Некоторые фамилии из испомещенных в Новгородской земле известны уже как новгородские помещики по Тысячной книге 1550 г. Это Олуповский Семейко Булгаков сын Пущина — прямой потомок Булгака Пущи из Книги Дмитрия Китаева, а также Нороватый, Муравьевы, Щербинины и др.[676] Эти семьи за пятьдесят лет сделали хорошую карьеру по службе, попав из членов дворов опальных феодалов в избранную тысячу государя.
Военно-феодальные корпорации в России, состоящие из семей и лиц, не входивших в Государев двор, носили территориальный характер, так же, как это закреплено в Литовском статуте 1588 г. В отличие от Литвы они не имели права собираться на сеймы для решения своих дел. В основном в территориальные корпорации было объединено городовое дворянство, служившее по месту, где находились их земельные владения. Но эта сословная группа практически в научной литературе не изучалась.
Своеобразие формирования класса феодалов России в момент образования централизованного государства привело к тому, что до XVII в. не существовало законов и правил для доказательства дворянского происхождения. Только в XVII в. появляются документы, позволяющие говорить об официальном оформлении сословной принадлежности, и то на примере лиц, приезжавших служить русским царям. В это время меняется как форма выезда, так и контингент приезжавших в Россию дворян. Наряду с литовскими князьями и грузинскими царевичами, переходившими на русскую службу, как и раньше, со своими дворами, в Россию едут поодиночке дворяне из разных стран.
Их оформлением на русскую службу ведал Посольский приказ. Работа по выяснению происхождения «нововыезжего иноземца» требовалась для определения размеров жалования, которое ему должно было платить русское правительство, одноразового пожалования «за выезд», посылки иноземца на службу и других вопросов. Делопроизводственное оформление документов о принятии на русскую службу весьма многогранно. Здесь переписка с пограничными воеводами о приезде человека в Россию и его проезде в Москву, дела о принятии православия (в XVII в. при переходе в русское подданство это было обязательным), документы об аудиенции у царя, переписка с другими приказами о выдаче жалования и др.
В центре каждого дела находится «распросная речь» выезжего — подробная биография, где он рассказывает о своем происхождении, земельных владениях семьи, образовании, службе до приезда в Россию. Именно по этим данным подбирались примеры более ранних аналогичных выездов, в которых учитывалось происхождение из той же страны и соответствующее сословное положение, размеры установленного ранее жалования. И уже по ним назначалось жалование вновь выехавшему и принималось решение, куда его послать на службу.
Однако не исключено, что до XVII в. таких дел о выездах дворян на русскую службу не заводилось, и сама процедура приема в XVI в. была проще. Косвенно об этом свидетельствует родословие Эверлаковых, уроженцев Швеции. В росписи, поданной в 80-е гг. XVII в. в Палату родословных дел[677], написано, что Яков Эверлаков был взят в плен во время Ливонской войны, а его потомки остались служить в России. В этом деле нет упоминания о каком-то более раннем оформлении их статуса в Посольском приказе. Недавно введенные в научный оборот документы XVI в. освещают мало изученную страницу жизни англичан в России. В 1589 г. два переводчика Английской компании — Елизар Романов и Иван Фомин — подали челобитные о принятии их на русскую службу. К этому времени оба уже несколько лет жили в Москве: Елизар Романов переводил Ивану IV грамоты английской королевы и писал речи послу; Иван Фомин мог писать на нескольких языках («руской грамоте и агленской грамоте и другую немецкую грамоте умею»)[678]. Оформление их на службу было несложным: бояре приняли решение о назначении Романова и Фомина толмачами в Посольский приказ и выделении им земельных владений. Лишь русская форма имени обоих англичан позволяет предположить, что они к этому времени приняли православие.
Обилие и разработанность принципов ведения дел о выездах XVII в. находит несколько объяснений. Подобные дела, правда для приглашенных на службу в Россию мастеров, велись еще в XV в.; об этом есть упоминания в Описи Посольского приказа[679]. Когда же понадобилось оформлять дела для определения выехавших дворян на службу и выяснения их места в среде русского правящего класса, были приспособлены нормы, с которыми приказные люди сталкивались уже давно. Косвенно об этом свидетельствуют в своих записках Г. Штаден и Дж. Флетчер, находившиеся в Москве в XVI в. Г. Штаден подробно описывает, как иностранец добирается до Москвы из пограничного города: на границе его долго расспрашивают о происхождении, кто он, зачем приехал. Если иноземец говорит о своем желании служить царю, его в сопровождении дворянина отправляют в Москву, там опять расспрашивают о происхождении и предшествующей службе. После приема на службу ему жалуются деньги, устанавливается поденный корм, даются платье, сукно, кафтаны, несколько золотых, двор или дворовое место в Москве и деньги на постройку дома. Штаден описывает, как иностранцы в XVI в. на Кормовом дворе каждый день получали свои деньги и мед[680].
Флетчер описывает, как в XVI в. иноземцы принимали православие: их посылали в монастырь для знакомства с учением и обрядами православной церкви. Первые семь дней они постятся, а на восьмой иностранца приводят в церковь и начинают учить обрядам[681].
Все это мы наблюдали и в делах о выездах иноземцев XVII в., что еще раз позволяет говорить об устоявшихся традициях приема на службу русскому царю. Правда, никто из авторов XVI в. не пишет об обязательной перемене веры; в XVII в. принятие православия становится необходимым для дворянина при переходе в русское подданство. Процедура перехода в православие такая же, как об этом пишет Флетчер.
Сначала в XVII в. выезжих дворян принимали на службу довольно легко, а щедрость пожалований царей Михаила Федоровича и Алексея Михайловича привлекала в Россию все новых людей. Следует напомнить, что в «распросных речах» почти все иноземцы отмечали, что на предшествующей службе они получали жалование, как наемные солдаты, а свои владения покидали из-за их полного разорения. В России в 40–60-е гг. выехавшие дворяне получали поместный оклад, становились землевладельцами. Очевидно, такая политика русского правительства произвела большое впечатление на современников. Еще в XVIII в. шведский историк Портан в курсе русской истории поставил отношение царя Алексея Михайловича к иноземцам на первое место среди вопросов внутренней политики правительства[682].
Но уже с 50-х гг. XVII в. появляются указы, регулирующие землевладение для вновь поступивших на русскую службу. В 1653 г. появляется указ об отборе в Арзамасском у. поместий и вотчин у немцев, которые не приняли православия[683]. В 1673 г. появляется указ, по которому «выезжему иноземцу» предлагается служба в Астрахани или Заволжье. В случае отказа его не принимают на русскую службу. В 1678 г. издается указ, в общей форме регулирующий землевладение выезжих иноземцев: после смерти «новокрещена» его поместье отдается только иноземцу. Это может свидетельствовать о том, что создан определенный фонд земель, даваемых «за выезд»[684]. А с 1692–1693 гг. прекращается прием на службу иностранцев, приехавших без «призывных грамот» правительства.
Возможно, раздача иноземцам поместных земель на восточных окраинах была политикой правительства на протяжении всего XVII в. Из записей в приказных книгах за 1623 г. видно, что в Нижегородском у. были земли у шотландцев Роберта Яковлева Кунигена (его владение из поместья переводится в вотчину) и Петра Клилента (ему выдана грамота о беглых крестьянах)[685].
Правомерно предположить, что, устанавливая жалование при принятии иноземцев на русскую службу, сотрудники приказов ориентировались на уже имевшуюся структуру русского дворянства. Для лиц, принявших русское подданство, отнесение к определенной группе с ее поместным окладом, денежным жалованием, службой в каком-либо ведомстве создавало предпосылки полного включения в сословную структуру русского правящего класса.
Наибольшее количество дел о переходе на русскую службу сохранилось для уроженцев Польско-Литовского государства. Может быть, поэтому в приказной делопроизводственной практике XVII в. отразились нормы признания дворянского происхождения, установленные еще Статутом Великого княжества Литовского 1529 г. Среди других норм в Москве играли роль подтверждения дворянского происхождения, сделанные официальными послами из «страны происхождения», а также родственниками или людьми, известными русскому правительству. Эти нормы постоянно использовались в Посольском приказе не только для уроженцев Литвы.
Одним из характерных и наиболее полно документированных выездов в Москву был переезд в 1642 г. из Дании графа Матиаса Шляковского. После принятия православия его стали звать князем Львом Самойловичем Шляковским[686]. В его распросной речи записано, что он родом из Богемии, после разорения родовых владений переехал на службу к датскому королю Христиану. По поручению Христиана приезжал гонцом в Москву, а затем решил переехать на службу к русскому царю. Дворянское происхождение Матиаса Шляковского было подтверждено письмом короля Христиана. В деле приведены «аналогичные случаи» выездов: датский дворянин Мартын Мартынов, приехавший в Москву в 1614 г., и литовский — Василий Горжбок (1627 г.), но их социальное происхождение не соответствовало происхождению графа, и для определения жалования Шляковскому были использованы случаи приездов астраханского, нагайского, черкесского царевичей. Князь Лев был пожалован в стольники, получил земельные владения, двор в Москве, деньги на постройку дома и многочисленные «корма»