дставлял собой двухэтажное здание с рядами комнат, тянувшихся вдоль коридора. И был небольшой сад, отделенный забором от улицы. В нем росло мандариновое дерево, и дерево гранатовое, и летали колибри. Анна много часов проводила в нем.
О, Миша был бы здесь как рыба в воде! Уж он бы в полной мере оценил эту не устоявшуюся еще жизнь, эти внезапные дружбы, которые чем-то были похожи на дружбу солдат на войне. Ее соседи так и называли эти отношения «фронтовым братством».
Анна и здесь чувствовала себя одинокой, хотя ее вполне готовы были принять «в братство». Ведь от себя не убежишь – и эта громокипящая жизнь с ее планами, мечтами, надеждами, равно как и фронтовая дружба, и мимолетные, но упоительные романы никак ее не коснулись. Она избегала культурных посиделок и почти ежевечерних застолий, заканчивавшихся обыкновенно за полночь. Не принимала она участия и в бесконечных спорах о том, «Как нам обустроить Израиль?», не поливала презрением «бескультурных» аборигенов. Может быть, потому, что ее ничто не отвлекало, она упорно и по многу часов в день учила иврит, в знании которого успешно продвигалась. Пыталась читать газеты и детские книжки, очень похожие на советские.
Под лучами иерусалимского солнца, среди толп веселых и вечно галдящих людей Анна понемногу оттаяла. Она бродила по городу, ездила на экскурсии, пробовала диковинные фрукты, названия и вкус которых были ей раньше неведомы. Даже побывала на четырех морях этой крошечной страны (с ума сойти!). Несколько раз – на Средиземном, дважды – на Мертвом и по разу – на Красном и на Кинерете. Изредка ездила в городок Холон, где в местном кинотеатре крутили новые русские фильмы. А русские книги покупала в магазине Болеславского в Тель-Авиве, так как в Иерусалиме выбор русских книг был небогат, ибо хозяин магазина – турок – в русской литературе не разбирался. Вот, собственно, и все развлечения.
Однажды, просматривая газеты на иврите, Анна наткнулась на объявление, что крупной фирме требуется инженер-технолог. Трижды перечитав требования к кандидату, она с удивлением обнаружила, что почти во всем им соответствует. Разве что с профессиональной терминологией могут возникнуть проблемы. Она отправила по указанному адресу свое резюме, написанное детским почерком на плохом иврите. Страшно волновалась в ночь перед собеседованием, но неожиданно легко его прошла и была принята в фирму. Зарплата, которую ей положили, была довольно скромной, но Анна чувствовала себя чуть ли не миллионершей.
Она еще с месяц прожила в центре абсорбции, а потом получила ключи от собственной небольшой квартиры. И переехала. Поначалу было нелегко. Пришлось засесть за учебники и пособия, чтобы усвоить новую информацию. В первые дни она боялась наделать ошибок. Но ей не пришлось лезть из кожи вон, чтобы заслужить доверие своего начальника. Она всего лишь аккуратно исполняла его приказы. Сдавала отчеты в срок, что в той фирме было явлением отнюдь не рядовым. Словом, начальник не мог нарадоваться на свою исполнительную, пусть и немного хмурую, что он не преминул ей заметить, сотрудницу.
Жизнь начинала постепенно входить в свою унылую колею. Но осенью вспыхнула война Судного дня. Первые дни складывались плохо, и Анна ловила себя на мысли о надвигающейся катастрофе. Потом, правда, все пошло куда лучше. Более всего ее поражало, что даже в самые тяжелые дни на улицах и в кафе по-прежнему было полно народу. Но чуть ли не все ходили с транзисторами, и когда начинались новости, шум мгновенно стихал. Через 17 дней война окончилась, и жизнь вернулась в привычное русло.
Русских в Иерусалиме тогда было немного. Почти отсутствовали и сугубо русские культурные мероприятия. Только однажды, когда приехал Галич и дал свой единственный концерт, публики набился полный зал. В основном, общение происходило по давней советской привычке на кухнях, где собирались друзья, чтобы почесать языки, попеть песенки и выпить водки. Назывались такие сборища квартирниками, но Анна не была в них вхожа.
***
А в 1975 году случилось чудо. Произошло оно не где-нибудь, а на легендарном иерусалимском рынке Маханэ Йегуда. Посещение этого рынка хотя бы раз в неделю превратилось для русских чуть ли не в обязательный ритуал. Поначалу в основе такой тяги лежала сугубо экономическая потребность. Где, как не здесь – особенно если прийти в правильное время – в конце рабочего дня или, того лучше, перед наступлением субботы, когда вполне еще сносные продукты выбрасывались за бесценок, – можно было выгадать двадцать-тридцать шекелей. То тут, то там вдруг раздавался пронзительный крик очередного продавца: «Хозяин сошел с ума!!! Помидоры – кИло всего полтора шекеля. Арбуз – шекель кИло! Бурекасы! Десяток горячих за 2 шекеля!! Налетай!»
В глазах русских этот восточный базар выглядел экзотикой. Уходящие вдаль торговые ряды ломились от даров Земли Обетованной. Отовсюду доносились странные, резкие ароматы тропических фруктов и жарящегося мяса. Кругом – толпы потных и очумевших от жары и криков покупателей, увешанных неподъемно тяжелыми сумками и гроздьями целлофановых пакетов. И тут же скопище городских сумасшедших, профессиональных нищих и ультраортодоксов в широкополых черных шляпах, а то и в тяжелых меховых шапках.
Казалось, что на этом галдящем и бестолковом рынке можно было пропасть. Или попасть в историю, как в Багдаде 1001 ночи. Словом, сюда приходили не только за едой, но и за впечатлениями. Встретить здесь можно было кого угодно – внезапно лоб в лоб сталкивались люди, не видевшие друг друга годами. Очень скоро Маханэ Йегуда превратился в этакий русский клуб, где можно было узнать свежие сплетни обо всем и обо всех. О том, например, что некий Шмулик выиграл в лотерею миллион, а Гриша устроился диктором на радио, хотя не выговаривает ни одной буквы. А тут, глянь, и вот они – Шмулик и Гриша собственной персоной. Уже отоварились куриными пупками, зеленью и овощами и спешат к субботнему ужину. Шабат!
Был полдень пятницы. Анна шла к выходу с рынка, чтобы сесть в автобус, идущий к дому. Руки ее оттягивали несколько довольно увесистых пакетов с купленной снедью. Вдруг она остолбенела, потому что ей навстречу шел одесский друг Миши. Со времени их мимолетного знакомства прошло пять лет. Но он ничуть не изменился – такой же красивый, черноволосый. Шел в компании высокого молодого человека в огромных армейских ботинках. Они о чем-то оживленно переговаривались и прошли мимо, ее не заметив. Сердце заколотилось.
«Конечно, не заметил. Да и как разглядишь среди этого буйства красок такую блеклую моль?» – думала она. Первым желанием было уйти, убежать подальше – дождаться автобуса и поскорее доехать до дома, а там уж расплакаться. Но вопреки этому позыву, ее ноги вдруг обрели собственную волю и понесли ее вслед за этой почти скрывшейся в толпе парочкой. «Нет, это невозможно! Куда я бегу? Унизительно, глупо и зачем?» – удивлялась Анна. Она знала, что ни за что на свете не решится окликнуть его. Но продолжала убыстрять шаги, а в голове созрел нелепый, но показавшийся ей в тот момент логичным план. Она обгонит их, а потом развернется, как будто шла в противоположную сторону. И тогда он, возможно, все-таки заметит ее. Она так и поступила. Развернулась, прошла мимо, чуть не задев его своими пакетами, но он снова не заметил. Она вновь устремилась за ними, вытягивая шею, как гусыня, чтобы не потерять их в толпе. Она расталкивала мужчин, женщин с сумками, слышала за спиной недовольное ворчание и даже возгласы: «Эй, геверет!» (госпожа – ивр.). В другое время она сгорела бы со стыда. Но сейчас ей было не до того. Она снова повторила свой трюк с забеганием и двинулась им навстречу. С тем же результатом. Нет, хоть умри – не видит!
Анна запыхалась и остановилась в нерешительности. Она замешкалась всего лишь на пару секунд. А они вдруг исчезли. Она близоруко озирала толпу в надежде, что они мелькнут в ней, и можно будет продолжить свою постыдную погоню. Но нет, исчезли, как будто и не было. Анна уже сделала несколько шагов, чтобы побрести к автобусной остановке, и вдруг увидела, что они стоят чуть в стороне, у лотка с маслинами. Тот, в армейских ботинках, взял пару маслин, закинул одну себе в рот, а другую протянул своему спутнику на пробу. Оба негромко смеялись. Анну отделяло от них всего несколько метров. И никого рядом не было. Она застыла, не отрывая от них глаз. Он вдруг поднял голову, и их взгляды пересеклись. Он несколько мгновений, щурясь от солнца, вглядывался в нее, а потом сделал пару шагов и неуверенно спросил:
– Анна?
Она в ответ смогла только кивнуть. Он заулыбался:
– А я, если помните, – Рува. Месяц как приехал. Всех о вас спрашиваю, но никто ничего не знает. Как в воду канули. Что Миша?
– Миша уже три года как сидит – за хулиганство…
– За хулиганство? Здесь?
– Нет, там, конечно…
– А вы, значит, тут? Одна? – немного растерянно спросил он. Анна кивнула. – Вот меня друг ведет в какую-то знаменитую шашлычную. Все никак не могу запомнить, как она называется.
– «У Нисима», – подсказал приятель.
– Да, у Нисима. Вы-то ее, конечно, знаете. Так пойдемте с нами, расскажете, как вы тут живете? – он сделал движение, чтобы забрать из рук Анны ее пакеты.
О таком продолжении она не могла и мечтать. Она расскажет о себе, о Мише, узнает – где он? что он? Мысли вихрем мелькали в голове, но Анна помимо своей воли уже отрицательно мотала головой и, ужасаясь самой себе, слышала, как ее губы произносят:
– Нет, сегодня, к сожалению, не могу. Должна вернуться домой до шабата. Я обещала…
«Что я делаю? Идиотка проклятая! – кричало все внутри нее. Кричало и молило: – Может, он еще раз предложит? И тогда я соглашусь…»
– Что ж, значит, в другой раз. Уж тут мы не потеряемся. Вы запишите мой телефон. Хотя нет, вы же первая ни за что не позвоните. Давайте лучше я ваш запишу. У тебя найдется, на чём и чем записать? – обратился он к приятелю.
Анна пролепетала свой номер, и поплелась к автобусу, кляня себя последними словами, нисколько не сомневаясь, что Рува не позвонит. А они отправились кутить к неведомому Нисиму.