аз выражали желание установить дружеские отношения и предать забвению все неудовольствия, могущие остаться от минувшей войны. Мы можем воспользоваться этим поводом и сообщить графу Вимпфену, чтобы он конфиденциально выразил некоторые опасения об одновременном прибытии в Париж русского императора и прусского короля. Потрудитесь составить об этом депешу.
— Сейчас, ваше сиятельство, — отвечал Гофманн.
— Но конфиденциально, только при удобном случае, следует коснуться этого дела, так чтобы мы могли вполне игнорировать его, когда наша попытка не будет иметь успеха, чего я почти опасаюсь. Только в том случае, когда будут существенные основания для общей политики с Францией, когда император поедет в Париж, уже должны быть определены главнейшие пункты, иначе при тайной игре Наполеона и прирождённой замкнутости нашего государя встреча будет безуспешна.
— Не будет ли лучше, — сказал Гофманн нерешительно, — если его величество отправится в Париж до прибытия императора Александра и короля Вильгельма?
— Нет, — отвечал фон Бейст с живостью, — тогда посещение будет совершенно безуспешно, да и тайные мысли Наполеона воспрепятствовали бы всякому соглашению. Император поедет после прибытия других государей. Или Наполеон достигнет чего-нибудь, и тогда мы ясно увидим положение и поведём, сообразно с ним, свою игру; или же замыслы Наполеона не осуществятся, и он сделает определённые предложения. Италия же, — продолжал он, — вот главный пункт, без Италии невозможен наш союз с Францией. Однако, — фон Бейст переменил предмет разговора, — нота Меттерниха ещё не вся прочитана.
— Князь сообщает ещё, — сказал Гофманн, — что вопрос о раштаттском гарнизоне стал источником для обмена депешами между Парижем и Берлином. Ваше сиятельство припомнит…
— Да, — прервал его фон Бейст, — я, со своей стороны, не хотел возбуждать этого щекотливого вопроса, потому что не желаю в настоящее время никаких неприятных объяснений с Пруссией. Наполеон был крёстным отцом пражского трактата, пусть же он и наблюдает за его точным исполнением! Итак?
— Под предлогом молвы, будто Пруссия хочет поместить в Раштатте выведенные из Люксембурга войска, Франция заявила в Берлине, что не признает за Пруссией права держать гарнизон в баденской крепости, что это обстоятельство противоречит как букве, так и духу пражского трактата.
— И получен ответ? — спросил министр с живостью.
— Граф Бисмарк тотчас отвечал обязательно, — продолжал Гофманн, — что в настоящее время его правительство не намерено держать войска в Раштатте, но что имеет на то право в силу оборонительного и наступательного договора с Баденом. При этом прусский министр вежливо и ясно высказал, что единственными судьями об исполнении пражского договора он считает только те державы, которые подписали означенный трактат, а именно — Австрию.
Фон Бейст несколько раз кивнул головой в задумчивости.
— Это похоже на него, — сказал фон Бейст вполголоса, — хочет вызвать меня, но это не удастся ему! И Наполеон…
— Бенедетти поручено, — продолжал Гофманн, — заявить прусскому первому министру, что ввиду его фактического объяснения французское правительство не имеет никакого повода подвергать вопрос дальнейшему обсуждению, но удерживает за собой право вопроса о принципах. Маркиз де Мутье заметил князю Меттерниху, что император нашёл невозможным касаться далее этого вопроса, практически не имеющего никакой важности в настоящую минуту, ибо предстоит вскоре прибытие прусского короля в Париж, и император находит неучтивым поднимать в такую минуту прения и щекотливые вопросы о принципах.
— Постоянно двойная игра и полумеры! — вскричал фон Бейст. — В то же время вы видите, как много надежд он возлагает на прибытие короля, всё это окончится тем, что в один прекрасный день Пруссия займёт Раштатт, и тогда Наполеон станет перед альтернативой: или начать войну, к которой нисколько не приготовлен, или молча принять свершившийся факт.
Он замолчал на несколько минут.
— Третьего дня вы говорили о брошюре «L'Autriche a la recherche de la meilleure des alliances»[67], — сказал он потом. — Я прочитал её, — продолжал фон Бейст, взяв лежавшую на столе брошюру и перелистывая её, — она написана удивительно ясным и изящным французским языком, следовательно, предназначалась не для здешней публики, а для высших кругов европейской дипломатии. Автор высказывает своеобразные мысли: бесполезность всякого союза с Францией, разрешение восточного вопроса сообща с Германией и в соглашении с Россией. Имеете ли вы какие-нибудь сведения, кому принадлежит эта брошюра?
— Нет, — сказал Гофманн, — издатель умолчал об имени автора. Предположения различны, я, со своей стороны, думаю, что автор принадлежит к немецко-австрийской аристократии, быть может, живёт в Берлине…
Фон Бейст улыбнулся.
— По-моему, надобно искать в Пеште, — сказал он с многозначительной улыбкой, — из его мыслей можно вывести заключение, что центр тяжести следует перенести в этот город. Но в настоящую минуту для меня приятно, если высказываются и разрабатываются подобные идеи; они помогают несколько обуздать тех, кто в чрезмерной своей ревности хочет довести нас до политических действий и не желает ждать, пока созреют планы, которые одни могут восстановить могущество и величие Австрии. Во всяком случае, — прибавил он с улыбкой, — напечатайте в журналах предположение, что эта брошюра написана по моему распоряжению или даже мной самим — она очень близка к моим мыслям, даже если это несколько удивит автора. Привели вы акты в порядок для доклада его величеству? — спросил он потом. — Я должен ехать во дворец по поводу венгерской коронации.
— Вот акты, — отвечал Гофманн, кладя на стол перед министром стопку бумаг.
— Если бы полное примирение было так же легко, как коронование! — сказал фон Бейст. — Но когда удовлетворишь Венгрию, тогда немцы начинают воздвигать препятствия — они уже злобно смотрят на примирение с Венгрией.
— Вашему сиятельству угодно было говорить с Гискрой и Шиндлером, — сказал Гофманн.
— Я жду сегодня их обоих, — отвечал фон Бейст, — надобно уговорить их не вмешиваться во внутренние вопросы, и было бы лучше, если бы мне удалось привлечь к правительству некоторых из этих парламентаристов — им пришлось бы тогда самим поработать над затруднениями, которые встречают их требования. Но такое дело не делается скоро, в настоящее время мы не должны ничем связывать себя, дабы примириться с Венгрией. Я укажу им другую цель, которая, без сомнения, займёт их!
Вошёл камердинер через дверь во внутренние комнаты и доложил:
— Барон фон Гильза желает говорить с вашим сиятельством.
— Сейчас, — отвечал фон Бейст, — барон фон Гильза знаток в лошадях, — продолжал он, обращаясь к Гофманну, — он выскажет мне своё мнение о паре лошадей, посмотреть которую я просил его. Как видите, — прибавил он с улыбкой, — в промежутках между политическими делами я немного занимаюсь своей конюшней.
— Ваше сиятельство мастер во всём, — сказал Гофманн, вставая, — итак, я сейчас напишу конфиденциальную депешу графу Вимпфену. Не будет больше никаких приказаний?
— Благодарю вас, — отвечал фон Бейст, встал и дружески простился с начальником отделения, которой ушёл через приёмную.
Барон фон Бейст сильно позвонил в колокольчик, и через несколько секунд камердинер отворил для барона фон Гильза внутреннюю дверь кабинета.
Барон фон Гильза, мужчина лет за сорок, худощавый и мускулистый, с резким бледным лицом, постаревшим от образа жизни, с длинными чёрными усами и маленькими чёрными глазами; выражение этого лица было пронырливое.
Министр быстро пошёл ему навстречу.
— Я ожидал вас с нетерпением, — сказал он, — какие известия привезли?
— Я выехал третьего дня из Парижа и приехал сюда сегодня утром, — отвечал фон Гильза, — вот письмо государственного советника Клиндворта.
Он вынул запечатанное письмо из бокового кармана и подал его министру, который поспешно взял его и распечатал, садясь в своё кресло и знаком приглашая барона занять место.
Фон Бейст быстро прочитал письмо.
— Государственный советник пишет мне, — сказал он потом, — что император Наполеон только и думает о союзе с Австрией и Италией; однако в отношении политического альянса Италия представляет некоторые затруднения, хотя там расположены к личным дружеским сношениям с Австрией. Он говорит, что об этом пункте вы можете сообщить мне устные сведения.
— Государственный советник поручил мне передать вашему сиятельству, — возразил фон Гильза чистым, но несколько глухим голосом, с заметным гессенским выговором, — что Ратацци вполне разделяет мнения императора Наполеона и вашего сиятельства, но что при волнении крайних партий ему будет очень трудно внедрить мысль об австрийском союзе в общественное мнение и парламент, которым подчиняется правительство, что это тем труднее, что с этим связан отказ от прусского союза и неприязненное положение Пруссии — Пруссия же очень популярна в Италии, тогда как Австрия, независимо от многолетней вражды, представляется теперь исключительно римско-католической державой, которая всегда будет против идей, долженствующих служить для Италии руководством в её отношениях к Риму.
— Что же нужно сделать, по мнению государственного советника, чтобы устранить недоверие? — спросил фон Бейст.
— Ратацци полагает, — сказал фон Гильза, — что вообще правильная и естественная мысль о коалиции Австрии, Италии и Франции тогда только найдёт сочувствие в публике и парламентских кругах Италии, если Австрия докажет каким-либо несомненным образом, что не находится под влиянием папско-римских идей.
Фон Бейст опустил голову в глубоком размышлении.
— Император Наполеон вполне разделяет эти мысли, — продолжал фон Гильза, — и государственный советник того мнения…
Фон Бейст быстро поднял голову и с напряжённым вниманием взглянул на равнодушно-спокойное лицо барона фон Гильза, который говорил монотонно, как будто передавал самые неважные и незначительные сведения.