И, с обольстительно-скромным движеньем, она протянула руку молодому человеку.
Последний взял её с выражением некоторого изумления. Он слышал, что его убеждения, которые он часто высказывал, которыми был насквозь проникнут, высказываются теперь так естественно, так приветливо, голосом, мягкие звуки которого не соответствовали обычной жизненной среде Лефранка и нежно проникали в его сердце.
Он несколько секунд не выпускал ладони молодой женщины: страстный, искренний, магнетический луч её глаз встретился со взором Жоржа — последний опустил глаза, — и мгновенный румянец покрыл его бледное, суровое лицо.
— Позвольте мне узнать, где стоит ваш сундук, — спросил он потом тихим, почти смущённым тоном, — сегодня я свободен и могу тотчас исполнить ваше поручение, вам ведь нужны ваши вещи.
Она открыла бумажник с паспортом и подала Лефранку исписанный клочок бумажки.
— Шоссе д'Антен, № 37, — прочитал Жорж.
— У привратника, — пояснила молодая женщина. — Он знает только моё имя. — По рекомендации камер-юнгферы одной знатной дамы, моей знакомой, он обещал держать мои вещи, пока я не потребую их.
— Хорошо, я иду.
И, повернувшись, сбежал с лестницы.
Мадам Бернар вошла в свою комнату и поблагодарила хозяйку за дальнейшие услуги, предложенные последней.
— Сегодня вечером мне хотелось бы получить чашку молока и белый хлеб, — сказала она, — это не затруднит вас?
— Нисколько, нисколько, — отвечала старуха, — устраивайтесь. — Сегодня вечером приходите пить своё молоко в мою комнату, мы поболтаем немного. Жорж также составляет мне компанию, с ним будет очень весело, и вы, без сомнения, вскоре привыкнете.
И, дружески кивнув головой, вышла из комнаты.
Едва молодая женщина осталась одна, как лицо её утратило скромное, грустное выраженье; молния блеснула из расширенных зрачков больших глаз, гордо раскрылись губы, обнажив ряд белых, красивых зубов. Она откинула голову, прошлась несколько раз по комнате и пытливо посмотрела на мирную, простую и уютную, хотя скудную обстановку.
— Итак, я на месте, — прошептала она, — и пора приступать к моей задаче! Приятно, — продолжала она через минуту, с глубоким вздохом, — приятно выходить из утомительного бездействия и направлять все силы к серьёзной деятельности. Я люблю наслаждение, люблю роскошь богатства, но всё это только мягкое ложе, на котором мы отдыхаем для нового напряжения душевных сил и воли — истинное же наслаждение, которое одно может удовлетворить меня, есть владычество, владычество над жизнью и её условиями, над людьми и их судьбой! Направлять свободную волю людей к моим целям, силой ума вызывать звуки из тех струн организма, которые называются чувством, мыслью, желанием, ненавистью, любовью, приводить их в движение своими руками, чтобы задавать желаемый мною тон — вот задача, которая прельщает меня, которая меня достойна! Разве, — продолжала она, опустив голову на грудь, — разве не говорится в сказках, оживляющих юношеские мечты сменяющихся поколений, о феях, которые спускаются из своих блестящих областей и, принимая различные образы, живут среди людей, направляют судьбу посредством волшебной палочки, соединяют и разъединяют нити рока? Чем сказочная поэзия обольщает воображение, тем украшу я свою жизнь. Могущественно управлять человеческой судьбой посредством таинственных, тонких нитей, вот что будет моей утехой и наслаждением; ум и воля будут моими волшебными силами, и пока это волшебство не даст мне силы для невидимого господства, до тех пор я охотно откажусь от всех нежных цветов наслаждения, которые украшают жизнь других людей.
Она остановилась, опершись рукой на стол, подняв голову, раскрыв горячие уста, возведя вверх очи, и кто увидел бы её в этой скромной комнатке, в скудной одежде, с чудно сияющим взором, с гордою осанкой могущественной королевы, тот, конечно, поверил бы тому, что феи, могучие жительницы области духов, сходили когда-то на землю, чтобы благотворно или пагубно воздействовать на судьбу людей, копошащихся в земном прахе.
Она подошла к зеркальцу и взглянула на своё в нём изображение. На её губах играла весёлая улыбка.
— Вот бы меня увидел здесь кто-нибудь из поклонников маркизы Палланцони! — сказала она весёлым тоном. — В самом деле, это переодеванье черезвычайно смешно! Но дело очень серьёзно, — продолжала она, опуская голову. — Достанет ли у меня сил исполнить свою задачу? Голова этого молодого человека, — сказала он шёпотом, — очень примечательна, не похожа на головы людей его круга, он сам оригинальнее многих, которых я встречала в иных сферах жизни: много воли, много мужества, много недоверчивости. — Она замолчала и на минуту задумалась. — Но и много пылкости и страстей, а где пылает страсть, там начинается моё господство!
Она медленно села на стул, провела красивой белой рукой по лбу и, улыбнувшись, погрузилась в задумчивость.
— Интересная и прекрасная вещь, — сказала она потом, — изучить в недрах жизни человеческий характер, чтобы управлять и господствовать над ним, изучение, которое способно возвысить и расширить мою власть. Потому что побуждения и склонности человеческого сердца, в сущности, одинаковы как в тёмной глубине, так и на солнечных высотах; вся разница в том, что здесь страсти бушуют во всей своей природной силе, тогда как там, — сказала она, пожав плечами с бесконечно презрительной гримасой, — бессильные усталые страсти представляют жалкую игру марионеток! Выучившись здесь господствовать и управлять страстями человеческого сердца, станешь там безграничной королевой, которая управляет одним движеньем пальца, одним словом. — И здесь, как и там, надменная сила, самоуверенная гордость мужчин, считающих себя господами творения, преклонится и подчинится той силе, которую называют любовью и которую нам дала природа для того, чтобы мы, в своей кажущейся слабости, господствовали над миром. — Любовь, — сказала она тихо, углубляясь в свои воспоминания, — также покорила моё непреклонное сердце, и я сама не могу забыть её!
Мечтательно опустив голову, она закрыла руками светившиеся нежностью глаза и безмолвно, неподвижно сидела, следя за образами, которые вызывали воспоминания в её душе.
Громкий звонок у наружной двери вывел её из этой мечтательности.
Отворилась дверь, послышались тяжёлые шаги, она быстро подняла голову, и скромное, детски грустное выраженье снова явилось на её лице, между тем как глаза хранили ещё нежный блеск, последний луч воспоминанья о тех образах, которые она глубоко таила в своём сердце, она была замечательно прекрасна, точно изображение смиренного повиновения, безмолвной покорности.
Постучали в дверь и вслед за тем вошла мадам Ремон, а за нею молодой рабочий с сундуком на плече.
— Вот ваши вещи, — сказала ласково старуха. — Жорж невероятно скоро возвратился — о, он очень услужлив!
Жорж спустил сундук на пол и безмолвным поклоном отвечал на выражение благодарности, высказанное молодой женщиной в искренних словах; при этом глаза его, в которых горел мрачный огонь, смотрели на её прелестное лицо.
— Теперь мы оставим вас, — сказала мадам Ремон, подталкивая молодого человека к двери, вам нужно устроиться; но вечером приходите ко мне. Жорж также придёт, мы поболтаем немного, или Жорж прочтёт нам что-нибудь — тем мы положим прочные основания приятельства и доброго соседства. О, нам будет так же весело и приятно, как только может быть в обществе большого света. До свиданья, до свиданья — если вы только вполовину будете так расположены ко мне, как я к вам, то мы сделаемся друзьями.
Она вышла из комнаты вместе с молодым человеком, который бросил долгий взгляд на новую жилицу этого бедного и простого дома.
Молодая женщина, когда-то бывшая в Вене госпожой Бальцер, явившаяся под именем маркизы Палланцони на прогулках изящного Парижа, а теперь вступившая в качестве мадам Бернар бедной рабочей, в маленький тихий круг бедной, неблестящей жизни — эта женщина, приноравливавшаяся с такою уверенностью ко всем упомянутым условиям, раскрыла сундук, содержавший всё необходимое для бедной вышивальщицы. Она разложила на столе несколько тонких работ и начала ревностно и ловко оканчивать их, глубоко погрузившись в мысли, иногда мечтательно поднимая глаза вверх, а по временам мрачно осматриваясь, но вскоре за тем улыбаясь с уверенностью в победе.
Когда же при закате солнца вошла к ней мадам Ремон, то пришла в восторг от дорогих тканей, которые лежали перед её новой жилицей, и ещё больше от искусных узоров, которые выводила прилежная швея на этих тканях.
— Ах, какое искусство! — вскричала она. — При такой ловкости и прилежании вы не будете терпеть нужды и разбогатеете. Однако довольно работать на нынешний день — солнце заходит, и вы не должны утомлять своих глаз. Пойдёмте ко мне, вам не следует быть в одиночестве, да и мне вы доставите удовольствие — я старая, любящая общество женщина и не могу провести вечер сама с собой.
Она взяла Антонию за руку и повела в свою комнату, убранную с тем щегольством, которое встречается во Франции даже при самых ограниченных средствах. Перед камином, завешанным шерстяной тканью, стояло несколько старых, но удобных и опрятных кресел; камин был украшен простыми вазами с двумя пучками павлиньих перьев; скромный ковёр покрывал пол; на столе между креслами стояла маленькая лампа; в глубине, в алькове, была видна широкая кровать старухи, задёрнутая тёмным занавесом.
Старуха усадила гостью на кресло и, садясь напротив неё, сказала:
— Так, теперь отдохните, скоро принесут ваше молоко, если только вы не предпочтёте выпить чашку моего кофе. Жорж также хотел прийти, он уже давно ушёл. А, да вот и он!
И дружеским кивком она приветствовала молодого рабочего, который, постучав предварительно, вошёл в комнату.
Он принёс корзинку и со смущением подошёл к обеим женщинам.
Антония встала и подала ему руку.
— Добрый вечер, сосед! — сказала она нежным голосом.
Молодой человек взял протянутую руку и, встретившись глазами с соседкой, покраснел во второй раз.