lairds). Это шотландское слово произошло от английского lord, но получило совсем иной смысл; вместе с тем термин «лорд» был сохранен в Шотландии в его обычном значении крупного землевладельца, барона или магната, а также в качестве почетного титула.
Социальный и политический вес средних и мелких феодалов в XVI–XVII вв. стремительно возрастал. На «Реформационном парламенте» 1560 г., который вывел шотландскую церковь из-под юрисдикции Рима, запретил служение мессы и одобрил протестантское «Исповедание веры», присутствовало более сотни лэрдов, хотя прежде мелкопоместные дворяне редко вызывались в парламент[87]. Лэрды оказались решающей военно-политической силой не только в ходе реформации, но и в революционных событиях 1637–1651 гг., что еще более укрепило их социальную роль. Поддержки лэрдов в равной степени добивались и короли, раздавая им земли, должности и титулы, и магнаты посредством клановых связей и «договоров о преданности».
Состав слоя лэрдов на пороге Нового времени был весьма пестрым. Крупнейшие из них по богатству и положению состязались с магнатами. Кроме того, лэрдами именовались вожди некоторых горных кланов[88]. С другой стороны, наиболее многочисленную низшую группу составляли «боннет-лэрды» (bonnetlairds)[89] — промежуточный слой между дворянами и крестьянством, несколько сходный с английским йоменри. Боннет-лэрды имели маленькие держания от короля или магнатов и обрабатывали их с помощью небольшого числа слуг либо даже лично. Они владели своими наделами наследственно и иногда пользовались правом полного распоряжения ими. Боннет-лэрды населяли в основном Гэллоуэй, Стрэтклайд и другие юго-восточные районы, где преобладали очень мелкие держания, но встречались и в других областях. То, что боннет-лэрды принадлежали к землевладельческому классу, явствует и из самого их названия, и из налоговых списков и актов мировых судов графства Мидлотиан (вокруг Эдинбурга) за 1650-е годы. Более того, в этом источнике ряд мелких держателей, арендаторов и служителей крупных лордов (дворецкие, управляющие и др.) значатся «джентльменами», и их именам предпослано учтивое обращение «мистер»; соответственно они вносили и больший по размеру налог[90]. Хотя разрыв между лордом и держателем мог быть очень велик, очевидно, какая-то часть зависимых держателей по своему статусу располагалась ближе к землевладельцам, нежели к крестьянству.
Обладание землей, угодьями, «баронскими бургами» (принадлежавшие лордам города, во множестве основанные в XVI–XVII вв.), другой собственностью было важным признаком дворянского статуса, и в Шотландии, как и всюду, человек мог подняться по социальной лестнице разными путями, сделав состояние на придворном, военном, церковном или торговом поприще. Но если в Англии каждый, кто достигал определенного уровня годового дохода, «имел возможность получить звание эсквайра и влиться в ряды джентри, то в Шотландии не было столь прямой зависимости материальных и социальных обстоятельств, да и ранг эсквайра почти не применялся. Правда, в 1587 г. в ответ на петицию своего парламента и, видимо, под некоторым английским влиянием Джеймс VI постановил, чтобы впредь в представительных ассамблеях участвовали по два депутата от каждого графства (от малых графств Кинросс и Клэкмэннан по одному); они должны были избираться «малыми баронами и фригольдерами», под которыми понимались непосредственные вассалы короны с доходом не менее 40 шиллингов в год[91] еще одно доказательство того, что фригольдеры являлись дворянами. В то же время нет никаких поводов считать, что указанный ценз строго отделял дворянина от крестьянина. Бесспорно, среди мелких лэрдов находились и коронные держатели с меньшим и вассалы магнатов с большим доходом, обделенные избирательным правом. Если учесть к тому же, что, ввиду экономического неравенства двух стран, шотландский фунт к 1560 г. упал до 1/5, а к 1600 г. остановился на 1/12 доле английского[92], то 40 шиллинговый ценз покажется почти ничтожным. В Шотландии, конечно, встречались именитые вельможи, возглавлявшие роды Стюартов, Гордонов, Хэмилтонов, Дугласов или Кэмпбеллов, которые по образу жизни соперничали со своими собратьями в Англии и на континенте, но типичным воплощением шотландского дворянина служит все же скромный лэрд, чье материальное положение часто ничем не отличалось от крестьянского достатка в иных странах или даже уступало ему. Из многих причин, побуждавших шотландцев покидать родину, первой всегда была бедность.
Все названные общественно-экономические факторы чрезвычайно затрудняют определение нижних сословных границ шотландского дворянства. Сколько-нибудь полное юридическое оформление дворянских привилегий, ограничительное классовое законодательство в сущности отсутствовало. Сама процедура аноблирования, в смысле пожалования дворянского достоинства, не практиковалась. Монарх посвящал в рыцари, даровал всевозможные должности, привилегии и саны, но знатность как бы была заложена изначально в среде «благородных» кланов и семейств. В XVI–XVII вв., как уже отмечено, росло влияние класса лэрдов, распределялось много новых титулов и постов, расширялся государственный аппарат. Однако «новым» шотландское «дворянство мантии» являлось лишь отчасти, так как в большинстве своем члены новой служилой элиты относились к тем же громким фамилиям (Хэй, Драммонд, Керр и др.), что и старые аристократы, с которыми они состояли в родстве. Одна из младших ветвей прославленного рода Хэмилтонов осела в Эдинбурге и занялась юриспруденцией; Томас Хэмилтон, адвокат в четвертом поколении, сделал блестящую карьеру при Джеймсе VI, став государственным секретарем, лордом-президентом верховного суда, графом Мелроз и Хэддингтон. Два его брата также заседали в верховном суде в звании лордов.
Тесные, нерасторжимые связи объединяли шотландских дворян с представителями других сословий духовенством, горожанами. Социальные перемещения между ними следовали встречными путями, которые нередко пересекались. Многие клирики католические прелаты и настоятели монастырей до Реформации, пресвитерианские епископы и старосты после нее происходили из знатнейших родов и владели обширными поместьями. Некоторые лэрды охотно приступали к новым формам политической и хозяйственной деятельности. Уильям Форбс, прозванный «купцом Вилли», вел оживленную торговлю в Данциге и на вырученные средства построил один из красивейших замков Европы Крэйгивар; рыцарь Джордж Брюс из Куросса (ок. 1550–1625) занимался аграрными усовершенствованиями, выпаривал из морской воды соль и оборудовал оригинальную подводную шахту для добычи угля. Дворяне оседали в бургах и руководили городским управлением: дядя канцлера Джеймса Стюарта графа Эрран и кузена короля, был провостом (выборным городским головой) небольшого бурга Дамфрис; представители видного рода Мензис оф Питфоделс на протяжении 114 лет между 1423 и 1635 г. занимали должность провостов Эбердина[93]. В свою очередь приобретали крупные поместья и горожане, вроде эдинбургских коммерсантов Синклера и Бэйлли, но и они тоже носили известные «благородные» фамилии. «Смешанные» межсословные браки были обычным явлением, и в семьях иных лэрдов старший сын наследовал отцу, другой принимал духовный сан, третий перебирался в город и заводил какое-либо дело, четвертый искал счастья в военной службе в Британии или на континенте, пятый становился юристом либо врачом. Так, Роберт Эрскин, или Арескин (1677–1718), шестой сын сэра Чарлза Эрскина из Алвы и кузен графа Мара, стал лейб-медиком Петра I и начальником Аптекарского приказа в России.
В горной Шотландии благородными считались некоторые профессии и ремесла, которые передавались из поколения в поколение. Из таких документов, как земельная перепись полуострова Кинтайр начала XVI в., следует, что барды-сказители, арфисты, волынщики, а также порой и врачи, законники, кузнецы, плотники и каменщики получали землю от вождей клана и находились в привилегированном положении. Складывались целые «профессиональные» кланы, например Мак-Вурихи (Карри) и Мак-Криммоны, служившие бардами и волынщиками у ряда гэльских вождей в XIII–XVIII вв. Это явление восходит к древним ирландским законодательным памятникам VII–VIII вв., где выделялась категория aes dana буквально, «одаренных людей», которые причислялись к знати[94]. Правда, столь почтительное отношение к ремеслу не было присуще юго-восточным областям Шотландии. Благородство, знатность, а с ними и дворянское достоинство нашли в Шотландии гораздо более широкое распространение и признание, чем в других странах. Накануне унии двух британских королевств в 1707 г. население Англии пятикратно превышало шотландское, но пэров в обеих странах было почти поровну (164 и 154 соответственно). Если английская титулованная знать кроме пэров состояла лишь из немногих баронетов и рыцарей, то в Шотландии признанными короной титулами владели, кроме того, все клановые вожди и многие лэрды, которых насчитывалось более 10 тысяч. В целом же, по расчетам сэра Томаса Иннеса шотландского Короля Гербов, один из каждых сорока пяти человек в стране принадлежал к одному из таких знатных домов![95] Что же касается «простой» знатности, то на нее претендовало чуть ли не более половины шотландцев.
Благодаря уникальным особенностям общественного развития Шотландия может притязать на звание самой дворянской страны в Европе. Это подтверждает и поразительный ряд русско-шотландских кланов, получивших дворянство от русских государей в XVII–XIX вв. Только из титулованных родов назовем князей Барклаев де Толли, графов Брюс, Фермер и де Бальмен, баронов Рутерфурд, Сутерланд и Стюарт и баронета Вилье