим прошедшее, — сказала она мрачно, — я отказалась от всех слабостей и буду сильна и хладнокровна.
— Но если серьёзная цель соединится с приятной забавой? — спросил граф.
Антония с удивлением взглянула на него.
— Весь мир волнуется в настоящее время, могучие сотрясения ещё не закончились, и для меня важно знать в подробностях все действующие силы и проследить их до самых первоначальных причин. Побеждённые в Германии партии развивают здесь свою деятельность; ганноверский король прислал сюда поверенного; образуется центр безмолвного и сильного действия, принимающего значительные размеры, для меня необходимо знать по возможности подробно всё, чего желают и на что надеются в этих кружках, что там делают и задумывают и как воздействуют на правительство и партии во Франции.
Улыбка играла на губах маркизы.
— И этот молодой человек? — спросила она, и глаза её метнули молнию.
— Этот молодой человек, — сказал граф, — находится в центре интересующих меня обстоятельств. Правда, он не знает самой главной тайны, но видит и слышит столько, что из всех собранных через него сведений можно сделать вывод о сокрытых сведениях. Этот молодой человек едва ли останется закрытой книгой для прекрасных глаз столь умной женщины, как вы, которая в качестве итальянской легитимистки может быть уверена в его доверии и политической симпатии. Он будет грезить самым приятным образом и станет орудием для достижения моих целей.
— Я вполне понимаю вас, — сказала маркиза, — приведите его на днях, когда я буду одна. — Я сожалею только о том, — прибавила она, пожимая плечами, — что задача слишком легка.
Граф задумался.
— Вам недолго придётся ждать трудной, — сказал он серьёзным тоном, — она уже готова, и именно о ней я хотел поговорить с вами.
Черты её лица оживились, маркиза бросила пылающий взгляд на графа.
— Я потому выбрал это место, — сказал он, — что о тайне, важной тайне, можно говорить только на открытом воздухе. Нагнитесь ко мне, чтобы нас не услышали люди на козлах, притом и грохот экипажей заглушает слова.
Она небрежно откинулась назад, так что её ухо почти касалось губ графа, который, не изменяя весёлого, беззаботного выражения лица, сказал приглушённым голосом:
— Всё настоящее и будущее зависит в настоящую минуту от взаимных отношений Пруссии и Франции. Поэтому для меня особенно важно узнать вполне эти отношения. Но в них есть тёмный пункт, которого я никак не могу понять и разъяснить который желаю во что бы то не стало.
— А ключ к этой тайне? — спросила маркиза со сверкающими глазами и дрожащими губами.
— Ключ этот заключается в тайной личной переписке прусского посланника, графа Гольца; эта переписка хранится в ящичке, который стоит на письменном столе в его рабочей комнате.
— А! — произнесла маркиза. — И к содержанию этого ящичка должна вести такая же дорога, как к познанию ганноверских тайн? — спросила она с недовольным видом. — Это нисколько не утешительно!
— Но может быть выгоднее, — сказал граф. — Однако успокойтесь; путь, о коем я сперва думал, едва ли приведёт к цели, — надобно идти окольной дорогой, которая представит затруднения, но зато, быть может, принесёт некоторое удовольствие.
— Я готова слушать, — сказала маркиза.
— Мы миновали толпу, — заметил граф, осматриваясь кругом, — шум прекратился. Я боюсь, чтобы прислуга не перехватила некоторых слов. Выйдем из экипажа и пройдём в эту уединённую аллею.
Маркиза коснулась зонтиком плеча кучера, коляска остановилась.
Оба вышли, Антония опёрлась на руку графа, карета медленно поехала за изящною четой, занятой оживлённым разговором.
В салон графа Риверо, на Шоссе д'Антен входил в это самое время молодой человек в костюме белого духовенства. Его стройная фигура свободно двигалась под духовным нарядом; бледное, но здоровое лицо, с тонкими, оживлёнными чертами, тёмные глаза, тщательно убранные, слегка вьющиеся волосы, совершенно закрывавшие тонзуру — всё это составляло представительную личность, напоминавшую тех аббатов d'ancien regime[48], которые составляли элемент разговоров, лучшее украшение салонов рококо.
Молодой аббат Рости, последовавший за графом Риверо из Вены в Париж, держал в руке несколько писем и расхаживал по салону, ожидая возвращения графа.
Через некоторое время, в течение которого аббат то взглядывал на письма, то посматривал в окно на оживлённую толпу на улице, вошёл камердинер графа и сказал:
— Приехал господин Клиндворт из Вены. Ввести ли его сюда, в ожидании графа, который, без сомнения, скоро возвратится?
— Графу, конечно, будет приятно видеть господина Клиндворта, — сказал аббат, — я думаю, его следует пригласить сюда.
Камердинер поклонился и через минуту отворил дверь для государственного советника Клиндворта.
Протёкший год нисколько не изменил наружность этой замечательной старой ночной бабочки дипломатии.
Он вошёл своей обычной скромной, почти раболепной походкой, одетый в коричневый, почти до верха застёгнутый сюртук; из белого галстука выглядывало резкое, неприятное, хотя и умное, лицо; быстрым взглядом он окинул салон и на минуту остановил свои острые глаза на изящной и приятной личности молодого аббата, который поклонился ему с утончённой вежливостью.
Государственный советник подошёл к нему и сказал своим однообразным, почти шепчущим голосом:
— Если не ошибаюсь, вы аббат Рости? Я имел удовольствие видеть вас в Вене?
— Я имел честь встречать вас там у графа Риверо, — отвечал аббат с лёгким поклоном. Граф отъехал, впрочем, я думаю, что он возвратится сию минуту, и потому прошу вас подождать его, так как он, без сомнения, пожелае