– Гадость какая, – сказала Диана. Ничего более неуместного сказать под руку было нельзя.
– Я сама уберу, Мэри, – сказала Грета. – Я знаю, где лежит все, что нужно для уборки, а вы нет. Так что не беспокойтесь.
Мэри неохотно кивнула. В том, что связано с уборкой, Грета наверняка разбирается получше ее. И все-таки она с особенной остротой чувствовала свою бесполезность.
– А теперь, думаю, вам пора в постель, – сказала Ирен. – Не следовало мне и задерживать вас после всего, что вы пережили. Мэри, не могли бы вы помочь мне устроить Люсинду в моей спальне? Полагаю, это наилучшее место для нее. Грета, прости, мне бы хотелось тебя тоже отправить спать, но, думаю, тебе сейчас лучше заняться тем, о чем мы говорили по дороге. Попроси Германа пойти с тобой. А еще лучше – возьми Георга. У Германа сейчас и так забот хватает.
– Да, мадам, – сказала Грета. – Я разыщу его, только сначала ототру это пятно. Иначе Ханна запилит меня до смерти!
Она быстро допила кофе и вышла, сунув в карман последнюю булочку с ореховой пастой. Где же она будет искать Германа – или этого неизвестного Георга? Ирен, должно быть, имела в виду тот разговор, который Мэри проспала. В экипаже Ирен дала Грете какое-то поручение – хотелось бы знать, какое и не касается ли оно ее, Жюстины и Дианы.
Но сейчас было не время расспрашивать. Мэри отвела Люсинду в ванную комнату, чтобы девушка умылась и почистила зубы. Когда Люсинда закатала рукава, чтобы умыть лицо над раковиной, Мэри вновь увидела красные отметины – словно от укусов каких-то неотвязных насекомых. Она чувствовала, что надо бы что-то сказать, – но что же можно сказать человеку, только что потерявшему мать?
Диана: – «Соболезную вашей утрате». Даже я знаю!
Мэри: – Когда я потеряла мать, слова «соболезную вашей утрате» мне нисколько не помогали.
Думая о том, как хорошо было бы умыться самой (она ведь уже несколько дней не умывалась как следует), Мэри повела Люсинду в спальню Ирен.
Ирен была там – рылась в своем шкафу.
– Ночную сорочку я положила на кровать, – сказала она, когда они вошли. – А теперь ищу для Люсинды какую-нибудь одежду. Ей понадобится несколько платьев и, вероятно, костюм для Будапешта.
– Будапешта? – переспросила Люсинда с явным удивлением. Что же, выходит, Диана ей даже ничего не рассказала?
– Мы отвезем вас в Будапешт, – сказала Мэри. – Там Мина Мюррей. Она просила привезти вас к ней.
Сейчас, пожалуй, не время было рассказывать Люсинде, что они рассчитывают на ее помощь, чтобы заставить Société des Alchimistes прекратить эксперименты по биологической трансмутации!
– Вильгельмина! – воскликнула Люсинда. – Я была бы рада снова повидать Вильгельмину. Она была подругой моей матери…
Люсинда вновь закрыла лицо руками, и Мэри услышала тихий всхлип.
– Довольно, милая, – сказала Ирен. – Надевайте-ка вот это и устраивайтесь на моей кровати – она очень удобная, уверяю вас. Я зайду через несколько минут, узнать, как вы тут. Хорошо?
Люсинда взяла протянутую ей ночную сорочку и кивнула.
Ирен взяла Мэри под руку, бросила на нее взгляд, несомненно, означавший: «Я хочу поговорить, но не здесь», и увела ее из комнаты. Закрыв за собой дверь, она проговорила:
– Ох, Мэри, ну и ночь! У вас всегда такой невозмутимый вид, словно вы способны вынести все что угодно, но вы наверняка измучены. Про себя-то я знаю, что это так.
– Спасибо, – сказала Мэри с удивлением. Приятно было услышать, что у нее невозмутимый вид. Внутренне она чувствовала себя совсем иначе. – Я тоже. Я хочу сказать – я тоже измучена. И не только физически. Эти дни меня как-то… – Правду сказать, они вытянули из нее последние силы.
– Понимаю, – сказала Ирен. – И хочу вам тоже дать поспать, но сначала нужно показать вам кое-что. Идемте.
Мэри двинулась за ней по коридору. Проходя мимо их с Дианой комнаты, она услышала громкий звук, похожий на гудение пчел вокруг улья. Она заглянула в комнату. Диана лежала, разметавшись на кровати, полностью одетая. Она храпела.
«Слава богу, она цела, – подумала Мэри. – Это же надо было придумать такой идиотский план…» И, тем не менее, он сработал. Они спасли Люсинду Ван Хельсинг. Но что, если Диана права и Люсинда сумасшедшая? Тогда ее собственное сознание так и останется для нее тюрьмой, из которой нет выхода. Как для Ренфилда, который сидит сейчас в перфлитской лечебнице и ловит мух, или как для леди Холлингстон, которая радостно рассказывает, как убила своего мужа.
Они прошли мимо кабинета. Жюстина сидела на диване. На ней была мужская ночная рубашка и халат, которые она привезла с собой.
– Пыталась уснуть, но никак не могу, – сказала она. – После всего, что произошло этой ночью… Я снова убила человека, даже двоих на этот раз.
– Вот в этом я как раз совершенно не уверена, – сказала Ирен. – Ну, полно. Если не можете уснуть, почему бы вам не пойти с нами. Я вам тоже кое-что покажу.
Жюстина встала и пошла за ними, мягко ступая ногами в тапочках. Когда Ирен свернула к лестнице, ведущей на кухню, Жюстина взглянула на Мэри, словно хотела спросить: «Что происходит?» Мэри пожала плечами и покачала головой.
Куда они идут, на кухню? Нет, конечно, нет. Ирен велела Грете отнести тело миссис Ван Хельсинг в кабинет на первом этаже, значит, туда они, по всей видимости, и направляются. И действительно – Ирен дошла до конца коридора, приподняла картину с маками, казавшуюся такой радостной в это хмурое утро, и повернула спрятанный за ней рычажок. Стена открылась внутрь, и они снова оказались в тайном кабинете, с оружием на стенах, с полками, заставленными коробками для документов, неизвестно что скрывающими внутри, и письменным столом, на котором стояло чудо современной техники – телефон.
Вспыхнул электрический свет. Длинный стол был покрыт белой скатертью, а скорее, обыкновенной простыней, а на ней, под еще одной простыней, укрытая так, что видна была только голова, лежала миссис Ван Хельсинг.
Ирен подошла к краю стола и встала у миссис Ван Хельсинг в головах. Грустно посмотрела на нее и погладила покойницу по волосам. Затем произнесла деловитым тоном:
– Вы ведь заметили следы на руках Люсинды?
– Как будто ее покусали какие-то насекомые, – сказала Мэри.
– Нет, это не насекомые.
Ирен откинула уголок простыни. Подняла руку миссис Ван Хельсинг и отвернула рукав окровавленной ночной сорочки. На руке тоже были маленькие красные точки.
Жюстина подошла ближе, чтобы рассмотреть.
– Они идут по вене.
– Вы тоже заметили? – сказала Ирен. – Кто-то брал у нее кровь, и довольно часто, если понадобилось столько уколов. Следы есть на обеих руках.
– Значит… это следы от шприца? – спросила Мэри. – Но зачем?
– Не знаю, – сказала Ирен. – Но это еще не все. Я осмотрела ее, пока вы помогали Люсинде. На подробный осмотр не было времени, но вот что я заметила. – Она поднесла руку к уголку рта миссис Ван Хельсинг и пальцами раздвинула губы.
У Люсиндиной матери были клыки.
– Как у того человека в переулке! – сказала Мэри. – Что ж, это объясняет, отчего у нее губы были в крови. Она, должно быть, укусила его.
– Клыки? – переспросила Ирен. – У тех людей были клыки? – Она нахмурилась, словно в недоумении.
– По крайней мере у одного из них, – сказала Мэри. – То есть я не могу сказать, что разглядела как следует – было не до того, но он скалился на меня, как бешеный пес. Или как зверочеловек. Как вы думаете, может быть, они тоже зверолюди, вроде тех, что создал доктор Моро?
– Нет, – сказала Ирен. – Я осмотрела одного из них, перед тем как уходить, – наскоро, правда, но, если бы он был продуктом вивисекции, я бы заметила. Шерлок описал зверолюдей в своем письме. Нет, это был самый настоящий человек – как и миссис Ван Хельсинг.
– А может быть, это оживленные мертвецы? – спросила Жюстина. – Это объясняло бы, почему они не умирают.
– Не знаю. Но тогда откуда у них клыки? У вас же нет клыков, милая. – Ирен улыбнулась Жюстине. – Думаю, перед нами нечто новое, о чем в письме Шерлока ничего не говорилось. Эти клыки – не единственная странность. Когда вы несли ее, я заметила, что крови меньше, чем должно бы быть – она очень быстро свертывалась. И она мертва уже несколько часов, однако трупное окоченение до сих пор не наступило.
– Так значит, она не умерла? – спросила Мэри. – Может быть, она… воскреснет, как те люди?
– Не думаю, – сказала Ирен. – Нет ни пульса, ни сердцебиения, – думаю, что она, как сказала нам сама Люсинда, умерла настоящей смертью. Но кто-то проделал с ней что-то… что-то такое, что ее изменило. Взгляните, какая она худая… – Ирен еще дальше откинула простыню. Она была права – даже под ночной рубашкой было ясно видно, что миссис Ван Хельсинг исхудала почти до состояния скелета. – Как она выжила при таком истощении? И кто морил ее голодом?
– Профессор Ван Хельсинг? – предположила Жюстина. – Мы знаем, что он проводил эксперименты. Тут все признаки эксперимента: необычные следы на теле, физиологические и психологические изменения… Увы, мне это слишком хорошо знакомо: я ведь сама была объектом эксперимента.
– И на ком же еще ставить эксперименты, как не на собственной жене и дочери, – с горечью сказала Мэри. – Так у них принято, верно? Эти ученые… нет, они недостойны такого имени. Эти алхимики считают, что из женщин, особенно молодых, выходят самые лучшие подопытные.
– Какая мерзость, – произнесла Ирен с холодным отвращением.
– И что же теперь? – спросила Мэри. – Мы будем… я не знаю… как-то бороться против Ван Хельсинга? Он ведь даже не в Вене, верно?
– Он будет здесь, как только узнает, что его жена и дочь исчезли из Кранкенхауса, – сказала Ирен. – Почему он держал Люсинду и ее мать в заточении? И почему сказал своим слугам, что миссис Ван Хельсинг умерла? Может быть, он и Люсинду собирался вскоре объявить мертвой? Он явно пытался скрыть то, что проделал с ними, – это единственное логичное объяснение. Но что именно он делал? И откуда эти следы инъекций? Хорошо бы, если бы Люсинда могла ответить на какие-то из этих вопросов, но, кажется, то, что делал с ней отец, повредило ее рассудок.