Через час они уже ехали на Штатсбанхоф в наемном экипаже – в кэб они втроем не поместились бы. Кларенс то и дело поглядывал на сестер Беатриче и Кэтрин и тут же отворачивался.
– Монашки, – пробормотал он, наверное, уже в пятый раз. – Почему именно монашки?
Сестра Кэтрин, у которой в кармане монашеского одеяния уютно полеживал револьвер, нахмурилась, хотя вряд ли Кларенс мог разглядеть в темноте выражение ее лица.
– Знаешь, по-моему, Ирен права: это самый лучший маскарад. И оружие можно спрятать, и мужчины отводят глаза. Отличное сочетание.
Беатриче, сидевшая с другой стороны, у окна, укоризненно сказала:
– Монашки – святые женщины. Это честь – и, наверное, все-таки грех – носить их одежду.
– Это правда, – сказал Кларенс. А затем прошептал Кэтрин в самое ухо, так, что ей даже стало щекотно: – И вид уж очень странный.
– Придется тебе привыкать к странностям, когда имеешь дело с нами, – прошептала она в ответ.
Беатриче: – Я и правда потом ходила на исповедь, и священник отпустил мне грехи. Но надеюсь, мне никогда больше не придется этого делать. Пусть мы расследуем преступления, носим оружие и побеждаем злодеев, но нельзя прибегать ко злу даже во имя добра.
Кэтрин: – Разве только иногда.
В полночь Кларенс помог им втащить багаж в купе Восточного экспресса, проследил за тем, чтобы проводник принял чемодан на хранение в багажное отделение, а маленький чемоданчик Беатриче поместился под сиденьем. Купе оказалось куда роскошнее, чем в обычном поезде Париж – Вена! Должно быть, Ирен потратила кучу денег. Кэтрин ощутила угрызения совести. Сначала эта ее… как там она называется? Парюра. А теперь еще и это. Остается надеяться, что когда-нибудь они смогут вернуть ей долг.
Мэри: – Я пыталась. Она не взяла.
– Ну, пока, Ушастик, – сказал Кларенс, обнимая ее. – Береги себя.
– Кларенс, не мог бы ты сделать мне одно одолжение? – спросила она, когда он наконец выпустил ее. Она никак не могла привыкнуть к этой привычке людей стискивать друг друга, как в кольцах боа-констриктора.
– Конечно, а какое? – Он смотрел на нее несколько обеспокоенно. О чем же, он думает, она собирается его попросить?
– Расскажи Зоре обо мне. Все расскажи – про остров Моро, про все. Скажи, что я пума, то есть была пумой. Я уже почти десять лет живу человеком, но все равно иногда путаюсь в ваших привычках и обычаях. Может быть, тогда она меня простит… или хотя бы поймет.
– Непременно, Кэтрин. – Он улыбнулся ей. – Сделаю, что смогу.
Она отвернулась на миг – проверить, открыто ли окно (стандартная процедура, когда едешь в поезде с Ядовитой девицей), а когда повернулась снова, увидела, что он уже обнимается с Беатриче. Ну и ладно, что ж тут такого? Пусть обнимет и Беатриче тоже. Но потом, когда он прощался, она увидела, что на губах у него уже вскакивают пузыри от ожогов. Черт побери, этот человек ничему не учится! Остается надеяться, что хоть поцелуй того стоил. Кэтрин взглянула на Беатриче и только головой покачала. Беатриче сжалась и прошептала одними губами:
– Прости.
Когда они снова остались одни и поезд уже отъезжал от станции, Кэтрин сказала:
– Может быть, поспишь немного? Я сказала проводнику, чтобы не раскладывал постели – все равно через несколько часов вставать, – но одеяла он оставил.
– Я вряд ли усну, – сказала Беатриче. – Я так беспокоюсь за Мэри и остальных. Как ты думаешь, что с ними могло случиться?
Кэтрин пожала плечами: она не знала.
– Наверное, Ван Хельсинг каким-то образом их выследил. Может быть, держит где-нибудь в тайном месте и ждет, когда можно будет использовать Люсинду, чтобы привлечь на свою сторону членов Общества на собрании.
– Но что же тогда он делал в Вене все это время? – спросила Беатриче. – Я думаю, это Société des Alchimistes выследило их и держит в плену – не знаю только, где и с какой целью.
– И что же это общество собирается с ними делать? – опасливо спросила Кэтрин.
– Понятия не имею, – сказала Беатриче. – Мой отец всегда говорил – это общество ученых, стремящихся раздвинуть границы познания. Мне бы и в голову не пришло, что оно похищает людей. Но Люсинда, Жюстина и Диана – результаты экспериментов по биологической трансмутации. Как к таким людям относятся в этом обществе? Я не знаю.
– Я все же думаю, это Ван Хельсинг, – сказала Кэтрин. – Но в последнее время мои дедуктивные способности меня часто подводят! Правда, кое-что меня все-таки обнадеживает.
– Что же? – спросила Беатриче, расправляя одеяло и укрываясь.
Кэтрин улыбнулась. Улыбка была зловещая.
– Там с ними Диана. Нет такого безупречно продуманного плана, который Диана не сумеет перевернуть вверх тормашками. Кто бы и где бы ни держал их в плену, они скоро об этом пожалеют.
Беатриче покачала головой, но не смогла удержаться от смеха. Потом они сидели молча. Беатриче свернулась калачиком под одеялом, вспоминая недавний поцелуй (неожиданный, но желанный), а Кэтрин глядела на часы, чтобы не забыть вовремя выйти из купе. Ей спать не придется: каждый час надо выходить в коридор и прогуливаться, чтобы не дышать все время ядом Беатриче. Газовые фонари раскачивались на ветру за открытым окном, по всему купе разбегались тени, а поезд, набирая скорость, летел сквозь ночь к Будапешту.
Том II
Глава XVI. Кровь есть жизнь
– Мэри, – сказала Жюстина, – я не хочу пугать остальных, но что-то тут не так.
– О чем ты? – спросила Мэри. Шел их четвертый день в дороге, а вернее будет сказать – в дорогах, так как каждая из них имела свои особенности, каждая отличалась от других хотя бы количеством торчащих корней и булыжников. Мэри ужасно устала целыми днями, день за днем, трястись, будто мешок с картошкой. Весь зад (да, Мэри, я не стану выражаться деликатнее) онемел от неподвижного сидения, пусть и на мягкой скамье дилижанса. Она мечтала только об одном: добраться до Будапешта, отыскать Мину, принять горячую ванну и выспаться в настоящей постели.
На сиденье напротив дремала Диана, Люсинда рядом тоже спала. Она стала гораздо лучше спать с тех пор как они наконец выяснили, чем же ее кормить.
– Я вот о чем – помнишь домик фермеров, где мы останавливались, чтобы дать лошадям овса? Денеш говорил с ними по-немецки.
Жюстина многозначительно посмотрела на нее.
– Но ведь здесь все говорят по-немецки? – сказала Мэри. – Мы ведь пока еще в Австро-Венгрии.
– Да, но должны-то быть уже в Венгрии, а не в Австрии. Официальный язык тут немецкий, но простые люди говорят по-венгерски. Ты разве не помнишь Бедекера?
– Очевидно, не так хорошо, как ты, – ответила Мэри. – К тому же сомневаюсь, что отличу на слух немецкий от венгерского – какая между ними разница? И что ты хочешь сказать – что мы едем слишком медленно?
– Не знаю, – покачала головой Жюстина. – Но местность вокруг тоже изменилась. Ты заметила?..
– Меньше ферм, больше лесов? Ну да, заметила. – Мэри нахмурилась. До сих пор она об этом как-то не задумывалась. Может быть, Венгрия просто менее цивилизована, чем Австрия, примерно как Шотландия в сравнении с Англией. – Но о чем это говорит? Если только это вообще говорит о чем-нибудь.
– Это еще не все, – сказала Жюстина. – Дорога все время идет в гору. Потихоньку, незаметно, но я ведь жила в горах. Здесь даже воздух другой – значит, мы уже поднялись довольно высоко. А я внимательно изучила карту перед отъездом из Англии. Между Веной и Будапештом никаких гор нет.
– Так где же мы тогда, по-твоему? – спросила Мэри. – Я бы посмотрела в Бедекере, но он, кажется, в чемодане. Может быть, на следующей остановке попросить Денеша достать чемодан – сказать, что мне понадобилась шаль или еще что-нибудь?
– Понятия не имею, где мы, – сказала Жюстина. – Мы ведь изучали только ту дорогу, по которой собирались ехать. А теперь, мне кажется, едем по какой-то другой. Ирен говорила, что мы доберемся до Будапешта дня за три, смотря по состоянию дорог. А сегодня уже четвертый. Я понимаю, это не такой надежный транспорт, как поезд, – дилижансы не ходят по расписанию, но… мне что-то тревожно.
Черт. Черт и еще раз черт. А может быть, Жюстина ошибается? Мэри выглянула в окно. Уже начинало темнеть, поднимался туман. Фонари на дилижансе уже горели. Вокруг был не то чтобы лес, но более дикая и каменистая местность, чем в окрестностях Вены. И деревья были другие – Мэри не знала какие, но они были выше, и стволы темнее. Она и раньше замечала, но как-то не задумывалась над этим. Хватало других забот, и главная из них – как накормить Люсинду.
Первый день после довольно-таки жуткого открытия, что Люсинда питается кровью, прошел без особенных происшествий. Несколько раз они останавливались, чтобы дать отдых лошадям, один раз – на ярмарке, где Жюстина пополнила их запасы провизии персиками и вишнями. Когда солнце уже садилось в лилово-оранжевые облака, они подъехали к придорожной гостинице. Пока герр Ференц с сыном устраивали лошадей в стойле на ночь и уговаривались о свежей паре на завтра, славная полная женщина, видимо, жена хозяина, по-немецки пригласила их в дом. После того как герр Джастин Фрэнк заверил ее, что они все братья и сестры, так что ни о каких непристойностях не может быть и речи, она проводила их в комнату с двумя кроватями, комодом, на котором стоял таз и кувшин для умывания, столом и четырьмя стульями. Над кроватями висели две картины не слишком впечатляющих художественных достоинств: одна изображала императрицу Елизавету, а другая деву Марию. Хозяйка сказала, что принесет ужин через полчаса, и оставила их распаковывать вещи.
– Я с ней спать не буду, – заявила Диана, показывая пальцем на Люсинду.
– Можешь со мной спать, – сказала Мэри. – Жюстина, ты не возражаешь?..
– Нет, конечно, – сказала Жюстина. – Она хотя бы не храпит!
– Зато кровь пьет! – огрызнулась Диана.
– Может, она… то есть… может, это для нее как еда? – сказала Мэри. – Может быть, ей нужно пить кровь так же часто, как нам есть? Но я, кажется, сегодня больше не могу. Мне все еще немножко нехорошо.