[349], первая и вторая книги которого появились к 1521 г.[350], причем в части законодательства, касающейся специфических привилегий знати, связанных с гербами и близкими к ним материями. Памятуя о том, что средневековая правовая норма освящена авторитетом обычая и традиции, подобное преимущественно юридическое и отчасти геральдическое рассмотрение вполне допустимо. При этом нельзя не отметить, что существует некоторое количество других, собственно геральдических документов того времени, в какой-то мере позволяющих анализировать проблему границы сословия. Но существует опасность узкоспециальной трактовки: геральдические документы созданы коллегией герольдов-профессионалов и адресованы узкому кругу лиц. Поэтому геральдический аспект общегосударственного законодательства, изданного в количестве 1000 экземпляров, обращенного ко всему королевству, влиявшего на все это общество — видится более предпочтительным.
Такой источник не является полной констатацией реальности, отражая в чем-то и пожелания законодателя. Но это не противоречит нашим целям, тем более что речь идет не о реконструкции позднесредневековой правовой нормы, а о критериях пределов португальского благородного сословия, которые в любом случае повлияли на формирование законодательного текста.
Дело в том, что как раз такой подход позволяет попытаться увидеть историческое общество его глазами, понять этот социум на его языке, выявить общие сословные признаки, значимые в первую очередь для него, позволявшие членам этого общества стратифицировать и регулировать в зависимости от них отношения в своем социальном мире.
Но существовал ли для португальской знати общий показатель такого уровня, на котором все несовпадения разных систем исчезали и противоречия снимались? Правомерно ли говорить об общем признаке? Ведь он должен был быть достаточно низким для того, чтобы он относился не к отдельным категориям знати, а объединял все сословие.
Есть основания предположить, что он мог иметь геральдический облик с использованием той специфики геральдики, которая усилилась в позднем Средневековье, а именно ее учетных функций. Гербовые должностные лица были введены в Португалии при первых королях Ависской династии. Функции короля гербов, главы герольдии и его помощников — герольдов и персевантов — были многообразны, но очень скоро стала преобладать обязанность регистрировать благородные фамилии и их гербы. Король Жоан II провел в 1485 г. гербовую реформу и в 1490 г. основал Королевский Надзор (Guarda Real). При Мануэле I в начале XVI в. значение знати в целом поднялось[351]. Обязанности герольдов в этот период стали еще шире и приобрели преимущественно регистрационный характер. В 1500 г. в этом направлении был реорганизован и Королевский Надзор. В 1509 г. по королевскому повелению начали создавать геральдический свод Livro Grande, более известный как Livro do Armeiro-Mor. Какова была цель этих действий?
Развитие португальского общества и государства в эпоху Ависской династии привело к тому, что в начале XVI в. произошла коренная переориентация национальной знати на корону. Сеньориальные амбиции обновленной знати были подавлены в течение XV века. Одновременно с переориентацией произошла и консолидация сословия в целом. Эта консолидация ускорилась вследствие все более сильного давления со стороны непривилегированных слоев, мечтавших об аноблировании и старавшихся всеми способами достичь заветного престижного статуса. Об этом можно говорить как об общеевропейском явлении, и для Португалии оно также характерно.
Именно этим обстоятельством вызвано появление в законодательстве главы, посвященной, как представляется с первого взгляда, геральдическим вопросам. Каким же в первой четверти XVI в. видится португальское общество законодателю?
Оказывается, в этом обществе есть некие люди, которые пользуются не принадлежащими им гербами. Причем есть два типа таковых: одни берут чужие гербы, т. е. существующие гербы существующих родов, другие каким-то образом изменяют свои собственные гербы[352]. Кроме того, кое-кто в этом обществе совершенно незаконно, с точки зрения законодателя, пользуется титулом «дон»[353]. Мало того, были и такие, кто выдавали себя за порядочных людей, за фидалгу, не будучи ими[354], а также те, кто пользовался чужим именем, присваивая его для совершения каких-то своих дел[355]. Все эти нарушения сгруппированы в правовом сознании законодателя по какому-то ясному ему единству и, по его мнению, не могут быть оставлены без внимания закона и требуют обязательной реакции на них.
Отметим сразу же как общую черту, присущую всем этим нарушениям (независимо от того, будет привлекать к этому наше внимание законодатель или нет), то, что речь, надо полагать, всегда идет о присвоении признаков статуса более высокого, чем полагающийся законный, а не более низкого, что было бы странно и необъяснимо.
На первом месте рассматриваются вопросы, связанные с гербами. В преамбуле законодатель исходит из двух положений: во-первых, в его понимании и знатность, и фидалгия не являются извечными для индивидуума категориями, не предопределенными качествами, а достижимыми и к тому же требующими оберегания и сохранения[356], что само по себе подразумевает возможность их утраты. Из нижеследующего будет видно, что этот тезис преамбулы — не формальность. И во-вторых, то, что именно гербы представляют собой важнейшие знаки благородства и родовитости[357]. В этом и содержится главная причина их первоочередного рассмотрения.
Прежде всего законодатель обращается к гербовой идентификации главы рода. Причем подразумевается, что речь идет о человеке благородного положения, и никакие градации внутри этого общего статуса текстом, касающимся герба главы рода, не предусматриваются. Это может быть и титулованная, и нетитулованная особа. В обязанность ему вменяется необходимость носить гербы только того рода (или тех родов), чьим главой он является. Все прочие — и братья старшего в роде, и младшие члены рода — обязаны пользоваться гербами с определенными отличиями, указывающими их место в роде. Эта система внутриродовых отличий существовала и в других европейских странах, но система отличий португальского типа, и в особенности королевского рода, насколько известно, уникальна и аналогов не имеет[358]. Причины, по которым устанавливается иерархия среди сыновей королевского рода, вполне понятны. Заслуживает внимания и то, что законодатель разрешает всем прочим членам рода брать гербы своих матерей[359]. Это в большей степени указывает на одинаковую с мужской значимость герба по женской линии, чем на какую-то полемику о предпочтительности одних другим. Соблазнительно предположить, что речь могла идти о преодолении детьми мезальянсов, когда возможность наследования герба существовала только по материнской линии, но данных для обоснования гипотезы нет.
Все требования в отношении гербов вводились со ссылкой на установления гербовой службы или короля гербов[360]. Герольдия же и контролировала порядок обращения с гербами не за страх, а за совесть, так как помимо всех наказаний, нарушителями платился герольдам большой штраф в 50 золотых крузаду[361], что было для них одним из источников доходов. Права их были велики и всеми осознаваемы: даже наследный принц, поставленный выше всех прочих подданных, обязывался носить регламентированные гербовой службой гербы[362].
Но главное, чем интересен этот правовой документ, это то, что законодателю известен адресат его законодательно-геральдических инноваций — человек, не обладающий сам гербом и посягающий либо на чужой, либо вообще на новый (текст допускает такую трактовку); благодаря этому он может стать известен и нам. При рассмотрении этого закон заранее отказывается от возможных доводов в пользу нарушителя на основе его статуса. Статья предусматривает весьма суровое наказание: утрату имущества, чести, привилегий фидалгии, родовых и личных, и перемещение в непривилегированные социальные слои[363] со всеми вытекающими из этого последствиями в области наказаний, налогов и т. д. Таким образом, речь ведется о безоговорочном и значительном понижении статуса. За что же? По сути за попытку незаконного возвышения.
Очевидно, что речь в статье закона идет о человеке, не имеющем своего герба. При этом он может быть и фидалгу, но герба у него все равно нет. Это подтверждается следующей статьей, трактующей аналогичное преступление, но совершенное тем, кто имеет свои гербы. Никакой разницы в наказаниях по сравнению с тем, у кого их не было, нет. За исключением одного обстоятельства, усугубляющего тяжесть наказания: он «утрачивает свои собственные гербы без возможности более ими владеть»[364].
Таким образом, закон оказывается суров и к узурпатору, и к недостаточно пекущемуся о собственном гербе. И поскольку разницы в наказаниях между тем, у кого герба не было, и тем, у кого он был, нет почти никакой, то создается впечатление, что закон интересуется гербом больше, чем человеком. Насколько это достоверно, и если да, то почему так происходит?
С моей точки зрения, подобное наказание воспринимается как очень ощутимое, едва ли не предельное за подобные преступления в отношении герба. Но позднесредневековый португальский законодатель лишение прав привилегированного сословия считает не самой суровой карой. Более суровому наказанию подвергаются те, кто совершает подобное преступление вторично. В добавление ко всем упомянутым наказаниям они караются умалением правоспособности. Их участие в судебном процессе заведомо подвержено более унизительным предписаниям, чем для простолюдина