[550]. Зато во второй половине XVII — первой половине XVIII в. Речь Посполитая действительно по праву стала восприниматься как республика магнатов.
Таким образом, глубокие различия в социальном статусе отдельных групп шляхты неоспоримы. Также неоспоримы естественные противоречия между отдельными группами шляхты. Констатируя наличие таких противоречий и порождаемых ими конфликтов, А. Зайончковский делает предположение о том, что мелкая шляхта лучше уживается с магнатами, чем со средней шляхтой, и что говорить о шляхте как о едином слое в XVII–XVIII вв. трудно[551].
В этой мысли, однако, заключено очевидное преувеличение. Оно порождено одномерностью подхода к оценке внутрисословных противоречий. Конечно, имущественное расслоение и социальное противостояние вели к дезинтеграции шляхты. Но многочисленные и тщательные исследования по истории шляхты отдельных регионов привели историков к выводу, что внутри польского дворянства «одновременно сосуществовали многообразные иерархии, дифференцирующие шляхту, и было бы неосторожно их смешивать, выделяя какую-то одну постоянную иерархическую связь»[552]. Факторами стратификации наряду с имущественным положением становились грамотность[553], родственные связи, престиж рода и герба, обладание должностью, роль в сейме или сеймике, связь с церковными и магнатскими кругами и пр. В то же время сохраняли свою силу и механизмы, которые обеспечивали известную степень сословной солидарности и консолидации.
Объединяющей и интегрирующей силой выступала не столько феодальная собственность на землю, сколько сложившиеся в Польше правовые и социокультурные традиции и институты. Прежде всего это та совокупность публично-правовых и частноправовых привилегий, которыми было наделено шляхетское сословие независимо от социального и материального статуса его отдельных представителей. Золотые вольности обеспечивали шляхте не только монопольное право владеть землей, но безусловное господство в церкви и государстве, доминирование в торговле, особые позиции в уголовном праве, неограниченную власть над крестьянином, фактическую независимость от королевской власти и право контролировать при помощи представительных институтов все действия органов высшего государственного управления, в том числе и самого монарха. Все это конкретизировалось в закрепленном законодательно праве иметь земельные владения, в соответствующем запрете для горожан, в принципе неприкосновенности личности шляхтича, в свободе фольварочных земель от налогообложения, освобождении шляхетской торговли от пошлин, праве покупать соль по специальной низкой цене, в праве пропинации (с XVII в.), в исключительных правах на занятие государственных и высших церковных должностей, в праве выбора сейма и короля[554].
Признанными критериями шляхетства и одновременно требованиями сословной благопристойности были, согласно постановлению сейма в Радоме в 1505 г., следующие: «…лишь тот может считаться шляхтичем и удостоиться упомянутых должностей и привилегий, каждый из родителей которого — шляхтич и происходит из шляхетской семьи. И он, и его родители должны проживать — как прежде, так и в настоящее время — в своих имениях, городах, местечках или деревнях в соответствии с обычаем отчизны и привычкой шляхты, живя по уставам и законам, принятым среди шляхты нашего королевства. В этом же вопросе о шляхетском происхождении мы полагаем, что следует считать шляхтой также тех, кто рожден отцом-шляхтичем, хотя бы мать его была низкого происхождения; чьи родители, однако, и сами жили и живут так же, как и другая шляхта в нашем королевстве, в соответствии с тем, что выше сказано, и не исполняли в прошлом и не исполняют ныне тех работ и операций, которыми по обыкновению привыкли заниматься мещане и те, кто живет в городе, ибо (в таком случае)… сама шляхетскость превращается в посполитое плебейское состояние…»[555] Эти критерии шляхетства прочно вошли в юридическую практику и общественное сознание Речи Посполитой в XVI–XVIII вв. В юридических сборниках XVI в. (например, у Я. Пшилуского и у Ст. Гербурта) принимается именно то определение шляхетства, которое было дано в 1505 г., хотя постепенно вводятся и некоторые расширяющие и поясняющие статьи[556]. Показательно, что в таких нормах принадлежность к шляхетскому сословию ассоциируется не только с определенным правовым статусом, но и с определенным образом жизни. Мартин Кромер, чье сочинение стало визитной карточкой Польши в глазах всей Западной Европы во второй половине XVI в., писал: «Шляхта имеет многочисленные и обширные привилегии, частично данные королями и князьями, частично принятые силой обычая… Шляхта подчиняется только королю. Однако суд над ней осуществляется на основании предписаний закона коронными и королевскими должностными лицами. Никто из остальных, особенно из частных лиц, не имеет подчиненной себе шляхты… Шляхтич свободен переселиться в чей-нибудь город или местечко и жить в нем частным образом без опасения лишения прав, даваемых его шляхетским званием, если только по собственной вине не будет лишен шляхетского достоинства. Благородство оценивается, таким образом, по рождению и заслугам, но во внимание принимаются также и нравы. Ибо к шляхте причисляются те, чьи предки или родители были введены в это сословие и обязаны нести военную службу, получив герб, а также те, кто сам заслужил это своей доблестью. Однако более знатным считается тот, кто родился шляхтичем, чем тот, кто им стал. Урожденный шляхтич должен происходить от отца шляхтича и матери-шляхчанки, соединенных законными брачными узами, хотя и мать не шляхетского происхождения не лишает шляхетского достоинства детей, лишь бы отец был шляхтичем…
Все шляхтичи равны между собой и среди них нет никакого разделения на патрициев и графов, и в определенный период установилось здесь полное равенство»[557].
Монопольное право на землю было не только декларировано и зафиксировано в конституциях, но и систематически подкреплялось специальными решениями. Например, по конституции 1662 г. иностранец, получивший шляхетство (институт индигената), но не приобретший землю, терял полученное шляхетство. В 1775 г. было решено, что получить грамоту аноблирования мог лишь тот, кто после совершения самого акта аноблирования приобрел землю. Если же земля не была приобретена в течение года, акт аноблирования утрачивал силу. Тот же, кто получал в это время индигенат, был не только обязан приобрести вотчину, но и не имел права ее продать раньше, чем через 20 лет, под угрозой утраты шляхетства. Шляхетские земли охранялись от возможного захвата церковью. Так, вступая в монастырь, шляхтич должен был продать свои владения другому шляхтичу. Если этого не происходило, землю должны были купить родственники. Шляхта обладала рядом процессуальных частноправовых преимуществ при заключении брака, составлении завещания, смене вероисповедания, установлении опеки над детьми, в реализации права мертвой руки и проч[558]. Аналогичным образом в уголовном праве за убийство шляхтича нешляхтичем полагалась смертная казнь. При противоположной ситуации наказание было совсем иным. Если шляхтич в конце XVI в. убивал шляхтича выстрелом из мушкета, он платил 480 гривен, за убийство другим способом — вдвое меньше. Но если убитым был нешляхтич, при любом способе убийства штраф составлял лишь 30 гривен[559].
Но не одни привилегии были основой интеграции шляхты как сословия. Не меньшее значение имела сама традиционная практика публичной жизни, создававшая иллюзию участия всей шляхты в управлении обществом и государством. Особенно важным это было для мелкой и беднейшей шляхты, которая не пропускала случая подтвердить свое исконное шляхетство участием в выборах поветового чиновника, в съезде, в сеймике, в ежегодных военных смотрах, в посполитом рушении, хотя бы и с самым скверным вооружением[560]. Наряду с этим, каждый шляхтич стремился иметь хотя бы самую маленькую, хотя бы и заведомо фиктивную, но признанную в шляхетском общественном мнении должность (уряд). Должности были очень разнообразны, и чаще всего не были сопряжены ни с какими реальными обязанностями, но тем не менее среди шляхты бытовало убеждение, что шляхтич без должности — все равно что пес без хвоста[561].
Наконец, громадное значение и в глазах современников, и в реальной жизни имели родственные связи и такое специфическое выражение общности шляхты данной территории, как соседство. Последнее понятие было введено в польскую науку А. Зайончковским, вызвало противоречивые отклики, но в итоге прижилось на страницах польских специальных исследований и обобщающих монографий[562]. Соседство — эта та совокупность связей общения, которая объединяла территориально компактную группу дворянства. Реализовывалась эта связь преимущественно во взаимных визитах и совместном времяпрепровождении, влекущем за собой, разумеется, и установление родственных отношений. Недооценивать значение этого факта в интеграции шляхетского сословия в рамках мелких локальных общностей, учитывая специфические черты шляхетского образа жизни[563], было бы, конечно, неправильно. Что касается семьи, то, хотя существуют разные оценки того, насколько она была многочисленна[564], несомненно, что шляхетская семья не выступа