[322]), нарастания кризисных явлений в деревне и падения сельскохозяйственного производства, отлива капиталов из сферы производства и обмена, ослабления еще толком не сложившейся буржуазии и укрепления за ее счет феодального дворянства, которое несет изрядную долю ответственности за экономический упадок страны.
Лишь сравнительно недавно в работах И. Томпсона[323] проведен систематический анализ всей совокупности основных источников по теме — королевских патентов о пожаловании идальгии, в форму которого была облечена покупка (cartas de privilegio), и составленных претендентами обоснований. Таких документов, централизованно хранящихся в Генеральном Архиве Симанкаса, оказалось на удивление немного: лишь около 250 за период 1552–1700 гг.[324] При этом периоды сравнительно частых продаж (например, 1567–1575 гг. и особенно 1629–1632 гг., когда за четыре года было продано больше идальгий, чем за все долгое правление Филиппа II) сменялись периодами приостановки или временного запрета продаж. Но в целом для столь длительного периода и обширной территории их было ничтожно мало. Почему? Ведь корона готова была продать гораздо больше идальгий; ее финансовые агенты настойчиво искали по всей Кастилии подходящих кандидатов. Предложение было, не было спроса. «Никто не торопится выложить за идальгию хоть один реал, и я не думаю, что кто-нибудь здесь даст его или будет вести переговоры об этом деле», — сообщал в 1557 г. чиновник, занимавшийся этим вопросом, из Толедо.
Невысокий спрос на идальгии отчасти был связан с тем, что их стоимость была достаточно высокой и не учитывала колебаний конъюнктуры. Во второй половине XVI в. она составляла 5–6 тыс. дукатов[325]; такую покупку могли себе позволить очень немногие. По подсчетам И. Томпсона, чисто экономически покупка идальгии могла окупиться лишь через несколько поколений[326]. Сторонники продажи идальгий неоднократно советовали королю продавать их дешевле, чтобы быстрее собрать необходимую сумму. Однако эта точка зрения не учитывала ни других причин недостаточного интереса к продаваемым идальгиям, ни неизбежных последствий предлагаемых ими мер. Поскольку многие кастильские города, и прежде всего крупнейшие (в которых главным образом и предполагалось продавать идальгии), не платили многих налогов, то для их жителей теряло смысл важнейшее экономическое преимущество идальгии — налоговые привилегии. Власти одного из таких городов следующим образом объясняли отсутствие спроса на дорогостоящие идальгии: «Так как этот город освобожден от уплаты всяких налогов и его жители думают оставить здесь своих сыновей и присвоить себе титулы кабальеро с пользой для своих богатств, то они не стремятся покупать идальгии»[327]. Как видно, отказ от покупки идальгии еще не был отказом от аноблирования. К тому же окружающие могли расценить факт покупки идальгии как косвенное признание отсутствия каких-либо иных прав на нее. Анонимный трактат 1632 г., цитируемый А. Домингесом Ортисом, подчеркивает, что идальгии, приобретенные с помощью денег, ценились невысоко[328]. Вместе с тем, как свидетельствует автор XVI в. X. Арсе Оталора, некоторые муниципальные должности (рехидоров, хурадо, писцов) также могли приносить их владельцам налоговый иммунитет[329]. Эти должности могли быть куплены с правом передачи по наследству и вплоть до XVII в. стоили обычно дешевле, чем идальгии. Их законность не могла быть поставлена под сомнение, и при этом их владельцы обладали несомненным преимуществом доступа в местные органы власти.
Аноблирование богатых представителей податного сословия не обязательно было связано с пожалованием или покупкой идальгии и могло идти как бы естественным путем: в общественном мнении богатство и дворянский образ жизни естественно дополнялись идальгией. Однако гораздо чаще имела место узурпация, вызывавшая протесты дворян старинного происхождения. Так, в поданной в кортесы в первой половине XVII в. петиции дворян по крови города Талавера де ла Рейна указывается, что печеро, сговорившись между собой, с помощью лжесвидетельств подделывают налоговые списки и доказывают, что являются идальго, в результате чего идальгия дискредитируется в общественном мнении. Это становится возможным, поскольку многие печеро в этом городе богаче дворян, пользуются большим уважением и занимают важные должности[330]. Аналогичную картину нарисовал и Б. Морено де Варгас, который был особенно возмущен фактами использования для узурпации идальгии чужих дворянских грамот[331].
Наряду с узурпацией идальгий источники отмечают и незаконное присвоение многими незнатными людьми почетного титула «дон», который до XVI в. был весьма престижным, а затем постепенно становится всеобщим и теряет значение. От собственно узурпации действия этих «псевдознатных» отличались своим авантюризмом. Они не выдержали бы никакой проверки, расчет был лишь на сложность ее организации в больших городах. Наличие этой прослойки, близкой к литературному типу пикаро, сыграло определенную роль в создании социально-психологического климата, способствующего социальной мобильности.
Таковы были основные пути аноблирования в XVI–XVII вв. Всем им присуща одна общая черта: получали идальгию, как правило, люди состоятельные. Вопрос же о масштабах аноблирования остается открытым.
Можно полагать, что не менее заметной была в это время и обратная тенденция: утрата дворянами своих идальгий и переход их в ряды печеро. Важные сведения об этом процессе содержит мемориал кортесов, составленный в ответ на королевский указ 1593 г. (см. выше). Однако на основании этого мемориала, к сожалению, совершенно невозможно судить о степени распространенности тяжб за идальгию. Отчасти этот пробел можно возместить за счет материалов переписи 1575–1580 гг. в Новой Кастилии. Анализ соответствующих пунктов донесений по четырем провинциям (Мадрид, Толедо, Сьюдад-Реаль и, частично, Гвадалахара) дает следующие результаты. Из более чем 400 охваченных переписью селений примерно в 160 имеются данные о наличии дворян. Среди них лишь в 10 случаях речь идет об идальго старинного происхождения, чья знатность очевидна для всех и не может быть поставлена под сомнение. В то же время примерно в 60 случаях говорится об идальго по привилегии и по королевской грамоте, идальгия которых ставилась под сомнение в первую очередь. В 28 случаях опрошенные свидетели в той или иной форме выразили сомнение в законности тех или иных идальгий (иногда оно касалось практически всех дворян данного селения). В 27 случаях имеются указания о тяжбах за идальгию, которые дворяне вынуждены были вести. При этом следует иметь в виду, что тяжбы за идальгию не фигурировали в вопросах, на которые должны были отвечать свидетели, поэтому весьма вероятно, что данные о тяжбах в донесениях не отличаются полнотой.
Вопрос о социальном облике аноблированных тесно связан со многими проблемами социально-экономической истории Испании XVI–XVII вв. Основная часть кастильских «новых идальго» относилась, видимо, к городской верхушке или к наиболее богатым жителям селений. Представители данной социальной группы в это время активно приобретали земли и селения (что в условиях «революции цен» было весьма надежным и перспективным вложением капитала), становились сеньорами, основывали майораты, стремились вести дворянский образ жизни. Аноблирование как таковое было лишь одним из звеньев этой цепи.
Процесс аноблирования верхушки податного сословия невозможно рассматривать в отрыве от параллельного процесса втягивания дворянства в предпринимательскую деятельность, который, однако, не получил большого распространения и проявился лишь в условиях наиболее благоприятной экономической конъюнктуры и привилегий, предоставленных королевской властью (например, колониальная торговля в Севилье и производство сукна в Сеговии). Аноблирование, в свою очередь, не послужило стимулом для втягивания нового дворянства в торговую и промышленную деятельность. Напротив, оно оказалось тесно связанным с изменением формы экономической деятельности, отказом от деловой активности и приобретением земельных владений, рент и должностей. Следствием этой переориентации, которую Ф. Бродель назвал «изменой буржуазии», было укрепление дворянства и, с другой стороны, ослабление буржуазии, которая была, по выражению Броделя, со всех сторон подточена дворянством[332].
Что же касается утраты идальгии теми, кто прежде был или считался дворянином, и перехода их в ряды печеро, а то и бродяг-пикаро, то этот процесс, выводя за пределы дворянского сословия хотя бы часть обедневших дворян, в целом также способствовал его укреплению. Вместе с тем идальго, потерявшие и состояние и дворянский титул, не могли так просто утратить присущую их сословию систему ценностей, в этом смысле оставаясь в «пограничной зоне» между сословиями. Их умонастроения и предрассудки, распространившись на весьма широкие слои кастильского общества, стали одним из факторов экономического упадка Испании.
Несмотря на глубокие различия в положении разных категорий дворянства, всех их официально объединяло в одно сословие исполнение военной функции и пользование, на этом основании, набором соответствующих привилегий, закрепленных за ним юридически[333]. Эти привилегии, крайне беспорядочно изложенные в законодательных сводах, были систематизированы в трактатах о дворянстве. Подробно излагает их, в частности, автор начала XVII в. Б. Морено де Варгас