В первый же день она изучила весь распорядок жизни в Кранкенхаусе. Фрейд оформил ее как больную, и за этим последовал короткий разговор с директором – высоким краснощеким мужчиной. Его имя по звучанию было похоже на звук кашля, а сам он смахивал на желчную свинью: словно один из сказочных трех поросят вырос и сделался человеком. Он посмотрел на нее с фальшивой улыбкой, открывавшей кривые зубы, и сказал:
– Прискорбно слышать о вашей болезни, мисс Фрэнк, но очень хорошо, что вы приехали в наш прекрасный город и лечитесь у самого доктора Фрейда. Он уже приобретает мировую известность, не так ли? – Директор кивнул Фрейду с радостным видом, однако Диана догадывалась, что это обстоятельство его совсем не радует. – Так что же, значит, теперь вы побудете немного у нас, так?
– Только до тех пор, пока ее отец не вернется из Берлина, – сказал Фрейд. – Это действительно прискорбно, хотя и совершенно не удивительно – то, что в его отсутствие у нее случился нервный припадок. Мы ожидаем его приезда в четверг, и тогда, мисс Фрэнк, я вновь передам вас на его попечение. А пока мы должны позаботиться о том, чтобы вернуть вам силы и здоровье, согласны? Здесь, в больнице Марии-Терезы, вам никто не повредит, включая вас саму.
– Да, нашим больным не дают в руки ножниц и других острых предметов, – сказал директор. – Даже иголки здесь под запретом, из соображений безопасности наших обитателей – то есть пациентов. Позвольте спросить…
– Я колола себя шляпной булавкой, – проговорила Диана робким, едва слышным голоском – Мэри бы ее сейчас не узнала. Она закрыла лицо руками. – Все колола и колола. Не могла остановиться.
– Скверно, очень скверно, – сказал директор таким тоном, как будто говорил: «Хорошо, очень хорошо!» – Мы должны помочь английской мисс, чтобы это больше не повторялось! Экономка второго этажа заберет вашу шляпку с этой опасной булавкой – как вы убедитесь, шляпы здесь не нужны!
И верно, когда Фрейд отвел ее на второй этаж, хмурая женщина в сером форменном платье забрала ее шляпку, пальто, сумочку – все, кроме одежды, что была на ней. К счастью, как сказал ей Фрейд, обитателям второго этажа, то есть платным пациентам, разрешалось носить свою одежду и приносить из дома что-нибудь для уюта и утешения, если это что-то безобидное – подушки, книги (только не французские), фотографии. Набор отмычек, которым снабдила ее Ирен, был спрятан надежно: зашит за подкладку платья, да так ловко, что только специально тренированный глаз заметит. Ханна зашивала его у нее на глазах. Все-таки уметь шить иногда полезно! Может быть, когда-нибудь она тоже научится так шить. После Общества святой Марии-Магдалины она решила, что шитье – это скука и пустая потеря времени. Но если это помогает взламывать замки? Если из нее не выйдет актрисы, может быть, она станет грабительницей, тогда такое умение может пригодиться.
Экономка что-то быстро-быстро сказала Фрейду по-немецки и окинула Диану с головы до ног неодобрительным взглядом – впрочем, она, наверное, на всех так смотрела. Суровое выражение было словно высечено у нее на лбу.
– Она говорит, что вы получите все обратно, когда будете покидать больницу, – сказал Фрейд. – Вы ведь будете умницей, да? Никаких больше истерических припадков, никаких уколов в руку шляпной булавкой. Вы отдохнете, и вам станет лучше, мисс Фрэнк. Я попросил определить вас в очень хорошую палату, вид из окна вам понравится. – Неизвестно, понимала ли экономка английский, однако Фрейд не выходил из роли. Его слова означали, что ее палата будет на той стороне Кранкенхауса, за которой наблюдают Мэри с Жюстиной. Они не были уверены до конца, удастся ли добиться палаты на этой стороне – хотя это и неважно, звать на помощь она все равно не собиралась. Когда это такое бывало, чтобы ей требовалась помощь? – И у вас будет сиделка, которая говорит по-английски – немного, правда, но все-таки вам будет легче, когда есть с кем поговорить на родном языке. А теперь вам нужно отдыхать, мисс Фрэнк. Я приду за вами в условленное время. А пока – не переутомляйтесь, вы поняли?
– Конечно, доктор, – ответила Диана, не поднимая глаз. Да, миссис Пул вряд ли узнала бы ее сейчас!
Тогда он взял ее за руку, пожал, посмотрел на нее многозначительно в последний раз – он, конечно, не мог ничего сказать при экономке, но Диана видела, как он озабочен. Ну, это он напрасно! Она же Диана Хайд, для нее это плевое дело.
Затем экономка отвела ее по длинному коридору в палату, сказала по-немецки, что ей нужно отдыхать (Диана поняла это только потому, что суровая женщина изъяснялась одновременно и жестами, да так, что Диана едва удержалась от смеха), и заперла дверь на ключ.
Комната была по-своему удобная, хотя и безликая, как в заурядном отеле. Диана не знала, что ее ждет ночью, а потому улеглась на кровать. Сейчас она закроет глаза на минутку, только на минутку, и подумает о планах на ночь…
Она проснулась от звука открываемой двери и только в последний момент вспомнила, где она.
– Добрый день, добрый день! – проговорила девушка, которая открыла дверь. Она была немногим старше Дианы, одета в форменное платье. Она вкатила в комнату тележку, на которой стояло несколько подносов с едой. Так-так – значит, время обеденное.
– Клара, – сказала девушка, указывая на себя. Она была пухленькая и хорошенькая, несмотря на форменную одежду, а это уже своего рода подвиг – оставаться хорошенькой, когда у тебя все волосы убраны под белую шапочку. У нее была необыкновенно открытая, дружелюбная улыбка – не то что у экономки! Девушка явно была почти ровесницей Дианы, но на поясе у нее висела большая связка ключей, – похоже, там были ключи от всех дверей в женском крыле, – и это придавало ей очень солидный вид.
– Ужин… так? Я мало говорить английский, – сказала она, сняла с тележки поднос и поставила на столик у окна, предназначенный, очевидно, и для еды, и для того, чтобы писать, и для чего угодно, для чего вообще может понадобиться стол. Это был единственный стол в комнате.
– А я не говорю по-немецки, – сказала Диана, качая головой и улыбаясь в ответ. Должно быть, это и есть та сиделка, о которой говорил Фрейд. – И это не ужин, а обед.
– Обед? – переспросила Клара. – Обед! – Кажется, она осталась довольна собой.
Диана уселась за столик. Что же это такое? На тарелке лежал воскового цвета шарик из печеного теста, размером примерно с крикетный мячик, а вокруг – какое-то водянистое рагу.
– Das ist knödel[53], – сказала Клара. – Я еще приду, да?
И она ушла – раздавать остальные подносы.
Кнёдель? На вкус это было что-то вроде йоркширского пудинга без всяких добавок. Как же Диана тосковала по еде фрау Шмидт! Она съела половину, а остальное вышвырнула за окно. Пусть птицы клюют. Да, этот кнёдель – настоящая птичья еда!
Миссис Пул: – Диана оставила еду недоеденной? Что-то мне не верится.
Диана: – Это вы кнёделей не пробовали. Ими только стены штукатурить.
Вскоре после того, как она покончила со своим обедом, вернулась Клара – за подносом.
– Пойдемте, – сказала она, толкая перед собой тележку. Диана прошла за ней по коридору – там было что-то вроде общей комнаты для отдыха. Женщины сидели в плюшевых креслах и вокруг длинного стола в центре. Некоторые негромко беседовали друг с другом. Некоторые читали что-то похожее на журналы мод. Одна, сидевшая у окна, тихонько напевала сама с собой. Те, что сидели вокруг стола, рисовали пастельными мелками – ни карандашей, ни кисточек для красок у них не было. Может быть, здесь они считаются опасными? Там же, за столом, сидела и санитарка, в сером форменном платье и белой шапочке. Она улыбнулась Диане так, как улыбаются санитарки, – словно перед ней какое-то не слишком интересное насекомое, которое она только что заметила и которое нужно держать под наблюдением на случай, если оно окажется опасным. Несколько пациенток поглядели на нее с любопытством, но не поздоровались.
– Хорошо, да? – сказала Клара, прощально махнула рукой и покатила тележку дальше по коридору. Так вот чем тут сумасшедшие занимаются в послеобеденные часы – сидят, читают модные журналы или рисуют дурацкие картинки? Невелика разница с тем, чем почти все женщины занимаются в обычной жизни. Здоровые женщины. А им-то, беднягам, нашлись бы дела поинтереснее, чем рисовать, читать журнальчики и сходить с ума!
Диана пыталась завести с кем-нибудь разговор в надежде получить какие-то сведения о Кранкенхаусе, но ни одна из женщин не говорила по-английски. Ну что ж, тогда она сама разузнает все, что нужно!
Через час она уже готова была лягнуть кого-нибудь от скуки, но, конечно, ничего подобного не сделала. Она развлекалась своей ролью маленькой, хрупкой и нервной девочки и иногда поглядывала в окно. Как и в ее палате, окно здесь выходило на гостиницу, где, как она знала, Мэри с Жюстиной ведут наблюдение, но с такого расстояния им ее не разглядеть. Она попробовала порисовать и убедилась, что это более трудное занятие, чем ей представлялось. И как только Жюстина выписывает все эти цветы, что все они у нее выглядят непохожими друг на друга? Напомнив себе, что нужно играть роль, она нервно заерзала и стала скрести руку. Женщина, что сидела рядом и рисовала дерево, очень похожее на настоящее, накрыла ее ладонь своей, словно хотела успокоить. Увидев на руке Дианы шрам, оставшийся еще с тех дней, когда она резала себя в приюте святой Марии Магдалины (неужели это было всего три месяца назад?), она покачала головой и сказала:
– Non, ma cherie. Vous devez arrêter cette chose. Vous êtes trop jeune et jolie[54].
Диана улыбнулась, кивнула и стала дорисовывать цветок, похожий на кучку слипшихся носов.
Еще через какое-то время, показавшееся Диане вечностью, хотя на самом деле прошел всего час-другой, Клара пришла за ней и увела ее обратно в палату.
– Спать, да? Schlaf. Dormir. – Она изобразила руками подушку, совсем как экономка утром, чтобы показать, что надо спать. Видимо, здесь опять тихий час! На этот раз Диана совсем не чувствовала усталости: скуку – да, а усталость – нет. Однако она легла на кровать и закрыла глаза – на случай, если Клара, или кто-нибудь из санитарок, а то и сама