— Конечно, мне приятно слышать ваше приветствие, — сказал он с некоторым смущеньем, но… — продолжал он, осматривая свой рабочий наряд, — что подумаете вы обо мне — вы, всегда такая чистая, а моя работа…
— Что за мысль! — вскричала молодая женщина, пожимая ему руку и окинув почти любящим взглядом всю его фигуру.
— Как мне нравится этот наряд, — прибавила, она с живостью, — это наряд труда — честной, упорной борьбы с жизнью, из-за её чистейших и благороднейших наслаждений, довольства и самоуважения. Может ли быть для мужчины лучший, более почтенный наряд?
Горячая благодарность и бесконечное счастье выразились в его взгляде; молодой человек быстро поднёс к губам руку мадам Бернар и искренно поцеловал её.
Он готов был выразить весь пыл своей души, но только сказал с глубоким чувством:
— Благодарю, благодарю! Вы не можете представить, какое счастье доставляют мне эти простые добрые слова, какую гордость и самоуважение пробуждают в моём сердце!
Молодая женщина стояла с опущенными глазами, как будто в смущении, но не отняла руки и, пожав слегка руку Жоржа, сказала тихо:
— До свиданья сегодня вечером!
Ещё раз он окинул пламенным взглядом стройную фигуру женщины и повторив сдавленным голосом: «До вечера!», — бросился через дверь к лестнице.
Она посмотрела ему вслед с выражением гордого торжества, потом опустила голову, и в её чертах мелькнула тень сострадания и участия, но это продолжалось недолго, она повернулась и наполнила свою бутылку водой. Когда же через час мадам Ремон вошла в комнату молодой женщины, она увидела, что начатая вечером работа подвинулась значительно вперёд, и не могла нахвалиться неутомимым прилежанием молодой швеи.
С этого утра молодой человек, уходя на работу, начал каждый раз стучать робко в дверь этой прелестной и почти изящной женщины, которая не стыдились кланяться ему в рабочем наряде, и кричать ей через дверь:
— Доброго утра, соседка!
И всякий раз она ласково отпирала дверь, протягивала руку Жоржу, отвечала с обольстительной улыбкой на его приветствие и говорила задушевным тоном:
— Счастливого успеха в дневных трудах, мой друг!
Потом он уходил на работу, занятый исключительно этим светлым и столь дорогим ему образом, и, пока он работал в тёмных трубах больших отелей и мастерских, его не покидало воспоминание об утреннем приветствии соседки; он считал часы, которые оставалось провести до приятного вечера, когда она будет сидеть рядом с ним, придавая прелесть всему окружающему и вызывая своим разговором тысячи мыслей в его голове, тысячи образов со дна его души.
Так сложилась ежедневная жизнь в маленьком кружке. Правда, мадам Ремон замечала возраставшую дружбу между обоими молодыми людьми, но искренне радовалась ей, потому что сильный, искусный молодой человек и прилежная, работящая женщина составляли такую пару, лучше которой трудно было отыскать, пару, которая не могла не быть счастливой и зажиточной. И старуха рисовала уже себе в мыслях, как она устроит их маленькое хозяйство, ибо они должны остаться у неё — иначе не могло быть, она не могла представить себе вечера без их милого общества. Старый, слепой Мартино не замечал ничего: он тихо сидел в своей комнате, ходил в полдень гулять, возвращался через час, едва взбираясь на лестницу, а по вечерам сидел в уголке. Добрая Ремон искренно сожалела о старике, который почти лишился двух главнейших нитей, связывающих человеческую душу с внешним миром: слуха и зрения.
Прошло десять или двенадцать дней со времени переселения мадам Бернар на улицу Муфтар, когда раз вечером всё общество сидело за столом своей хозяйки.
Жорж принёс великолепную розу в цвету, завёрнутую в бумагу и обвязанную красным шёлковым шнурком.
— Вы позволите мне, — сказал он с некоторой робостью в голосе, но с открытым, доверчивым взглядом. — Вы позволите мне, мадам Бернар, украсить несколько вашу комнату? Я увидел этот цветок на Мадленском рынке и подумал, что вам будет приятно иметь его на своём окне.
Молодая женщина обратилась к нему с выраженьем детской радости и, протянув ему руку, вскричала:
— О, как я благодарна вам! Знаете ли, цветок тогда только имеет цену, когда подарен нам другом; в таком случае аромат цветка приносит нам привет другого сердца, которое принимает участие в наших радостях и страданиях!
Она с улыбкой взяла маленькие ножницы со стола, на котором лежала работа мадам Ремон, срезала расцветшую розу и приколола её к груди.
— Этому цветку осталось недолго жить, — сказала она, — и я могу позволить себе удовольствие принарядиться им, у остальных же, которые только что распустились, я не смею отнять жизни.
Жорж с восхищеньем посмотрел на неё, a мадам Ремон сказала заботливо:
— Но вы не оставляйте цветка на ночь в своей комнате, милое дитя, бывали примеры, что запах убивал.
— В таком случае я буду выставлять цветок на ночь в переднюю, — сказала молодая женщина, продолжая смотреть на розу, и Жоржу, конечно, будет не трудно, уходя на работу и желая мне доброго утра, напоминать также о цветке и подавать его мне — таким образом я ежедневно буду как бы получать новый подарок, — прибавила она, бросив на молодого человека обольстительный взгляд.
Потом она поставила цветок посередине стола, так что свет маленькой лампы придавал чудные оттенки зелёным листьям и красным цветам.
— Какой прекрасный цветок! — сказал Мартино со своей стереотипной улыбкой и, медленно поднявшись, осторожно приблизил нос к каждому цветку и долго нюхал, как будто желал вознаградить чувством обоняния те наслаждения, которых был лишён вследствие недостаточного слуха и зрения.
Никто не отвечал ему, да и напрасно было бы отвечать, но молодая женщина с дружеским участием взглянула на него и кивнула головой, как будто желала выразить своё удовольствие, что подарок друга доставил невинное наслаждение и бедному старику.
Обед вскоре окончился, с полчаса прошло в лёгком, весёлом разговоре, когда мадам Ремон, по своему обыкновению, медленно опустила голову на грудь и, сделав несколько попыток принять участие в разговоре, погрузилась в дремоту, служившую как бы подготовкой к ночному сну.
Настало молчание, в течение которого молодая женщина мечтательно глядела на освещённую лампой розу, а Жорж любовался ею почти с благоговением.
— Не могу ещё не поблагодарить вас за этот милый, дружеский подарок, — сказала наконец мадам Бернар, — этот цветок приносит мне привет от прекрасной, чистой природы, которую я так люблю и от которой так далека в этом обширном и пыльном Париже. Так далека — ах, так далека!
Она опустила глаза и глубоко вздохнула.
— Видите ли, — продолжала она, — видя этот цветок на своём окне, я представляю себе тотчас чудесный, зелёный луг и группы тенистых тёмных деревьев, и яркий солнечный свет совсем иной там, нежели здесь, в четырёх стенах дома, и маленьких бабочек, и воздух, чудесный, свежий воздух!
И опять она глубоко вздохнула.
— Мадам Бернар… — сказал молодой человек, который слушал её с возраставшим волнением.
— Лефранк? — прервала она его с выраженьем лукавой шутки.
— Луиза, мой друг! — продолжал он с восхищеньем.
— Мой друг, Жорж! — подхватила она с искренним выраженьем. — Кажется, мы так условились называть друг друга.
— О, как вы добры! — вскричал он, беря её руку. — У меня есть ещё просьба к другу, который так милостиво принял мой маленький подарок! Я не осмеливался высказать её, — продолжал он, в смущении опуская глаза, — но вы сейчас говорили о счастье наслаждаться свежим воздухом и природой в лесу и в полях, — поэтому я хотел просить у вас позволения отправиться завтра вместе с вами в Булонский лес или дальше, в Сен-Клу или в Вилль-д'Аврэ.
Она пристально взглянула на него и некоторое время медлила с ответом.
— Мы недавно познакомились, — сказал он, удивлённый её молчанием, — но, надеюсь, вы считаете меня заслуживающим вашего доверия.
— О, совсем не то, мой друг, — отвечала она, — я не решалась, во-первых, потому, — она взглянула на мадам Ремон, у которой ленты чепца двигались в такт её ровному дыханию, — что я не знаю, как взглянет на эту прогулку наша добрая мадам Ремон, а без её одобрения…
— Она знает меня больше времени, чем вас, — сказал Жорж тоном лёгкого упрёка, — и порадуется, что мы доставим себе чистое и прекрасное наслаждение, пробыв так долго в тесном трудовом кружке.
— А потом, — проговорила она тихо, потупив глаза и перебирая пальцами листья розы на своей груди, — это ещё не всё…
— Ещё не всё? — вскричал Жорж, испуганно взглянув на неё. — Что же…
— Выслушайте меня, мой друг, — сказала она, продолжая смотреть на цветок, — я не хочу скрывать от вас своих мыслей, но не знаю, сумею ли выразиться так ясно, как хотела бы, чтобы меня правильно поняли.
— Я пойму всё, что вы скажете, — отвечал Жорж, — я уже многое узнал, что прежде было непонятно для меня, — прибавил он едва слышно.
— Вы, конечно, знаете, — сказала она медленно, как бы приискивая слова для точного выражения своих мыслей, — что между двумя лицами может существовать известная прирождённая им симпатическая цельность, которая нежно томит, когда оба эти лица не встречаются, но которая мгновенно и непреодолимо привлекает их друг к другу, как только сблизятся их жизненные пути?
— Да, я знаю это, — сказал он с сияющим взором.
— Итак, — продолжала она, — если два человека, души которых гармонируют между собой, встретятся по прихоти судьбы, то, думаю, должен наступить момент, в который должны рухнуть внешние существующие между ними отношения, так что оба эти лица сближаются, понимают и познают друг друга и потом сливаются в вечную, полную гармонию или, — она вздохнула, — расстаются.
— Возможно ли последнее, когда две души созданы друг для друга? — сказал Жорж, с удивленьем взглянув на неё.
Женщина глубоко вздохнула и дрожащими пальцами раздавила розовый лепесток, отпавший от цветка на её груди.
— Но если при всём симпатическом влечении, — произнесла она медленно и ещё тише, — при полном знании всей жизни, всего прошлого, могут быть пункты, которые, могут убить влечение одного сердца к другому, разорвать дружбу, если нельзя обойти и скры