— Но для достижения этой великой цели, — продолжал Толен после небольшой паузы, — мы не должны отвлекать своих сил от истинного пути и дробить их, а главное, не увлекаться несвойственными нам целями, не становиться во враждебные отношения к правительству, с которым мы не в силах бороться. Наша задача…
Варлен поднял голову и сказал своим грубым и несколько грустным голосом:
— Дорогой Толен, кажется, нам предстоит обсудить много важных и настоятельных вопросов. Не будет ли целесообразнее сперва обсудить их, тогда, может быть, останется время для рассмотрения общих принципов, уже признанных секцией?
— Мой друг Варлен прав, — сказал Толен кротким тоном, — и поэтому перейдём к предметам, о которых я должен сегодня доложить вам.
Он взял тетрадь, лежавшую перед ним на столе, и, перелистывая её. сказал:
— Напомню вам, друзья, что в минувшем году на Женевском конгрессе было предложено мнение Парижской секции международной ассоциации, которое существенно отклонялось от тенденций швейцарцев, немцев и англичан. Вы все признали это мнение руководством для своих действий.
— Конечно, конечно! — сказали многие члены. — Прочитайте нам пункты этого мнения! — крикнул один голос.
Толен открыл тетрадь.
Он отыскал страницу и прочитал:
— Целью наших притязаний мы считаем учреждение общества на следующих основаниях:
Во-первых: на занятые деньги не полагается никаких процентов.
Во-вторых: свободный обмен произведений труда не должен встречать никаких препятствий как внутри страны, так и в международной торговле; ибо плоды труда составляют собственность трудящегося человека.
В-третьих: никто не может уклоняться от труда.
В-четвёртых: не допускается общественных школ, обязательного и бесплатного обучения, но каждый имеет право обучать. Всякий может обучать своего ребёнка как, когда и где ему угодно, в обществе не допускается никакого дарового труда, потому что оно признает за каждым право на труд и не знает бедности.
В-пятых: общие постановления о производительном труде, обязательные для всех членов общества.
— Это будет ограничением свободы! — крикнул один голос.
— Без ограничения свободы отдельных лиц в пользу всех общество станет ордой диких варваров! — сказал Толен громким голосом. — Звери пустыни обладают безграничной свободой и не имеют законов, человек же…
— Но… — возразил тот же голос.
— Тише, тише! — закричали многие члены. — Дальше, дальше, без споров, пункты уже обсуждены, не прерывать!
Спокойствие немедленно восстановилось. Толен продолжал:
— В-шестых: прямые налоги; это естественно вытекает из второго пункта, ибо всякий косвенный налог есть ограничение свободного обмена.
— Вот все пункты Парижской секции международной ассоциации, — говорил далее Толен. — Таковы общие принципы, составляющие главную цель наших стремлений. В настоящее время и для борьбы за них постановляется ещё: всякий шаг должен быть предварительно рассмотрен, одобрен и обеспечен средствами для успешного и полного исполнения. Наконец: исключение всяких политических вопросов, особенно польского. Я напомню вам, что некоторые швейцарцы и англичане хотели сделать этот вопрос предметом нашей агитации.
Он замолчал на несколько минут.
— При кратком изложении мнения, принятого нашей секцией в руководство, — сказал Варлен, окинув собрание быстрым взглядом, — я позволю себе заметить, что я и наш друг Бурдон, мы представляем здесь меньшинство, которое разделяет мнение, содержащее некоторые пункты и приближающееся к мнению англичан и немцев.
— Какие пункты? — спросило несколько голосов.
— Мы хотели, — отвечал Варлен, — уничтожить право наследования для известных степеней родства.
— Очень хорошо! Совершенно справедливо! — слышалось здесь и там.
— Нет-нет! — кричали другие голоса. — Ограничение права наследовать нарушает свободу располагать прибылью моего труда: улучшив почву своим трудом, я хочу пользоваться и её плодами.
Началось волнение, некоторые встали, громко говоря и жестикулируя.
Толен постучал по столу.
— Мнение меньшинства хранится в числе наших актов! — сказал он громко. — Но наши друзья, Варлен и Бурдон, приняли мнение большинства и подписались под ним, причём имя Бурдона стоит в главе шестнадцати подписей, утверждающих это мнение. Следовательно, здесь не может быть никаких прений.
Он бросил на Варлена полувопросительный-полуупрекающий взгляд.
— Действительно, — отвечал Варлен, — мнение большинства должно быть руководством. — Я не хотел возбуждать прений, я имел в виду пополнить историческую часть доклада.
Голоса смолкли.
Толен продолжал:
— Вам известно, что здешняя полиция, не тревожившая никого из нас по возвращении из Женевы, арестовала некоторых иностранных сочленов и конфисковала их бумаги. Оджер и Кремер, англичане, обратились к покровительству английского посольства, и последнее заступилось за них.
— Сделали бы то же для нас французские посланники? — спросили некоторые члены.
Не отвечая на вопрос, Толен продолжал:
— Арестованным возвратили свободу и после долгого колебания и продолжительных переговоров отдали также и бумаги. В числе последних находилось наше мнение, вследствие чего государственный министр Руэр потребовал к себе Бурдона, как первого подписавшегося под тем мнением.
— А-а! — слышалось со всех сторон. Государственный министр Бурдон, это интересно!
— Теперь я попрошу нашего друга Бурдона сообщить вам об его разговоре с первым министром императора, — сказал Толен.
Бурдон, обративший на себя в эту минуту общее внимание, повернулся к собранию и сказал сухим, однообразным, но чистым, звонким голосом:
— Меня ввели в кабинет государственного министра. Оный…
— Каков был приём? Был ли министр вежлив? — перебили некоторые члены.
— Очень вежлив, — отвечал Бурдон, — предупредителен и ласков. На столе лежала копия с нашего мнения.
— Я читал ваше мнение, — сказал Руэр, — оно сильно заинтересовало меня, и мне весьма приятно видеть, что вопросы, в которых сосредоточиваются высшие интересы рабочих, были предметом глубокого и серьёзного изучения с вашей стороны.
Я молча поклонился.
— Вы не оставите этого мнения в своём архиве, — продолжил министр, — а пожелаете распространить его по Франции?
— Я отвечал утвердительно, ибо цель наша состоит в том, чтобы соединить всех рабочих в одну великую ассоциацию, которая должна стремиться к осуществлению принципов, выраженных в нашем мнении.
Руэр сказал:
— Я не вижу никакого препятствия сообщить эти принципы французским рабочим; они вообще не враждебны существующим основаниям государственного строя. И в такой стране, какова Франция, где воля народа служит законом, где сам государь никогда не забывает, что он только первый исполнитель верховной власти народа, каждый должен иметь право высказывать принципы, которые не ведут к низвержению существующего порядка вещей. Но хотя ничего нельзя возражать против распространения вашего мнения, однако ж в нём находятся выражения, обороты, фразы, могущие дать повод к недоразумениям и возбудить опасения в робких умах, к которым не принадлежит император и его правительство. Будто в этом мнении заключается злой умысел против общественной безопасности; поэтому необходимо редактировать изложение с целью устранить некоторые обороты, включить ту или другую фразу.
— Государственный министр предложил мне затем просмотреть вместе с ним редакцию мнения и сделать предложенные им изменения. Я отклонил это предложение…
— Хорошо, хорошо! — крикнуло несколько голосов. — Наши желания ясны и чисты, нам нечего скрывать.
Бурдон поднял руку. Голоса замолчали.
— Я отвечал Руэру, что искренне благодарен за его доброе мнение о наших принципах, — что мы все, конечно, не имеем намерения ниспровергать существующий порядок, что мы, не выходя за пределы законности, стремимся только применить совокупную силу всего рабочего сословия к реформе общественного строя. Но, с другой стороны, наши принципы ясны и определённы, составляют результат долговременного изучения и серьёзного размышления, они возведены нашими друзьями в правило, форма их изложения тщательно обсуждена и зрело обдумана, изменяя форму, мы должны изменить и самый смысл, мы придали своим мыслям надлежащее выражение, и я не считаю возможным употребить для них другие обороты и сохранить притом откровенность и истину.
Он замолчал и вопросительно взглянул на собрание.
Ему отвечал единодушный крик одобрения.
— Нам не нужно иной редакции наших постановлений! — кричали собравшиеся. — Мы хотим отстоять свою самостоятельность и не должны начинать с того, чтобы становиться под полицейское опекунство.
— Мне приятно, друзья, — продолжал Бурдон, — что мой образ действий, который я счёл за лучший, нашёл одобрение у вас.
— Что же сказал министр? — спросили члены. — Как принял он ваш ответ?
Бурдон помолчал с минуту, взглянул на бумажку, по-видимому, содержавшую некоторые заметки, и потом сказал:
— Руэр, кажется, удивился моему ответу. Подумав с минуту, он сказал, что при таких условиях едва ли будет ему возможно допустить распространение нашего мнения. Вы знаете, заметил он ласково, правительство, сам император, получают много предостережений относительно стремлений международной ассоциации, не всякий знает ваши принципы и судит о них так, как я, и как судит император; надобно взять в расчёт опасности, даже иностранные правительства. Я бы охотно помог вам, а при соответствующей редакции нашлось бы, вероятно, легальное основание для вашего союза, которого, как вы сами знаете, нет теперь.
— Я возразил, что, по мнению нашего адвоката, мы составляем не Французский союз, но секцию общей ассоциации рабочих, сосредоточенной в Лондоне, что французские законы не воспрещают быть членами в иностранных, дозволенных тамошними правительствами, что поэтому мы полагаем себя на совершенно легальной почве, и что до сих пор ни один суд не сделал нам замечания, которое могло бы убедить нас в противном.