— II segreto per esser felice…[53]
Всё общество притихло, хотя не от ожидания музыки — простая, резко отделяющаяся от всего кружка личность молодой девушки, щёки которой ещё пылали румянцем, возбудила всеобщий интерес и удивление; каждый чувствовал, что она является чуждым элементом в этом обществе, чуждым и несоответствующим окружающей среде, точно роза, которая распустилась на солнце при тщательном уходе садовника, и потом, купленная щёголем и перенесённая на туалетный столик модной дамы, печально поникла головой среди баночек с румянами и накладных волос и льёт свой нежный аромат в тяжёлой атмосфере мускуса и духов «cuir de Russie».
Верно и твёрдо, но без внутреннего чувства начала Джулия первую строфу арии. Но по мере того, как она подчинялась впечатлению звуков, бьющих живым ключом, в её душу проникало ощущение, служившее связью между этим обществом, кружившимся в бурной чувственной жизни, и пылким, мощным сладострастием разгульной застольной песни, под звуки которой пьют осуждённые смерть из отравленных чаш. Она слышала в душе, за затворенными дверями будущего, грозное de profundis и, окончив строфу, начала глубоко потрясающее траурное песнопение, которым прерывается разгульный пир осуждённых на смерть венецианцев.
Потом встала, не пропев второй строфы.
Глубокое молчание в салоне не прерывалось несколько минут, впечатление было общее — даже Памела молча играла своим веером. Агар бросила на молодую девушку взгляд, полный сочувствия и удивления.
Затем, по примеру Мирпора, все присутствующие рассыпались в громких похвалах; мужчины теснились около певицы, чтобы выразить ей своё удовольствие, между тем как Лукреция с улыбкой выслушивала восторженные похвалы, которыми осыпала маркиза де л'Эстрада пение её дочери.
Джулия молча слушала, что говорили ей мужчины в более или менее остроумных фразах — её взгляд неподвижно был устремлён на это общество, от которого, как ей казалось, веяло открытой могилой, медленно дошла она до кресла, стоявшего близ пианино. Молодой человек, которого Памела называла Шарлем, сел рядом с Джулией и с участием взглянул на её грустное лицо.
— Услышав ваш голос и исполнение, — сказал он тоном, который сильно отличался от обычного в этом салоне разговорного тона, я едва могу поверить, чтобы вы действительно желали дебютировать на одном из мелких театров и расточать свой талант в жалких оперетках, как уверяют нас Мирпор и де л’Эстрада.
— Я вообще не имею такого намерения, — отвечала Джулия ледяным тоном. — И вовсе не думаю поступать на сцену.
Молодой человек с удивленьем поглядел на неё. Потом сказал с выраженьем искренности:
— Вы в первый раз в этом обществе и, говоря правду, мало подходите к нему; если вы хотите открыть дорогу своему таланту, то она должна быть иная, чем та, которая начинается здесь. Меня зовут маркиз Вальмори, — продолжал он с небольшим поклоном, — у меня большие связи в свете, в настоящем большом свете. Если вам нужен друг, готовый помочь словом и делом, то вот вам моя рука. Я предлагаю искренно и без всякой задней мысли, — прибавил он поспешно, заметив неудовольствие на покрасневшем лице Джулии. — Позвольте мне бывать у вас и беседовать о вашей будущности — доверие не приходит сразу, но я надеюсь убедить вас в том, что вы можете доверяться мне.
Джулия медленно подняла на него глаза.
— Благодарю вас, маркиз, — сказала она мягким, спокойным тоном, — у меня достанет сил идти своей дорогой, которую я вполне обсудила.
Прежде чем молодой человек успел ответить, в салоне произошло некоторое волнение. Де л'Эстрада обходила гостей, приглашая их образовать кружок, потом ввела в средину его Агар и с важным видом объявила, что великая артистка готова начать чтение.
Агар обвела взглядом всё общество, лёгкая, тонкая улыбка показалась на её губах, и, помолчав с минуту, она начала звучным, богатым модуляциями голосом, стихотворение Виктора Гюго «1811». Чудные стихи лились из её уст, возникал титанический образ Наполеона, поставившего ногу на ступеньки престола судьбы и готового вырвать скипетр из рук вечного рока, как вырывал он скипетры из рук земных владык, с гордыми словами: L'avenir est a moi ![54] И когда потом эта высокая бледная женщина в чёрной одежде, стоявшая подобно изваянию, с поднятой рукой, с сияющим взором, произнесла тихим, западающим в душу тоном простой ответ, посылаемый небом исполинскому цезарю: L'avenir est a Dieu![55], тогда содрогнулось даже это общество, которое так мало привыкло помышлять о Боге и о будущем. Одна только Джулия погрузилась в саму себя — её сердце было потрясено до глубины, и виделся ей ангел с пламенным мечом, спускавшийся с чёрной тучи будущего на это внутренне гнилое общество, чтобы возвестить ему смертный приговор.
Казалось, никто не находил слов выразить похвалу чтению, да и сама Агар, по-видимому, не ожидала похвал, а в задумчивом молчании стояла она несколько минут, потом повернулась к Джулии, которая, опершись на пианино, грустно смотрела на артистку, чтение которой произвело на неё столь сильное впечатление.
— Я вас ещё не поблагодарила, — сказала Агар с дружеской улыбкой, — за то удовольствие, которое вы доставили мне своим пением; во всё время моего чтения раздавалась в моей душе эта музыка и её исполнение.
— Вы слишком добры, — отвечала Джулия, любуясь на красивое, серьёзное лицо актрисы, — не могу найти слов выразить, в свою очередь, впечатление, произведённое на меня вашим чтением.
— Поговорим немного, если только это приятно вам. Мне нужно отдохнуть, разговор же всегда волнует меня. Удалимся в тот тихий уголок.
Она взяла за руку Джулию и повела её в маленький кабинет, около второго салона, слабо освещённый и отделявшийся портьерой.
— Мне кажется, — заявила она, усаживая молодую девушку около себя на диванчике, — что вы здесь так же не на месте, как и я — простите откровенные слова посторонней для вас женщины, — продолжала она, заметив полуиспуганный, полублагодарный взгляд Джулии, — но вся ваша личность, ваше пение, затронувшее моё сердце, влечёт меня к вам и говорит: вы здесь не в своём кругу.
— Я… — начала Джулия.
— Тот господин, — продолжала Агар, — который здесь распоряжается, по-видимому, в качестве друга дома и известный мне как театральный агент, был у меня и настойчиво просил явиться в салон иностранки, знатной дамы из Италии, и доставить своим чтением удовольствие избранному кружку восторженных любителей искусства. Вместе с тем он сказал, что я найду здесь наслаждение музыкой, и так как я очень люблю музыку, то и приехала сюда, но, — прибавила она, пожимая плечами, — я недостойным образом обманута — эти дамы столько же иностранки, сколько и знатны, а общество не имеет ничего общего с искусством. Я предполагаю, что и вам кажется то же самое.
— О, благодарю вас за дружеское участие! — воскликнула Джулия, с живостью беря её руку. — И уверяю вас, что я не была бы здесь, если б знала, куда меня везут.
Агар с глубоким участием посмотрела на взволнованное лицо девушки.
— Послушайтесь моего совета, — сказала она, — я старше вас и знаю свет: вы молоды и неопытны, жизнь ещё неизвестна вам. Посвятите ли себя искусству, к которому имеете призвание и дарование, или изберёте себе другой путь, но избегайте этого дома и подобных ему, не вступайте никогда в салон, в котором собирается подобное здешнему общество, потому что вы вступите на такую почву, которая засосёт вас, как трясина. Я, — продолжала она, — имею положение, имя, славу и я могу по ошибке впасть в заблуждение — все знают, кто я, и грязь не пристанет ко мне. Но вы — вас не знают, вы молоды и неопытны; увидев вас здесь несколько раз, все эти женщины, известные Парижу, причислят вас к своему числу, все мужчины, ищущие в этом кружке пикантных удовольствий, станут обращаться с вами, как с этими женщинами, и как бы ни было чисто ваше сердце, как бы ни были высоки ваши чувства, грязь пристанет к вам, придёт отчаянье, истощенье, вы падёте в борьбе и погибнете, как погибли уже столь многие, с таким же чистым и добрым сердцем, как ваше. Ещё время не ушло, бегите и никогда не возвращайтесь сюда!
Агар говорила горячо и убедительно, Джулия приникла к ней и пожала ей руку — горячая слеза упала на ладонь.
— Вы несчастны, — сказала актриса кротко, — последуйте моему совету и, когда вам нужен будет сильный и верный друг, приходите ко мне; в борьбе с жизнью я приобрела твёрдую волю и чувства и теперь считаю своею обязанностью протягивать руку всем, кто не захочет погибнуть в этой тяжкой борьбе.
Она коснулась губами блестящих волос молодой девушки и безмолвно вышла из кабинета.
Джулия погрузилась в саму себя. Глубокая жгучая скорбь терзала её душу; чувство беспредельного, безотрадного одиночества овладевало ею, и вместо прежних мирных и неясных грёз сердце её наполнилось жестоким гневом на судьбу. Актриса, с инстинктивной дружбой благородной женской души, протянула ей руку, чтобы спасти её из этого ядовитого болота с его безднами, полными бедствия и гниения, от того болота, в которое заводила её мать, и чувство, которое подкрепляет и возвышает женскую душу, чувство любви, которому она предалась со всей пылкостью молодого сердца, стало для неё мимолётным видением, после которого должен наступить холодный мрак и охватить всё её существо.
Она откинула голову на спинку софы и закрыла глаза перед ужасной картиной будущего.
— Наша прелестная дебютантка ищет уединения? — сказал граф Нашков, войдя в кабинет. — Это несправедливо — такие цветки должны красоваться в полном солнечном сиянье. Вскоре они должны обратить на себя внимание целого Парижа, — продолжал он, садясь на диван рядом с молодой девушкой.
Джулия очнулась, подняла голову и хотела встать.
Граф схватил её за руку и остановил.
— Впрочем, — сказал он с улыбкой, — я в настоящую минуту доволен вашей склонностью к уединению, потому что нахожу случай поболтать с вами.