ельно проникала во все члены. Жизнь церкви пришла в застой, и только возвращением к первоначальным здоровым элементам можно вывести её из застоя и восстановить её владычество над умами!
— Вы забываете, — сказал государственный советник Клиндворт, продолжавший с изумлением смотреть на графа, — что более не существует патриархальных условий жизни, при которых возникли и существовали первые христианские общества; теперь…
— Всякое учреждение, — прервал его граф, — даже самое высокое и святое, может существовать только в том духе, в котором создано, а дух христианства, дух христианской церкви, есть свобода. Не та, о которой теперь так много говорят и которая готова, в диком произволе, отвернуться от закона, но та свобода, что с детской покорностью стремится постичь смысл закона и исполнить его с любящей преданностью. Если церковь не ведёт человеческого духа путём истины — божественной свободы, то он подчиняется тайному стремлению и желанию поклониться идолам, которых так обольстительно украшает софистический разум.
Молодой аббат, с блестящим взором, внимал словам графа: он встал позади кресла, на котором сидел, сгорбившись, государственный советник; граф подвинулся ещё на шаг и с воодушевлённым на лице произнёс голосом, шедшим из глубины сердца:
— Своим внутренним взором я вижу чудную, величественную картину — картину возрождённой церкви, которая соединяет весь мир могущественным святым словом и распространяет своё владычество над душами, и чтобы эта картина стала действительностью, довольно теперь одного мановения Ватикана. Но скоро удобный момент пройдёт. Видите ли, весь обширный католический мир составляет теперь церковную общину: папа, окружённый прелатами, есть её епископ, а католические державы — пресвитеры. Вся эта обширная община должна слиться воедино, чтобы сообща возродить дух церкви, который снова разлился бы в среде общественного сознания. Папе следовало бы собрать вокруг своего престола епископов христианства, представителей держав и представителей народов; это собрание должно сообща обсудить положения и порядки церкви, вопросы, волнующие церковную жизнь; оно должно повторяться через определённые промежутки времени, дабы свежее дыхание жизни доносилось до средоточия церкви, из которого разливались бы свет и теплота в столь многочисленные отдельные человеческие общества. Чего требуют народы в делах материальной жизни, то несравненно для них нужнее в великом деле религии, которая соединяет душу с её вечным отечеством.
— Вы хотите собора? — сказал государственный советник Клиндворт. — Эта мысль уже обсуждалась…
— Собственно не собора, в смысле древних церковных собраний, — отвечал граф Риверо. — Можно, однако, сохранить это название, хотя оно не соответствует предполагаемому мной собранию — я говорю о церковном парламенте.
Государственный советник улыбнулся.
— И вы предполагаете восстановить этим владычество церкви, владычество папского престола — средством, которое уже в светской области убило всякую власть?
Граф медленно покачал головой.
— Потому что хотят подавить дух, вместо того чтобы овладеть и управлять им. Дух же есть жизненный элемент, настоящая область церкви. — И если она, господствуя над высшими способностями души, над преданностью и воодушевлением, не сумеет быть владыкой в этой области, то могущество её погибает безвозвратно, путеводный луч угасает. Но свет духовный во всякое время разгонит облака, и власть правительства так же напрасно будет бороться с владычеством духа, как борются софизмы атеистической философии.
Государственный советник отвечал с некоторым оттенком нетерпения.
— Вы излагаете, граф, великие, обширные и прекрасные идеи, которые, во всяком случае, примутся во внимание при обсуждении Ватиканом вопроса о созыве собора, однако в настоящее время до этого ещё далеко и, признаюсь, я мало знаком со всеми этими вопросами. — Он бросил на графа быстрый, острый взгляд. — Политический мир с его материальными условиями могущества гораздо ближе мне, и мы не должны терять его из вида.
С лёгкой печальной улыбкой Риверо сел опять на свой стул и спокойным тоном сказал:
— Что же, по вашему мнению, стоит теперь на первом плане политического интереса?
Государственный советник несколько выпрямился, и проницательный взгляд его маленьких глаз долее обыкновенно задержался на графе.
— Вы уже давно здесь, — сказал он, — и истинное положение дел не могло ускользнуть от такого тонкого наблюдателя, как вы, — полагаете ли вы, что император хочет действовать серьёзно, что он готов к конфликту или же замышляет вступить в союз с новой Пруссией?
Граф несколько секунд не отвечал на этот прямой ответ.
— Князь Меттерних ближе меня стоит к правительственным кругам, — промолвил он наконец. — Император питает к нему большое личное доверие, и в Вене, конечно, получают от него полные сведения.
Клиндворт нетерпеливо заёрзал на стуле.
— Вы так же хорошо знаете, как и я, — сказал он, — что Наполеон не выскажет князю Меттерниху своей тайной мысли, если таковая у него есть, и не станет советоваться с князем… Он слегка пожал плечами.
— Основная мысль люксембургского дела, — сказал граф спокойно, — состояла, конечно, в сделке с Пруссией.
— Наполеон ошибся, не достиг своей цели; без сомнения, он глубоко огорчён этим и сознает сильнее, чем когда-либо, необходимость обширного и хорошо организованного действия? — спросил государственный советник.
Граф несколько мгновений не сводил задумчивого взгляда со взволнованного лица старого агента.
— Думаю так, — сказал он потом, — во всяком случае, окружающие его лица сильно желают такого поступка. Но вы сами знаете, как трудно император принимает определённое решение и как трудно исполняет его.
— Я увижу его завтра, — сказал Клиндворт, — и желал бы иметь сперва некоторые сведения, поэтому и задаю вопросы. Вы знаете, я принадлежу к тому времени, когда с политикой поступали, как с арифметической задачей с определёнными числами, и я желал бы удалить из своей задачи возможно большее число неизвестных величин.
— Какова же формула задачи, которую вы хотите решить теперь? — спросил граф с улыбкой.
— Формула проста, — отвечал государственный советник. — Нам нужно составить сильную коалицию из Франции, Австрии и Италии, дабы вырвать Германию из рук Пруссии. Я хочу подготовить Наполеона к этой коалиции. Сюда приедет император Франц-Иосиф — мне бы хотелось, чтобы он прибыл раньше прусского короля — и потом устроится тройной союз, настолько сильный, что при тщательной подготовке и хорошо обдуманных дипломатических и военных планах начнёт успешное действие. Первым успехом будет присоединение южногерманских держав к союзу: когда между Францией и Австрией установятся тесные отношения, тогда в южногерманских державах появится желание всерьёз противодействовать Пруссии. Но если бы они стали колебаться, — прибавил он, потирая с улыбкой руки, — то их подвинет давление с двух сторон и со стороны Италии.
Граф опустил глаза. Его спокойные, задумчивые черты не изменили своего выражения.
— Я могу только повторить, — сказал Риверо, — что весьма трудно определить наперёд, какое место займёт в исполнении этой комбинации загадочный характер императора, состоящий из резких противоречий, но вы найдёте в нём сильное расположение к такой идее, которая и без того вытекает из обстоятельств, и можете рассчитывать на поддержку со стороны императрицы. Но, — продолжал он с глубоким вздохом, — мне кажется сомнительным, чтобы Италия вошла в комбинацию, не предложив условий, которые поставят в сильное затруднение Австрию и Францию как католические державы.
— Ба, — отмахнулся Клиндворт, — это устроится — дадут что-нибудь, пообещают побольше, и когда Германия будет приведена в порядок, сделают, что вздумается. Однако, — прибавил он, вставая, — я ухожу. Мы будем часто видеться и подробнее обсудим все эти дела; теперь же мне необходимо ориентироваться и потом отдохнуть, чтобы собраться с силами — старость даёт знать себя.
— Угодно вам мою карету? — спросил граф.
— Благодарю, благодарю, я возьму фиакр, — сказал государственный советник, проницательно взглянув на графа; потом сделал лёгкий поклон аббату и графу Риверо, который проводил его до дверей.
Когда ушёл Клиндворт, лицо графа приняло печальное выражение.
Он задумчиво прошёл несколько раз по комнате и потом остановился перед аббатом Рости.
— Мой друг, — сказал он с глубоким выраженьем, положив руку на плечо молодого человека, — что я смутно сознавал уже в Вене, то стало здесь ясно и превратилось в твёрдое убеждение: путь, по которому пошла Австрия, ведёт к бедствию! Для спасения христианства и церкви мы должны направить все свои усилия к тому, чтобы воспрепятствовать осуществлению этой комбинации, иначе весь мир будет объят пламенем, и если бы даже была достигнута её цель, то затем наступит общее разложение.
— Я с удивлением следил за великими и обширными идеями, которые вы прежде развивали, — сказал молодой аббат, — но, — прибавил он нерешительно, — могут ли они найти себе доступ у папы? Не станут ли прежние понятия о неприкосновенном, абсолютном авторитете противодействовать освобождению духовного движения?
— Кто боится духа, тот никогда не будет владычествовать над ним, — возразил граф. — Кто мог замкнуть море в плотины и наложить оковы на движение его бушующих волн? Однако Спаситель, силой Вечного слова владычествуя над волнами, ходил по морю, которое покорно ложилось у его ног. Так и церковь, проникнутая вечным Духом Божиим, может победоносно ставить свои стопы на волны духовного потока, и поток смиренно ляжет у её ног. В начале своего первосвященства папа не был далёк от этой мысли, — сказал граф задумчиво, — и если бы прежде начали действовать в этом смысле, то могущество Григория VII, быть может, воскресло бы теперь в более чистой, благородной и величественной форме, — однако же время для того ещё не ушло, хотя уже поздно — очень поздно.
— Но, — сказал аббат, — если возможно исполнение этих великих идей, если дерзновенно вступят на эту дорогу, чтобы основать свободное духовное владычество церкви, то всё же задачей католических держав будет преодоление сильно возвышающейся протестантской Пруссии и утверждение первенства Австрии в Германии, а между тем вы хотите…