оставил твоего брата Максимилиана. И когда дадут ему желаемое, он охотнее вступит в союз с Пруссией и Россией, чем с тобой, потому что там сила и успех, а здесь несчастие и падение. Но если даже он не покинет тебя, если примет борьбу, то будет разбит, его власть сокрушится, и Австрия низвергнется в пропасть бедствий.
Император медленно покачал головой.
— Франция будет разбита? — переспросил он с недоверчивой улыбкой.
— Поверь мне, сын мой, — возразила эрцгерцогиня убедительным тоном, — я хорошо знаю могущество Пруссии, в течение многих лет я не пропускала случая наблюдать его в различных его элементах. Пруссия раздавит Францию при первом столкновении, и горе Австрии, если она будет на стороне побеждённых. Выслушай меня, — продолжала она, — я, конечно, не требую от тебя скорого и немедленного решения, я не стану вмешиваться в спокойное обсуждение, необходимое при таком серьёзном деле, но пусть слова твоей матери останутся в твоём сердце! Спасение Австрии не заключается в беспокойном стремлении мстить и возвратить утраченное — великие могущественные союзники минувшего времени создадут также счастливую и великую будущность империи. Обратись к России и Пруссии, тесный союз между которыми нельзя разорвать — там найдёшь ты твёрдую опору, там найдёшь ты почву для восстановления австрийского могущества.
— Но могу ли я после всего случившегося… — начал император.
— Поверь мне, там встретят тебя дружески и протянут искренно руку старому союзнику, — позволь мне начать дело через посредство моей сестры Елизаветы. Её уважают король Вильгельм и император Александр, и хотя она удаляется от политики, однако я убеждена, что она охотно и с готовностью возьмётся за такое дело, вполне соответствующее духу её покойного супруга.
Император встал и прошёл несколько раз по комнате. В чертах его лица выражалась сильная борьба. Эрцгерцогиня проницательным взглядом следила за его движениями.
— Но главное, — сказала она, когда император остановился перед ней в задумчивости, — но главное, без этого вероломного мужа в Париже, который никогда не принесёт счастья Австрии. Вспомни, мой сын, что союз с Францией был всегда гибелен твоему дому и государству, вспомни несчастную Марию-Антуанетту, принесённую в жертву такому союзу, вспомни Марию-Луизу, которая заплатила за то же самое, правда, не жизнью, но печальной, надломленной судьбой — мрачные тени восстают между Австрией и Францией и пророчат бедствие, если ты протянешь к ней руку. Не угрожает ли и теперь ещё новое бедствие, приготовленное Францией габсбургскому дому? О! — вскричала она. — Я не могу избавиться от тоски по моему сыну, твоему брату, моя душа исполнена страшного предчувствия, что он падёт новой жертвой французской политики, тайных комбинаций этого лживого Наполеона.
Император схватил руку эрцгерцогини.
— Бесценная матушка, — сказал он взволнованным голосом, — обещаю тебе употребить все силы для того, чтобы отвратить опасность от Максимилиана, и, — прибавил он медленно и задумчиво, — благодарю тебя за совет в настоящем тяжёлом положении государства. Будь уверена, что твои слова глубоко запали мне в душу — я серьёзно и тщательно взвешу всё и постараюсь найти истинный путь.
— Хорошо, — отвечала эрцгерцогиня, вставая и отирая платком глаза, — я больше и не требую ничего, — не забудь моего предостережения, исходящего из верного и встревоженного материнского сердца, быть может, я нескоро буду говорить с тобой о том деле, коснуться которого побудило меня теперь огорчённое сердце — помни, что я готова помочь твоему решению, если ты будешь склонен принять мои воззрения. Но каково бы ни было твоё решение, — продолжала она, кротко опуская руку на голову сына, — да благословит тебя Господь.
— Аминь! — сказал император взволнованным голосом.
— Прощай — и не забудь в братской любви бедного Максимилиана.
Она взяла императора под руку и вышла через дверь во внутренние комнаты.
Император возвратился через несколько минут. Погрузившись в глубокие думы, он долго стоял неподвижно, опустив глаза, потом глубоко вздохнул и позвонил.
— Барон фон Бейст в приёмной? — спросил он вошедшего камердинера.
— Точно так, ваше императорское величество.
— Я жду его, — сказал император, и через несколько секунд вошёл в кабинет министр, весёлый и радостный.
Император пошёл ему навстречу. В улыбающихся чертах Франца-Иосифа не было и следов глубокого, мрачного горя, недавно выражавшегося в его лице.
— Я нетерпеливо жду вестей, мой дорогой министр, — сказал он, подавая руку фон Бейсту, — насколько подвинулось дело о венгерской коронации. Формы здесь так же затруднительны, как и самое дело.
Он сел у своего письменного стола и указал фон Бейсту на стул.
Министр вынул из портфеля несколько бумаг и, просматривая их, сказал:
— Надеюсь, что всё скоро окончится и что коронование может совершиться 8 июня. Формы, действительно, имеют некоторую важность, потому что венгерский народ придаёт им особое значение, и, — прибавил он с улыбкой, — разрешение вопроса о формах устраняет, может быть, многие затруднения, представляемые самим делом. Во-первых, влиятельные круги, о чём также было упомянуто в частном заседании нижней палаты, желают, чтобы за неимением палатина корону возложил не judex curiae[71], а министр-президент граф Андраши и князь-примас, это честь для Андраши, без сомнения, вполне им заслуженная.
— И, может быть, намёк мне, — сказал император, улыбаясь, — что конституционный министр-президент возложит на меня конституционную корону Стефана, но всё равно я согласен.
— При короне будут находиться граф Георг Кароли и барон Николай Бай, — продолжал фон Бейст.
Император одобрительно кивнул головой.
— Следовательно, все формальности соблюдены, — сказал фон Бейст, — холм для коронования будет насыпан из земли, взятой из всех традиционных мест Венгрии.
— Странный народ, — сказал император задумчиво, — он твёрдо держится древнего символа, чтобы король, стоя на холме, изображающем всю землю отечества, потряс мечом во все четыре стороны, как бы грозя врагам, и, однако, этот народ хочет связать конституцией ту самую руку, которая должна держать меч!
— Остаётся, — продолжал фон Бейст, — окончательная редакция грамоты, даваемой при вступлении на престол.
— А, — произнёс император, — практическое зерно в блестящей скорлупе национальной символики.
— Я принёс проект этой грамоты, — сказал фон Бейст, — написанный после долгих прений с графом Андраши и венгерскими предводителями партии, и желал бы испросить у вашего величества всемилостивейшего одобрения.
Он взял бумагу и, смотря в неё, продолжал:
— Проект прежде всего говорит об ольмюцком отречении его величества императора Фердинанда и об отречении эрцгерцога Франца-Карла и указывает, что наступившие препятствия не допускали коронования согласно третьей статье конституции 1791 года, что хотя в 1864 году были изготовлены документы, но само коронование не могло совершиться, что, наконец, в 1865 году удалось восстановить конституцию и что теперь можно приступить к торжественному коронованию. За этим введением…
— Из которого следует, что я до сих пор не был венгерским королём, и которое тем самым оправдывает все восстания против моей власти, — заметил император.
— Вашему величеству известно, какое значение придаёт венгерский народ действительному возложению короны святого Стефана, — возразил фон Бейст, — ваше величество изволили приказать предать минувшее забвению, и, во всяком случае, ваше величество станет на будущее время истинным королём Венгрии!
— Отказавшись навсегда от надежды быть германским императором! — прошептал Франц-Иосиф.
— За этим введением, — продолжал фон Бейст, — грамота обещает сохранение престолонаследия, определённого в первой и второй статьях 1723 года, а также святости коронования, предпринимаемого по третьей статье 1790 года: сохранение конституции, автономии, свободы и целости территории.
Император медленно кивнул головой.
— Мы обещаем свято сохранять, — говорил далее фон Бейст, читая грамоту, — существующие законные льготы и привилегии, как прежде данные и утверждённые нашими предками, так и будущие, которые мы дадим как венчанный король.
— Так и будущие… — произнёс император, — какое обширное поле для толкований, борьбы и затруднений! Но дальше.
— Наконец, — сказал фон Бейст, — грамота обещает отдать Венгрии все области и владения венгерской короны.
— Это уже слишком, — заметил император.
— Не более как фраза, — возразил фон Бейст, — при которой, как при всех фразах, открывается обширное поле для прений и парламентских рассуждений, дающих искусному правительству превосходное положение.
— Пока не наступит великая катастрофа, — сказал император, — ибо в тяжёлые минуты такие прения превращаются в требования, и превосходное парламентское положение правительства становится на практике очень грустным. К сожалению, — сказал он со вздохом, — это окончание так обширно, что из него народятся новые требования.
Он замолчал. Подождав несколько минут, фон Бейст продолжал:
— На случай, если вымрет королевский дом, грамота гарантирует Венгрии древнее право свободно выбирать короля.
— Сохрани Боже от такого случая, — сказал император, складывая руки.
— Наконец, при короновании должна быть дана клятва во всех этих пунктах, — заключил фон Бейст, складывая бумагу и устремляя на императора вопросительный взгляд.
— Я уже взвесил все эти пункты, каждый отдельно, и одобрил их сущность, — сказал Франц-Иосиф, — теперь остаётся только одобрить их настоящую формулу. Однако я не могу обманывать себя, что в грамоте обещается многое и что до сих пор Венгрия очень мало говорит о своих обязательствах.
— Ваше величество имеет мало доверия к искусству своего правительства, — сказал фон Бейст. — Я не сомневаюсь, что Венгрия станет отныне в лучшие отношения к империи и что свободное содействие богатых сил Венгрии поможет Австрии занять опять высокое и свойственное ей место в Европе.