И она поспешно вынула из кармана изящный портсигар, открыла его и показала принцессе целый ряд маленьких дамских сигареток.
— Странное удовольствие для такой нежной и благовоспитанной эрцгерцогини, — сказала принцесса с улыбкой.
— Разве это не огромное удовольствие? Нет ничего материального в маленьких красивых колечках, — возразила эрцгерцогиня.
— Его величество! — крикнула графиня Ведель, подбегая. Принцессы остановились; эрцгерцогиня поспешно спрятала портсигар, потом обе пошли навстречу королю, который шёл по аллее, опираясь на руку эрцгерцога, и уже был недалеко.
Эрцгерцогиня обратилась к королю, между тем как принцесса Фридерика отвечала на искренний привет эрцгерцога.
— Приходится самому отыскивать дочь, — сказал последний шутливо, — потому что она, поддавшись обаянию беседы с приятельницей, забывает о времени и даже о своей обязанности в отношении его величества.
— В этом, конечно, меня простит его величество, — сказала эрцгерцогиня весело, — никто не может не увлечься моей приятельницей. Император и императрица постоянно находятся под обаянием, о котором говорит папа, как же требовать от маленькой эрцгерцогиня, чтобы она не поддалась ему?
— Вы все балуете мою дочку, — сказал король со счастливой улыбкой.
Потом он протянул руку эрцгерцогине, эрцгерцог подал свою принцессе, и все направились к дому.
Король довёл эрцгерцогиню до кареты, простился с её отцом и возвратился в кабинет, опираясь на руку капитана Дюринга.
Принцесса Фридерика кивнула ещё раз уезжавшей карете, из которой эрцгерцогиня послала ей воздушный поцелуй, потом медленно вошла в дом.
— Я желала б остаться одна, я устала, — сказала она графине Ведель. — До свиданья, графиня!
Задумчиво опустив голову, вошла она в свою комнату.
Часть третья
Глава двадцать третья
С того времени, как в тихом помещении мадам Ремон поселилась мадам Бернар, жизнь в небольшом доме на улице Муфтар стала веселее.
С первого же вечера молодая жилица внесла прелесть и симпатию в этот маленький, простой кружок. Старуха Ремон несколько раз в день заходила в комнату своей жилицы и всегда искренне хвалила царствовавшую там опрятность, а также искусство и неутомимое прилежание, с каким работала молодая женщина. Последняя сидела у окна, которое в первый же день украсила простой, но свежей и красивой гардиной из белой кисеи, и хотя во всё время пребывания старухи молодая женщина дружески и невинно болтала с нею, однако не отрывала глаз от нежного белого вышиванья, и её тонкие, гибкие пальцы работали так ревностно и уверенно, что Ремон при каждом своём посещении могла заметить, насколько подвинулась вперёд работа, и что оконченные вещи уже дважды были отнесены в течение нескольких дней и получено за них довольно значительное вознаграждение. При всём при этом молодая женщина была умеренна и непритязательна, почти без всяких прихотей, кроме тонкого белья, которое она носила. По утрам она выпивала молока, завтракала в полдень яйцом и хлебом и только по вечерам не могла не прибавлять того или другого лакомого кусочка к простому обеду, который разделяла с хозяйкой и молодым рабочим. К этому экономная Ремон могла бы ещё прибавить, что её жилица оправдывалась в этом случае тем, что удовлетворяла свою страсть к лакомству, хотя она едва касалась маленьких красивых пате, которые приносила с собой из гастрономических лавок.
А Жорж Лефранк, мрачный, угрюмо задумчивый человек? Он как будто переродился — всё его существо как будто озарилось ярким солнечным сияньем; правда, его чёрные, жгучие очи всё ещё были пасмурны, задумчивы; однако ж их мрачный огонь смягчался кроткой улыбкой, и его губы, твёрдо и строго сжатые прежде, открывались теперь часто для звонкого, почти детского смеха. По окончании работы он быстрыми и лёгкими шагами всходил на лестницу, поспешно менял в своей комнате рабочий костюм на свежее бельё и чистую блузу и входил в ту небольшую комнатку, которую мадам Ремон величала своим салоном и в которой собирались по вечерам её жильцы.
Молодой рабочий, тщательно причёсанный, с улыбкой счастья на худом, бледном и суровом лице, обнаруживал здесь такие качества, каких прежде не замечали в нём: с естественной прелестью он прислуживал женщинам за их скромными обедами, принимал участие в весёлом разговоре, которым так искусно умела управлять новая жилица; причём иногда она подавляла тихий вздох или старалась скрыть печальный взгляд под опущенными быстро веками. Тогда молодой человек взглядывал на неё с глубоким участием и нередко, казалось, готов был задать вопрос, но слова не сходили с губ, соседка опять улыбалась и с большим усердием продолжала разговор, как будто хотела скрыть от окружающих грустные воспоминания, навеваемые печальным прошлым.
Счастливыми и довольными взорами смотрела мадам Ремон на обоих невинно беседовавших молодых людей; казалось, она имела в отношении их будущности свои особенные мысли, высказать которые не находила удобного случая. Правда, она спрашивала иногда Жоржа, продолжает ли он думать, что весёлый домашний очаг невозможен для бедного и рабочего круга; на такие вопросы молодой человек обыкновенно отвечал одними взглядами на сидящую около него соседку, которая и здесь не бросала своей работы; в этих взглядах выражалась горячая благодарность и вместе с тем робкий вопрос, и хотя молодая женщина не видела этих взглядов — она не отрывала глаз от работы, — однако ж чувствовала их, потому что на её нежных щеках вспыхивал лёгкий румянец, и улыбка становилась ещё счастливее, ещё полнее надеждой.
Так прошло несколько дней, в течение которых тихая жизнь этих трёх персон до того слилась, что казалось, будто они давно жили вместе, будто им суждено никогда не разлучаться. По крайней мере это часто высказывала мадам Ремон довольным тоном; молодой человек молчал, но выражение его лица ясно доказывало, что его мнение вполне согласуется с мнением хозяйки, и взгляды обоих переносились потом на прелестную и красивую женщину, которая в своей невинной простоте, казалось, не предчувствовала, что обаяние её личности служило единственной волшебной нитью, связывавшей этот небольшой, довольный собой кружок.
Через несколько дней после переезда молодой женщины этот кружок увеличился ещё на одного члена: мадам Ремон сдала последнюю комнатку старому, хворому и почти глухому господину Мартино, как было сказано в его паспорте. Он подробно рассказал добродушной старухе свою простую жизнь: лет десять или пятнадцать тому назад он оставил торговлю, имея отличное состояние; жена и сын умерли; поместив неудачно капитал, он лишился почти всего и, оставшись теперь одиноким на свете, ищет только помещения в порядочном доме, где мог бы найти помощь и спокойную жизнь при тех скудных средствах, какие оставались у него.
Это был именно такой жилец, какого желала мадам Ремон, и таким образом старик Мартино поселился в свободной комнате, уставил её старинной мебелью, свидетельствовавшей о прежнем достатке, уложил в шкафы старое, но опрятное платье и был дружески принят в маленький кружок, в котором, однако, не произвёл никакой существенной перемены.
Ибо старик с резкими чертами лица, которое иногда казалось моложе, чем следовало, судя по летам, был так глух, что не мог принимать никакого участия в разговоре; кроме того, он страдал глазами и никогда не снимал больших синих очков, совершенно скрывавших его взгляд; на лице постоянно выражалась приветливость, на губах была однообразная улыбка. Он подробно рассказал мадам Ремон историю этой глазной болезни и, сняв очки, показал красные, воспалённые веки — старуха немедленно предложила рецепт превосходной глазной мази, которую тот стал употреблять, неуклонно следуя наставлению, но не получил, однако, никакого облегчения, так что не мог снять очков.
Сгорбившись, в старомодном, застёгнутом доверху сюртуке, в широком белом галстуке, закрывавшем подбородок, в старом порыжевшем парике, из-под которого выглядывали на висках природные седые волосы, сиживал старик по вечерам в маленькой комнате мадам Ремон, тихо улыбаясь и посматривая то на одного, то на другого из присутствующих. Молодая женщина оказывала ему все те мелкие услуги, на которые имеет право старость, и Мартино часто благодарил её с старинной французской вежливостью, на которую молодая женщина отвечала любезной улыбкой. Скоро привыкли к его присутствию: мадам Ремон, обыкновенно весёлая и разговорчивая при начале вечера, постепенно опускала голову и наконец впадала в дремоту; старик сидел спокойно и безмолвно, и таким образом разговор предоставлялся молодым людям, которые редко не находили предмета для беседы и если иногда они погружались в размышленье, то, казалось, не скучали этим. С поразительной точностью мадам Ремон поднимала в десять часов голову, вставала и замечала, что уже пора спать, ибо в этом крошечном рабочем мире вставали рано, и уже в пять часов утра сидела за работой молодая прилежная белошвейка, к великой радости заботливой хозяйки, которая, принося ей молоко для завтрака, всегда замечала большой успех в работе; Жорж же уходил ещё раньше на свою работу.
Однажды утром, когда Жорж в рабочем наряде готовился сойти с лестницы, отворилась дверь его соседки и на пороге появилась молодая женщина с бутылкой в руках, шедшая за водой в кухню.
Молодой человек остановился, точно испуганный, в открытой двери стоял пред ним обольстительный образ нежной, молодой женщины в тёмном, простом наряде, с белым воротничком вокруг стройной шеи, прелестном чепце, который вполовину прикрывал блестящие волосы.
— Доброе утро, сосед, — сказала она, — очень рада встретить вас и пожелать вам успеха в дневных трудах. Я думаю, что труд становится легче и приятнее, когда уносишь с собой привет и доброе желание друга! — И, с ясной улыбкой, полной искренней дружбы, она протянула ему нежную белую руку.
Молодой человек нерешительно и в смущении подошёл к ней и взял протянутую руку.